Заключение.

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Заключение.

Действия властей после смерти диктатора вселили в советское еврейство робкую надежду на лучшее будущее, тем более что с того момента гранитная твердь созданной Сталиным тюремной системы стала давать сначала мелкие, едва заметные, а потом все более явные трещины. Летом 1955-го ЦК, откликаясь, как было сказано, на ходатайства А.А. Фадеева, С.Я. Маршака, К.И. Чуковского, Л.А. Кассиля и других известных литераторов[1501], возобновил заглохшую было после ареста Берии прокурорскую проверку «дела ЕАК». То есть это произошло после того, как Хрущеву с помощью процесса над Абакумовым и его подручными в МГБ по фабрикации «ленинградского дела» удалось существенно «подмочить» репутацию Маленкова и сместить его с поста главы правительства. Правда, к этому времени уже не было на свете непосредственных фальсификаторов «дела ЕАК» — того же Абакумова, Рюмина, Комарова, Лихачева, которых подозрительно поспешно расстреляли еще в 1954 году, возможно, для того, чтобы обезопасить тех, кто давал им указания из Кремля и со Старой площади. Поэтому, когда проверка «дела ЕАК» была завершена, генеральный прокурор СССР Р.А. Руденко, докладывая 1 октября 1955 г. о результатах на Старую площадь, «списал» его на «разоблаченных врагов Абакумова и Рюмина»[1502]. 22 ноября военная коллегия Верховного суда СССР на основании протеста генерального прокурора и учитывая «вновь открывшиеся обстоятельства» отменила приговор 1952 года в отношении Лозовского, Фефера и других казненных тогда «еаковцев» за отсутствием состава преступления, что означало их юридическое оправдание перед законом. Спустя еще две недели родственникам были выданы военной коллегией справки о том, что все вновь реабилитированные, «отбывая наказание», «умерли» 12 августа 1952 г.[1503] Так в период, вошедший в историю под знаком повести-символа Эренбурга «Оттепель», вчерашние соратники Сталина, наследовавшие от него политическую власть, начали отмежевываться от наиболее тяжких преступлений его режима. Но вместе с тем в силу инерции мышления они продолжали настаивать, к примеру, на том, что письмо ЕАК Сталину о создании еврейской республики в Крыму «носит националистический характер», хотя его и «нельзя рассматривать как уголовно наказуемое деяние». Уже после громкого разоблачения преступлений Сталина на XX съезде партии Хрущев, принимая 29 августа 1956 г. в ЦК КПСС Т. Бака, Д. Солсберга и других членов прибывшей тогда в Советский Союз делегации Рабочей прогрессивной партии Канады, открыто солидаризировался со старой версией МГБ по «крымскому делу».

«Когда из Крыма выселили татар, — заявил он, — тогда некоторые евреи начали развивать идею о переселении туда евреев, чтобы создать в Крыму еврейское государство… Это был бы американский плацдарм на юге нашей страны. Я был против этой идеи и полностью соглашался в этом вопросе со Сталиным».

Новому лидеру страны, как и положено, вторили высшие чиновники, повторявшие прежние обвинения в адрес руководителей ЕАК: они якобы «из националистических побуждений» пытались присвоить комитету не свойственные ему функции, а также стремились действовать от имени всего советского еврейства.

«Эти неправильные действия, — подчеркивал генеральный прокурор Руденко, — объективно способствовали тому, что еврейские националистические элементы пытались группироваться вокруг Еврейского антифашистского комитета»[1504].

Подобные рассуждения свидетельствовали о том, что дело Сталина (в данном случае государственный антисемитизм) не умерло вместе с ним, а продолжало жить. Правда, политика эта в значительной мере модифицировалась: в целом она была смягчена, ибо из составлявших ее компонентов была изъята публичная агрессивность, а в действия проводивших ее чиновников была привнесена изощренная маскировка. Массовые антиеврейские чистки государственного аппарата и учреждений прекратились. Однако, так сказать, тихое «выдавливание» евреев продолжилось, и прежде всего из сферы, связанной с обеспечением национальной безопасности страны (армии, тайной политической полиции, ВПК, внешнеполитического и внешнеэкономического ведомств). Причем наиболее видных специалистов еврейского происхождения, задействованных в ВПК, как и прежде, не трогали, дожидаясь их естественного (в силу возраста) ухода со своего поприща.

