ЛИТЕРАТУРА И ОКОЛО НЕЕ.

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ЛИТЕРАТУРА И ОКОЛО НЕЕ.

Вытеснение евреев происходило не только на «передовой фронта пропаганды», каковой считалась журналистика, тот же кадровый зуд явственно ощущался и во вроде бы идеологически «тыловом» литературоведении, в тиши академических институтов. В столичном Институте мировой литературы им. Горького АН СССР кадровая чистка проходила начиная с 1947–1948 годов под аккомпанемент обвинений в адрес скончавшегося еще в начале века профессора Петербургского университета А.Н. Веселовского, которого теперь заклеймили как родоначальника «компаративизма» — формалистическо-космополитического направления в отечественном литературоведении, а созданную им научную школу объявили «главной прародительницей низкопоклонства перед Западом»[1207]. Ну а поскольку с 1944 года директором ИМЛИ был ученик Веселовского, академик В.Ф. Шишмарев, то первый удар пришелся по нему: в начале 1948-го его сместили как «не справившегося с работой». Вместо него был назначен заместитель начальника Агитпропа А.М. Еголин. При нем, особенно в период антикосмополитической кампании, остракизму подверглись многие сотрудники института, главным образом евреи — В.Ц. Гоффеншефер, И.И. Юзовский, В.Я. Кирпотин[1208] (видный рапповец, влиятельный в 30-е гг. критик, возглавлявший в 1932–1936 гг. сектор художественной литературы ЦК), Б.В. Яковлев, Т.Л. Мотылева, А.И. Старцев. Последний, будучи одним из авторов первого тома «идейно порочной» «Истории американской литературы», вышедшей в свет осенью 1947-го, через два года был арестован. Оставленного в ИМЛИ профессора Б.А. Бялика заставили покаяться и осудить собственную статью «Горький и Маяковский», в которой утверждалось, что в поэзии Маяковского ощутимы мотивы лирики еврейского поэта Х.-Н. Бялика[1209].

И если вопрос о влиянии на творчество Маяковского поэзии Бялика был дискуссионным, то симпатии к последнему Горького вряд ли вызывали у специалистов какое-либо сомнение. Известно, что великий пролетарский писатель в 1921 году помог Бялику и еще нескольким еврейским литераторам выехать за границу. А в 1934 году на I Всесоюзном съезде советских писателей Горький сказал: «У евреев недавно умер почти гениальный поэт Бялик и был исключительно талантливый сатирик и юморист Шолом-Алейхем»[1210]. Возможно, что, стремясь пресечь толки о «компрометирующем» имя советского классика юдофильстве, летом 1949 года заместитель руководителя Агитпропа Ильичев призвал к себе литературоведа И.А. Груздева, работавшего в свое время литературным секретарем Горького, и приказал ему немедленно сдать в архив ИМЛИ все материалы по готовившемуся еще до войны, но так и не изданному сборнику статей «Горький о евреях»[1211].

После того как в феврале 1949 года политбюро, отметив, что выходившее в 20-30-е годы первое издание Большой советской энциклопедии (БСЭ) «имеет серьезные недостатки» и «содержит грубые теоретические и политические ошибки», распорядилось приступить к выпуску второго издания, ИМЛИ стал одним из головных исполнителей этого задания. Участие в нем специалистов института стало особенно заметным после февраля 1952 года, когда в результате проверки ЦК главной редакции БСЭ[1212] стали срочно переделывать подготовленный ею проект словника по литературе, в который, как оказалось, были включены Х.-Н. Бялик («реакционный еврейский поэт, чье творчество проникнуто духом сионизма и космополитизма»), поэт Н.С. Гумилев («творчество которого ничем не примечательно») и другие табуированные советской пропагандой имена[1213].