Постепенно преодолевались и последствия антиеврейских гонений, имевших место в гуманитарно-культурной области в последние годы правления Сталина. Поскольку была свернута пропаганда русского патриотизма, угрожавшая ключевому в системе власти в СССР лозунгу о дружбе советских народов, а значит, и монолитности империи, кадровые кампании «за чистоту русского искусства» больше не проводились. Творческие работники еврейского происхождения могли теперь более или менее спокойно смотреть в будущее, ощущая на себе плоды некоторой социально-политической либерализации, начавшейся после разоблачения «культа личности» в 1956 году. В рамках этого курса с 1958 года было возобновлено издание книг на идише, а с 1961-го на этом языке стал издаваться литературный журнал «Советиш Геймланд» («Советская Родина»). Оживилась еврейская общественно-культурная жизнь в Еврейской АО, где в 1970-м вновь после долгого перерыва на пост первого секретаря обкома партии был избран еврей Л.Б. Шапиро. Наметился определенный сдвиг и в подходе властей к эмиграции евреев из страны, полностью прекращенной Сталиным в конце 1946 года. В 1956 году 753 гражданам было предоставлено право выехать в Израиль. А начиная со следующего года то же самое смогли сделать транзитом через Польшу[1505], Румынию, Венгрию и Чехословакию множество евреев, имевших до войны подданства этих государств[1506].

Под влиянием политической либерализации в Советском Союзе с конца 50-х стало вызревать так называемое диссидентское движение, костяк которого составила интеллигенция еврейского происхождения. Началась эпоха «самиздата», и на этой ниве особую активность проявили А.И. Гинзбург, А.Э. Левитин (Краснов) и другие интеллектуалы, известные впоследствии как правозащитники.

Первые проявления открытой общественной оппозиции коммунистическому режиму были активно поддержаны Западом, использовавшем их как пропагандистское подспорье в холодной войне. В 1962 году, впервые после «дела врачей», израильский представитель поднял в ООН вопрос о положении евреев в Советском Союзе. А в октябре 1964 года президент США Л.Б. Джонсон направил состоявшемуся тогда в Нью-Йорке съезду в защиту советских евреев телеграмму, в которой осудил политику антисемитизма властей СССР. Критика внутри страны и из-за рубежа советской официальной позиции в отношении еврейской эмиграции заметно усилилась после победоносной для Израиля «шестидневной войны» 1967 года. В свою очередь, Кремль уходил во все более глухую оборону, предпочитая представлять дело таким образом, как это сделал, скажем, в октябре 1971 года А.Н. Косыгин, заявивший корреспонденту «New-York Times»:

«…Я должен сказать, что «еврейского вопроса» как такового у нас нет. Евреи трудятся вместе со всеми на благо социализма и являются такими же энтузиастами в строительстве коммунизма, как и граждане других национальностей Советского Союза»[1507].

Вместе с тем под воздействием начавшегося вскоре скоротечного «детанта» между Востоком и Западом советское руководство пошло на значительные уступки в вопросе выезда евреев из страны. Особенно наглядно это проявилось после визита президента США Р. Никсона в Москву и в связи с принятием американским конгрессом 4 октября 1972 г. поправки Джексона — Вэника к закону о торговле между Востоком и Западом, которая увязывала предоставление властями США статуса наибольшего благоприятствования в торговле той или иной стране со свободой эмиграции ее граждан (для СССР имелось в виду прежде всего еврейское население). В цифрах эта «уступчивость» советских властей западному нажиму выражалась следующим образом: если в 1948–1967 годах они выпустили в Израиль в общей сложности 6,9 тыс. человек, то только за 1972 год — 29,8 тыс., а в 1973-м и того больше — 33,5 тыс. В последующем в зависимости, главным образом, от причудливой конъюнктуры советско-американских политических отношений (личные контакты на высшем уровне, заключение договоров по ОСВ и т. д.) количество выдаваемых евреям разрешений на выезд из СССР то резко сокращалось, то, наоборот, увеличивалось, составив, к примеру, в 1975 году всего 11,7 тыс., а в 1979-м — более 51 тыс.[1508]