Почти по тому же (как и для ИМЛИ) спущенному сверху сценарию разворачивались события и в ленинградском Пушкинском доме (Институте литературы АН СССР), созданном еще в 1899 году. В феврале 1949-го в ЦК поступило коллективное послание, подписанное группой сотрудников этого института, в котором сообщалось о происках антипатриотической группы литературоведов и филологов, якобы тайно существующей в стенах этого научного учреждения в течение 12 лет. В числе ее активных членов, захвативших, как утверждалось, до 80 % мест в ученом совете, назывались такие известные ученые, как В.М. Жирмунский, М.К. Азадовский, Г.А. Бялый, Г.А. Гуковский, И.И. Векслер. Они обвинялись в формализме, космополитизме, семейственности, а также в том, что некоторые из них, скрывая свое национальное происхождение, выдали себя в анкетах за русских. В качестве давнишнего покровителя этих «эпигонов буржуазного литературоведения», «спаянных долголетними семейно-приятельскими отношениями… однородным (еврейским) национальным составом и антипатриотическими (антирусскими) тенденциями», назывался академик П.И. Лебедев-Полянский, старый большевик, руководивший после революции Пролеткультом, а в 20-е годы — Главлитом. Оказывается, возглавляя с 1937-го институт, он «благодушествуя» отстранился от дел, передав реальную власть в руки «авантюриста» Л.А. Плоткина, который после его смерти в 1948-м стал исполнять обязанности директора. В длинном перечне инкриминировавшихся группе «космополитов» деяний самым «чудовищным» оказалось то, что они добились переименования Института русской литературы в Институт литературы. Хотя на самом деле изменение названия произошло согласно постановлению общего собрания Академии наук СССР в 1935 году, когда в составе института была организована секция западноевропейской литературы.

Стенания борцов с «еврейским засильем» в институте были услышаны властями. По указанию ЦК руководство Академии наук вскоре возвратило институту прежнее наименование. Но для инициаторов интриги не это было главным, их волновали дела куда более приземленные, прежде всего устройство на руководящие должности, ставшие во множестве вакантными вследствие развернувшейся в институте кадровой чистки. Что же до подвергшихся остракизму «космополитов», то некоторые из них (Гуковский, Векслер, приемный сын последнего И.З. Серман и др.) были к тому же еще и арестованы. Однако и по завершении, так сказать, «укрепления» Института русской литературы «проверенными и квалифицированными кадрами» и после прихода туда в качестве нового директора Н.Ф. Бельчикова любители скандальных разоблачений в стенах Пушкинского дома отнюдь не угомонились. Они продолжали слать доносы в ЦК. И в результате осенью 1951 года после серии доносов в ЦК лишилась должности заместителя директора института В.П. Андрианова, вдова репрессированного еще в 1934 году по «делу Российской национальной партии» («дело славистов») академика В.Н. Перетца (внука декабриста из крещеных евреев). Те, кто науськивал власть предержащую на Андрианову, утверждали, что она установила в институте «аракчеевский режим». Досталось и ее «фавориту», сотруднику сектора древнерусской литературы Д.С. Лихачеву, к которому пытались прилепить ярлык «ярого апологета» «крупнейшего буржуазного языковеда и видного деятеля кадетской партии» А.А. Шахматова[1214].

Антикосмополитическая истерия захватила и кузницу писательских кадров — Литературный институт им. Горького в Москве. 23 февраля 1949 г. комсомольский лидер Н.А. Михайлов в обращении к Маленкову аттестовал это учебное заведение как «рассадник космополитических тенденций в среде литературной молодежи». Главным виновником якобы поразившей вуз напасти оказался руководитель кафедры советской литературы и творчества Г.А. Бровман, пригласивший в свое время в институт в качестве преподавателей своих единомышленников — критиков Ф.М. Левина (в середине 30-х был помощником А.С. Щербакова, заведовавшего тогда отделом культурно-просветительской работы ЦК), Л.М. Субоцкого, а также поэта П.Г. Антокольского. В своем наскоке на Литературный институт, названный «сборищем эстетов» и питательной средой для богемы и снобизма, Михайлов был столь решителен, что предложил его закрыть. И хотя этого не произошло, тем не менее с большим скандалом из института были изгнаны все поименованные выше преподаватели. Не осталось в стороне и студенчество, которое поделилось на гонимых — Г.М. Поженян и др., и гонителей — Ю.В. Друнина (обрушилась с критикой на «растлителя творческой молодежи» «поэта-формалиста» Антокольского[1215])[1216].