Среди эмигрантов тех лет было много людей, лично пострадавших от сталинских гонений конца 40 — начала 50-х годов, а также их родственников (дочери Михоэлса, вдова поэта Маркиша с детьми и др.). Основной причиной начавшегося тогда массового еврейского исхода из России следует признать приглушенный, но продолжавший существовать государственный антисемитизм. Даже национально-религиозная мотивация не играла столь существенной роли в этой эмиграции, поскольку интенсивно протекавший в СССР процесс ассимиляции евреев зашел достаточно далеко: в 1970 году родным языком владело 17,7 % советских евреев, а в 1979-м — и того меньше, 14,2 %[1509]. В решении вопроса о выезде из страны существенное значение имели и экономические соображения. Возможно поэтому, декларировав вначале намерение поехать на постоянное жительство в Израиль, значительное количество эмигрантов, очутившись вне пределов СССР, направлялось потом в космополитические, но богатые США.

Итак, если по окончании Второй мировой войны Западу, несмотря на все его попытки, так и не удалось даже в незначительной мере нарушить герметичность сталинского «железного занавеса» и организовать сколько-нибудь существенную эмиграцию советских евреев, то подобная брешь была пробита при геронтократическом брежневском правлении, причем после того, как этот режим, израсходовав существенную часть своего жизненного потенциала на подавление «пражской весны» 1968 года, впал в долголетний застой. Такой результат стал во многом следствием американского пропагандистского наступления на Советы, особенно усилившегося с середины 70-х годов, когда внешнеполитический курс США был уснащен лозунгом защиты прав человека, имевшим среди прочего целью заставить дряхлевшее советское руководство шире открыть перед своими евреями дверь на Запад. Контрпропаганда Москвы, пик которой пришелся на начало 1983 года (тогда был образован Антисионистский комитет советской общественности), несмотря на затраченные на нее значительные материальные средства, не могла быть эффективной. И не только в силу очевидной деградации коммунистического режима. В самом советском руководстве существовал определенный разнобой в подходах к еврейской проблеме. Если генеральный секретарь ЦК КПСС Л.И. Брежнев придерживался при решении этого вопроса относительно либеральной точки зрения, то председатель Комитета государственной безопасности СССР Ю.В. Андропов стоял на позиции жесткого сдерживания общественной активности евреев вообще и их эмиграции из страны в частности[1510]. Сторонники этой позиции — консервативные кадры партаппарата и госбезопасности — сформировались как личности еще в эпоху Сталина и настаивали на продолжении в смягченной версии его политики государственного антисемитизма. Именно эти чиновники инициировали и поддержали издание появившихся в 70 — первой половине 80-х годов многочисленных статей и книг по «еврейскому вопросу», вышедших из-под пера таких специалистов по антисионизму, как В.Я. Бегун, В.В. Большаков, Е.С. Евсеев, А.З. Романенко и др.[1511] Один из ведущих партфункционеров 80-х годов признавал впоследствии:

«…Заложенная при «позднем» Сталине в государство «установка» — максимально нивелировать «еврейский фактор» в политике и идеологии продолжала действовать, освободившись лишь от зверских форм ее реализации… Государственный антисемитизм… уже 30 лет нравственно разлагавший советское общество, был одним из выражений его общего кризиса»[1512].