Еще до начала всех этих драматических событий, 14 августа 1948 г., с третьего курса Литинститута был отчислен и по постановлению особого совещания выслан из Москвы Н.М. Мандель, известный потом как поэт Коржавин. Оказавшись в Караганде, он сблизился с отбывавшими там ссылку поэтом-переводчиком Ю.А. Айхенвальдом, О.Л. Адамовой-Слиозберг и бывшим студентом Московского педагогического института им. Потемкина А.С. Вольпиным (Есениным)[1217]. Кратко характеризуя условия пребывания этих ссыльных в Казахстане, где культурная и общественная жизнь, неся на себе отпечаток провинциальной затхлости, била далеко не таким мощным ключом, как в Москве, а потому и меньше свирепствовала госбезопасность, вполне уместно было бы вспомнить русскую пословицу «нет худа без добра». Правда, административный центр этой провинции — Алма-Ату все же не миновали последствия столичной антикосмополитической шумихи. 20 марта 1949 г. «Казахстанская правда» разразилась боевитым «подвалом», озаглавленным «Выше бдительность на идеологическом фронте!», в котором сосланный в Алма-Ату писатель Ю.О. Домбровский был причислен к лагерю буржуазных космополитов, а через десять дней его арестовали.

Возвращаясь к сюжету о Московском литературном институте, думается, уместно будет упомянуть, что новым его директором стал уже знакомый читателю Д.А. Поликарпов, который, если верить известному анекдоту, в бытность оргсекретарем ССП (1944–1946 гг.) пожаловался однажды Сталину на «неуправляемых» писателей, на что получил следующую ироническую отповедь: «Извольте работать с теми, кто есть, других писателей у меня для вас нет». После «наведения порядка» в Литературном институте Поликарпова в июле 1951 года послали с такой же миссией руководить Московским государственным педагогическим институтом им. Ленина.

В созданной в стране системе надзора за средствами массовой информации и литературным процессом на одной из ключевых позиций находилось цензурное ведомство — Главлит, который тогдашний его начальник, официально именовавшийся уполномоченным Совета министров СССР по охране государственных и военных тайн в печати, К.К. Омельченко с гордостью называл «последней инстанцией государственного контроля на идеологическом фронте»[1218]. Возможно, поэтому ЦК, форсировавший с конца 40-х ужесточение цензуры в стране, принял меры к кадровому «укреплению» аппарата Главлита, что обернулось атакой на еврейские кадры этого ведомства. Еще в 1948–1949 годах МГБ «изъяло» оттуда за связь с ЕАК старшего цензора Я.М. Пайкина и преподавателя семинара цензоров Мосгорлита С.С. Гольдентрихта. Однако массированный характер чистка приобрела после того, как в сентябре 1950 года в ЦК поступил донос от некоего «доброжелателя». Тот сообщал, что цензурный аппарат заполонили евреи «прямые» и «косвенные» (скрывавшие свою национальную принадлежность). Анонимщика возмущало особенно то, что «предводитель» первых, Додзин, продолжал оставаться заместителем секретаря партийной организации Главлита, хотя когда-то цензурировал материалы, отправляемые «националистами» из ЕАК за границу. Доноситель провокационно вопрошал:

«Уж не является ли Главлит замаскированным филиалом Антифашистского еврейского комитета — окопавшегося шпионского гнезда предателей родины?».