Во многом переломным как для судьбы страны в целом, так и для ее еврейских граждан в частности стал конец 80—начало 90-х годов, окрашенный сочной палитрой политических красок горбачевской гласности и перестройки. Тогда империя, переживая период полураспада, начала самопроизвольно разваливаться. В 1989 году пал ключевой бастион ее внешней пограничной оболочки — Берлинская стена, внутри же страны стремительно усиливалось общественное брожение в Прибалтике, на Кавказе, других национальных окраинах супердержавы. Под напором этих процессов «еврейский вопрос» отошел в глазах руководства СССР на задний план. Слабевшему месяц от месяца советскому режиму в его горбачевской ипостаси не оставалось ничего другого, как, демонстрируя Западу «новое человеческое лицо», в рамках общей либерализации перейти к тактике заигрывания с собственным еврейством. В декабре 1988 года комиссией политбюро во главе с А.Н. Яковлевым, одним из немногих идейных либералов в том руководстве, были публично реабилитированы в судебном порядке жертвы расстрельного «дела ЕАК». А ровно через год власти разрешили проведение первого съезда еврейских организаций и общин СССР, который возродил в масштабах страны центральное еврейское национальное самоуправление (Ваад), ликвидированное большевиками за семь десятилетий до этого. Тот же съезд направил Верховному Совету СССР, советскому правительству и ЦК КПСС обращение (осталось без ответа) с требованием незамедлительного публичного осуждения антисемитизма. Дело в том, что плоды политической либерализации пожинали не только демократические, но и шовинистические силы, организационно оформлявшиеся тогда в общественные структуры наподобие «патриотического объединения “Память”». Главными идеологическими орудиями радикальных националистов, которые негласно поддерживались консерваторами в руководстве партии и «органов», стали антиеврейская пропаганда и провокации. Дышавший на ладан официальный антисемитизм, существование которого когда-либо в СССР решительно отрицалось и при М.С. Горбачеве[1513], как бы передавал эстафетную палочку возрождавшемуся более агрессивному идейному антисемитизму черносотенного пошиба.

Страх перед непредсказуемым будущим, тотальный кризис горбачевского режима, развивавшийся на фоне спонтанной либерализации, привели к «взрыву» еврейской эмиграции из СССР. Только за один 1990 год страну покинуло 186 тыс. евреев. То было поистине массовое бегство людей из разрушавшегося на их глазах государства. Столь впечатляющий исход был обусловлен еще и тем, что Всемирная сионистская организация и руководство Израиля видели тогда главную свою задачу в радикальном вызволении всего советского еврейства из «плена красного фараона» и всемерно содействовали этому. Не случайно именно в это время начинает широко муссироваться пропагандистский миф о якобы готовившейся в конце жизни Сталина депортации евреев.

Последовавший вскоре распад СССР и приход к власти в Москве лидеров новорожденной российской демократии, страдавшей как от политической неопытности, так и от многочисленных внутренних пороков (главным из них стало отсутствие у ее лидеров государственного мышления и исторической ответственности перед страной), еще более усугубили национальные проблемы на постсоветском пространстве, в том числе и так называемый еврейский вопрос. Парадоксальным образом произошло то, что, будучи совершенно ликвидированным на государственном уровне, антисемитизм значительно усилился на политико-идеологической ниве, а также в социально-бытовой сфере. Произошло это прежде всего вследствие снятия новым демократическим режимом практически всех ограничений с социально-политической самодеятельности населения. В результате на легальных основаниях возникло множество общественных организаций (от умеренно патриотических до откровенно неофашистских), которые развернули как закамуфлированную, так и явную антисемитскую пропаганду. Другим провоцирующим моментом стало то немаловажное обстоятельство, что в судьбоносный переходный период к новому социально-политическому устройству общества верховная власть вопреки самоочевидному императиву оказалась слабой и не способной к проведению последовательных и жизненно необходимых для страны реформ. Положение усугублялось еще и тем, что интеллектуалы еврейского происхождения, получившие наконец за многие десятилетия возможность самореализоваться как в бизнесе[1514], так и на политическом поприще, и хлынувшие в немалом количестве в структуры новой власти, стали заботиться в большинстве своем, как, впрочем, и многие из попавших туда представителей иных национальностей, о собственном преуспеянии (прежде всего, материальном), нежели о благе народном.