В итоге в Главлит была направлена со Старой площади комиссия Агитпропа. Входившим в нее дотошным ревизорам вскоре удалось присовокупить к ранее собранному в ЦК компромату массу новых обличающих сотрудников Главлита фактов. Было установлено, в частности, что начальником отдела иностранной литературы работает М.В. Добросельская, близкая знакомая бывшего редактора «Московских новостей» М.М. Бородина, арестованного госбезопасностью, а руководителем группы по цензурированию англо-американской литературы является бывший член американской социалистической партии Болеславский, в 1913–1917 годах проживавший в США. Этот последний вместе с «разоблаченным бундовцем» Л.Я. Аронштамом в нарушение постановления ЦК от 14 сентября 1946 г. передавал в ЕАК без предварительной цензуры «контрреволюционные материалы» и «еврейскую сионистскую литературу», поступавшую из-за рубежа. Вследствие этого в открытом пользовании оказалась, в частности, «Книга путешествий» Д. Пинского (Варшава, 1938), «содержащая самую гнусную клевету на СССР и ГПУ». Но еще более подозрительными показались комиссии контакты, существовавшие до 1949 года между Лозовским и такими сотрудниками Главлита, как заместитель начальника П.С. Балашов (ранее работал заведующим отделом США в Совинформбюро) и старший цензор Эпштейн (арестован в 1950 г. как «троцкист»), который осуществлял контроль за печатной продукцией Высшей партийной школы при ЦК ВКП(б). В итоге Омельченко обязали освободить от работы тех его подчиненных (а это на 90 % были евреи), кто «не внушил» комиссии «политического доверия»[1219].

Подверглась чистке и периферийная структура Главлита. 29 июля, например, на заседании ЦК КП(б) Белоруссии была отстранена от должности начальник республиканского Главлита Ф.И. Дадиомова, на которую возложили ответственность за то, что в библиотеках Минска по чьему-то недосмотру не изъяли книги Бергельсона, Маркиша, Фефера, Н.М. Голодеда, Н.Ф. Гикало и других «врагов народа». Кроме того, на Дадиомову, брат которой был репрессирован как троцкист, донесли, что накануне выборов в Верховный Совет СССР, состоявшихся в том же 50-м, она открыто возмущалась отсутствием евреев среди кандидатов в депутаты от Белоруссии, объясняя это антисемитскими настроениями в руководстве республики[1220].

Из двух господ, которым Главлит служил верой и правдой, — МГБ, в компетенции которого находился надзор за неразглашением в средствах массовой информации, книгах и брошюрах государственных и военных тайн, и ЦК ВКП(б), осуществлявшим идеологический контроль, — последний внес наибольший вклад в его кадровую перетряску. Причиной тому могло послужить недовольство партийной верхушки нерасторопностью и перестраховкой цензурной бюрократии, очень неуютно себя чувствовавшей при соприкосновении с идеологией, поскольку в этой сфере отсутствовали четкие и однозначные критерии, позволявшие определить, что можно публиковать, а что нет, и, самое главное, порой нельзя было спрятаться за параграф инструкции. К тому же ЦК осаждало немало охотников уличить чиновников Главлита в недостатке политической бдительности. В августе 1952 года в Агитпроп обратился, например, от ССП Фадеев, сетовавший на то, что в театрах и особенно на эстраде довольно широко исполнялись произведения 13 репрессированных авторов (Л.P. Шейнина, М.Б. Маклярского, Э.И. Рознера и др.), и обвинявший в этом «безобразии» Главлит, Комитет по делам искусств, а также Управление по охране авторских прав[1221], которое, оказывается, продолжало выплачивать гонорары родственникам арестованных за «контрреволюционную деятельность»[1222]. Поскольку подобные упреки в Агитпропе воспринимались как косвенная критика за недосмотр в подведомственной сфере, там, чтобы застраховать себя от возможного гнева вождя, был взят курс на максимальное ужесточение цензуры, причем повсюду — в издательствах, на радио, в театрах и т. д., следствием чего в отдельных случаях стали, как мы убедимся ниже, совершенно абсурдные запреты.