Очевидная неспособность новых правителей России вывести страну из продолжительного и тотального кризиса и их возраставшая непопулярность во все более нищающем народе дали в руки перешедшим в оппозицию представителям прежней власти из числа сталинистов сильные пропагандистские козыри. Опираясь на своих сторонников в управленческих структурах демократического режима и провозгласив свою партию основой для консолидации патриотических сил в стране, коммунисты предложили излечить общество от поразивших его болезней не исходя из современного опыта передовых стран, а на основе по сути догматической «идеологии государственного патриотизма». Утверждалось, что одним из главных основоположников этого учения был не кто иной, как Сталин, предпринявший в 1944–1953 годах «идеологическую перестройку», которая имела своей целью «восстановление необоснованно прерванной российской духовно-государственной традиции»[1515]. О том, что представляла собой на самом деле эта «перестройка» и какими грозными последствиями она была чревата для государства и народа, читатель уже имел возможность узнать по изложенным выше фактам и документам. Не удивительно, что всплеск идеологического антисемитизма, который произошел вскоре после скандального падения правительства С.В. Кириенко, был во многом спровоцирован радикал-националистами из рядов КПРФ, которых нимало не образумило то, что 9 декабря 1998 г. ООН причислила проявления антисемитизма к нарушениям основных прав человека.

Стремясь возвести здание будущей российской государственности по образу и подобию сталинского прошлого, не позаимствуют ли современные последователи покойного диктатора из его идеологического арсенала наряду с прочим и доктрину государственного антисемитизма? То, что такая угроза реальна, можно было убедиться осенью 1998 года, когда из уст отдельных руководителей компартий Российской Федерации зазвучали откровенно антисемитские публичные выпады. Тогда явно проявилось стремление радикалов из этой организации нажить политический капитал посредством антисемитско-популистской критики крупных политических и экономических провалов, которыми было отмечено правление Б.Н. Ельцина. Однако подобного рода риторика отнюдь не способствовала массовому увеличению количества сторонников коммуно-националистов, на что те надеялись. Поэтому представляется маловероятным, что в ближайшие годы они смогут прийти к власти в России.

Определенную опасность таит в себе и стремление некоторой части правящей бюрократии, хоть в значительной мере и освободившейся в ходе «ельцинской революции» от консервативных, зараженных антисемитизмом звеньев, но еще сохраняющей родимые пятна тоталитарного прошлого, вновь встать над обществом и бесконтрольно править страной. Если нечто подобное произойдет, то не исключен реванш номенклатурного почвенничества, и тогда государственный антисемитизм обретет новую жизнь уже не в сталинском закамуфлированном обличии, а заявит о себе, говоря словами поэта, весомо, грубо, зримо. И для России это будет страшной катастрофой, которую она навряд ли переживет. Впрочем, возможность реализации такого варианта развития событий представляется сегодня минимальной. Вообще же значимость внутреннего фактора (положение дел в стране с бытовым и партийно-пропагандистским антисемитизмом), достигшая своего апогея в 90-е годы (в пору острого противостояния либеральных верхов и коммунистическо-патриотической оппозиции), ныне, когда таковое устранено новой сугубо прагматической властью, явно идет на убыль. Что касается внешнего фактора, то в последующем развитии внутренних процессов в России трудно переоценить роль Запада, который в собственных же интересах должен при любых ситуациях сохранять выдержку и не срываться до чрезмерного обострения отношений с нею, невольно подыгрывая тем самым антидемократическим силам внутри евразийской державы.

Окончательно же избавиться от призрака официальной юдофобии российское общество сможет лишь сделав правильный исторический выбор: если не последует за теми, кто зовет его в тоталитарное прошлое, а поддержит политические силы, не приемлющие радикализма любой направленности и опирающиеся в своих действиях на вековую мудрость народа и присущий ему здравый смысл. Тогда дух остаточного антисемитизма, еще витающий во властных структурах, постепенно уйдет в прошлое вместе с основными его носителями — теми чиновниками старшего поколения, которые сформировались в духе сталинизма.

* * *

При подведении итогов исследования в качестве основного напрашивается вывод о том, что государственный антисемитизм возник в СССР в конце 30-х годов, когда в стране в полной мере воцарился террор, а политическая власть целиком сосредоточилась в руках Сталина, человека решительного, жестокого и наряду с этим чрезвычайно коварного и мнительного, готового подозревать в заговоре против собственной персоны кого угодно, в том числе и евреев. Дело дошло до того, что неограниченный в своем произволе диктатор, наделенный ярко выраженной трайбалистской психологией и потому мысливший категориями коллективной вины целых народов, потом подверг некоторые из них огульному наказанию. Историческое наложение друг на друга двух факторов — объективного (тоталитаризм) и субъективного (сталинизм) — сыграло решающую роль в том, что декларативно осуждаемые законом в СССР национальная нетерпимость и дискриминация были в отношении евреев тайно возведены режимом в ранг официальной политики.

Обоснованность сформулированного выше субъективного момента станет очевидной, если, обобщая данное исследование, даже схематично проследить динамику изменений, происходивших с начала XX века в отношении Сталина к так называемому еврейскому вопросу. Если иметь в виду девятисотые годы, когда Сталин, попав впервые в поле зрения Ленина, зарекомендовал себя в его глазах как всецело преданный ему и надежный «товарищ», то, как уже отмечалось выше, нет никаких более или менее веских оснований утверждать, что в тот период будущий диктатор уже был убежденным антисемитом. Несколько известных нам случайных вульгарных высказываний, сделанных им тогда на еврейскую тему, свидетельствовали, скорее, о грубости его манер и плохом воспитании, нежели о чем-то более серьезном. А если говорить конкретно, то эти высказывания можно расценить как своеобразный демагогический прием, к которому верный ученик прибегал из желания уязвить идейных врагов своего учителя — меньшевиков и бундовцев. Эти старания были по достоинству оценены Лениным, благодаря которому Сталин в начале 10-х годов вводится в руководство партии и обретает статус ее теоретика по национальному вопросу.

Но нельзя сбрасывать со счетов и то, что тогдашнее отстаивание Сталиным в качестве безальтернативных догм, скажем, ленинских тезисов об изначальной порочности бундовской программы культурно-национальной автономии, «объективном» и «прогрессивном» характере ассимиляции евреев, вполне могло способствовать формированию в его сознании сначала неприязни к этому народу как таковому, а потом все более прогрессировавшей личной юдофобии. Но окончательно подобное перерождение произойдет много позднее, а оказавшись в 1917 году вместе с соратниками по руководству большевистской партией у кормила власти огромного государства, Сталин, все более превращаясь в антисемита, продолжит тайные спекуляции на еврейской проблеме, применяя это демагогическое оружие в основном против конкурентов в закулисной борьбе за обладание верховной властью в партии и стране. Особенно ярко это начало проявляться со второй половины 20-х годов в ходе ожесточенной борьбы с партийной оппозицией во главе с Троцким, Зиновьевым и Каменевым. Тогда свойственное натуре Сталина политическое кокетство, к которому тот прежде прибегал, чтобы, скажем, завоевать доверие Ленина, перешло в другую ипостась — в популизм, призванный обеспечить новоявленному вождю симпатии партийной массы. Будучи благодаря сводкам ОГПУ хорошо осведомленным в широком распространении в то время в партийных и комсомольских низах антиеврейских настроений, прагматик Сталин, подстраиваясь под них, начал негласно использовать этот фактор, сделав его элементом своей тактики достижения единовластия. В результате в высших аппаратных структурах ВКП(б) возникло такое специфическое явление, как партийно-пропагандистский антисемитизм, который стал развиваться и набирать силу под прикрытием официальной идеологии марксизма-ленинизма.

После того, как в конце 30-х годов антисемитизм в этой ипостаси, ранее лишь периодически использовавшийся Сталиным в тайной агитации против соперников в борьбе за власть, был окончательно пересажен на номенклатурную почву, он обрел статус систематической государственной политики. Эта политика была нацелена на постепенное устранение «еврейского влияния» на социально-политическую и культурную жизнь общества путем проводимой сверху ассимиляции евреев, с одной стороны, и наращивания против них административно-репрессивных мер — с другой.

Семена государственного антисемитизма проросли в благодатной для него почве великодержавного шовинизма, возрожденного Сталиным под воздействием того, что в 30-е годы в соперничестве трех мировых идеологий — либерализма, коммунизма и национализма — последний стал уверенно лидировать. Именно тогда им была предложена национально-государственная концепция «старшего брата», пропагандировавшая приоритет русских в содружестве народов Советского Союза. По сути то была во многом имперская модель, поскольку во главу угла ставилось не формирование единой нации, а обеспечение добровольно-принудительного сосуществования нескольких так называемых социалистических наций, объединенных на основе строгой иерархии в единый государственно-правовой конгломерат. Как и всякая другая империя военно-феодального типа, построенная на силе центра, авторитете вождя и этнопотенциале империообразующего народа, СССР был обречен с самого начала. Ибо рано или поздно ресурсы центра иссякают, вожди умирают, а «старший брат» под тяжким бременем возложенной на него объединительной миссии начинает деградировать, тогда как «младшие», окраинные народы за счет донорской подпитки из центра, наоборот, наращивают свои экономические и культурные силы и все активнее стремятся к политической самостоятельности.

Подобное развитие советской империи было предопределено еще в 30-е годы. Тогда базировавшийся на единовластии и бюрократическом патриотизме сталинизм, давая последний решительный бой интернациональному ленинизму, развернул «большую чистку» кадров. В итоге произошло практически полное обновление руководящего номенклатурного слоя, в котором вследствие кровавого вымывания многих представителей национальных меньшинств (в том числе и немалого количества евреев) возобладали молодые чиновники, главным образом славянского происхождения. На них, воспитанных в духе абсолютной преданности Сталину, тот и стал опираться в проведении нового внутриполитического курса. К концу 1930-х завершилось не только огосударствление партии с созданием единой партгосноменклатуры, но и произошло, так сказать, огосударствление юдофобии, превратившее в пустой звук слова, когда-то сказанные Сталиным:

«…Коммунисты, как последовательные интернационалисты, не могут не быть непримиримыми и заклятыми врагами антисемитизма»[1516].

Возникновение государственного антисемитизма в его советской разновидности было объективно обусловлено еще и тем, что в социальной природе любого тоталитарного режима заложена жизненно важная для него необходимость использования в пропаганде образа врага как одного из средств, позволяющих верховному владыке всецело подчинить себе общество и манипулировать его мнением. Нагнетание истерии по поводу так называемых «врагов народа» и сопровождавшие ее призывы повысить бдительность, сплотиться вокруг вождя немало способствовали установлению и укреплению единовластия Сталина. То, что образ врага стал с конца 40-х годов исподволь наполняться в СССР антиеврейским содержанием (тогда жупелы «космополита» и «еврейского националиста» активно вытесняли из пропагандистского обихода разных там «троцкистов», «вредителей» и прочих «контрреволюционеров»), воспринималось как своего рода последствие произошедшего перед войной советско-германского политического сближения. В нацистской Германии, где евреи были объявлены вне закона, Гитлер, не раз заявлявший о том, что «людям нужен зримый образ врага, а не воображаемый», считал, что антисемитизм — это «наиболее ценная часть» его «пропагандистского арсенала»[1517]. Создавалось впечатление, что Сталин в той или иной мере подпал под влияние антиеврейского нацистского опыта, что так или иначе отразилось на формировании соответствующего курса в Советском Союзе.

Внешнеполитический фактор и в дальнейшем оказывал немалое влияние на отношение советского руководства к собственным гражданам еврейского происхождения. Скажем, начав было в годы Второй мировой войны антиеврейскую чистку в учреждениях культуры и других творческих организациях, советские верхи вскоре пошли на попятную, в том числе и из-за опасения Сталина быть обвиненным западными демократическими союзниками в тайном заимствовании у Гитлера элементов антисемитской политики. Влияние извне ощущалось и потом, в начале холодной войны, когда возникло Государство Израиль. Это событие вызвало у советских евреев мощный подъем национального самосознания. Именно тогда запущенному ранее процессу административной ассимиляции было придано сверху силовое ускорение, и он приобрел форсированный, сопряженный с массовыми репрессиями характер. Сталину, очевидно, пришлось пережить в то время настоящий шок, и к концу 40-х годов престарелый и страдавший от многочисленных хронических недугов диктатор окончательно превратился в патологического юдофоба, которому повсюду стали мерещиться происки и заговоры сионистов. Особенно наглядно это проявилось в «деле врачей» 1953 года, когда из-за неадекватных действий Сталина возникла реальная угроза перехода государственного антисемитизма в агрессивную открытую форму, что было чревато, в свою очередь, разрушением фундаментальных основ многонационального государства и наступлением социального хаоса. Резонность такого суждения, кажущегося на первый взгляд несколько утрированным, подкрепляется тем соображением, что серьезность сложившейся ситуации осознал незадолго до своей смерти сам виновник ее возникновения — Сталин, который вынужден был пойти на попятную, свернув агрессивную пропаганду, имевшую антисемитскую подоплеку. Тем самым устранялась потенциальная возможность осуществления властями не только крупной антиеврейской акции, но и очередной радикальной номенклатурной чистки, как бы обеспечивающей «энергетическую» подпитку сталинского режима единовластия, в социально-политической природе которого «генетически» была заложена эта жизненно важная для него периодическая потребность. Поэтому все разговоры о том, что страна погружалась в кровавую пучину нового 1937 года и стояла чуть ли не на пороге Армагеддона, не имеют под собой сколько-нибудь веских научных оснований.

Можно сказать, что Сталин умер вовремя, ибо в ядерный век его единоличная диктатура превратилась в анахронизм. Наследовавшая власть бюрократия, не желая более быть уподобленной податливой глине в железных руках диктатора-демиурга и ратуя в душе за режим номенклатурной олигархии, провозгласила лозунг коллективности руководства, которому в общем-то и следовала вплоть до крушения коммунизма и распада СССР. Но и это правление несло на себе каинову печать государственного антисемитизма, хотя он и был водворен в узкие рамки строго регламентированной негласной политики, не позволявшей провоцировать такие крупномасштабные пропагандистские и полицейско-репрессивные акции, которые имели место в недалеком прошлом (борьба с «космополитами», «дело ЕАК», «дело врачей»). К тому же, новое советское руководство приняло кардинальные меры к укрощению подпитывавшего антисемитизм великорусского шовинизма и в связи с этим отказалось от национально-государственной доктрины «старшего брата», заменив ее сусловско-брежневской редакцией концепции советского народа, рассматриваемого теперь в качестве «новой исторической, социальной и интернациональной общности людей», возникшей на основе «юридического и фактического равенства всех наций и народностей СССР». Тем самым по государственному антисемитизму был нанесен ощутимый, хотя и не смертельный удар. Если в последние годы правления Сталина эта политика была чем-то сродни разгоравшемуся пламени, то при Хрущеве и Брежневе, когда ее в значительной мере «притушили», она, подобно незримому торфяному пожару, лишь чадила и тлела. Располагая в «застойный» период ограниченными внутренними ресурсами самовоспроизводства, официальный антисемитизм как никогда ранее был взаимосвязан в эти годы с ходом внешнеполитического процесса, особенно на Ближнем Востоке и потому чаще всего рядился в тогу антисионизма.

В отличие от госантисемитизма, другое наследие Сталина — политика «коренизации кадров» в национальных республиках продолжала усиливаться и после его смерти, что не могло не стимулировать на окраинах империи центробежных тенденций, обусловивших в конечном счете развал многонационального коммунистического государств. Случилось это в начале 90-х. Тогда канула в Лету держава, которая хоть и занимала отведенную ей историей естественную геополитическую нишу, но в отсутствие сильного лидера и фактически лишившись из-за слабости центра административно-военной и идеологической скреп (те, собственно, и обеспечивали по преимуществу ее целостность), утратила жизнеспособность. Другими словами, крах Советского Союза произошел потому, что он представлял собой, по сути, империю старого типа, которая, будучи созданной авторитарным владыкой, строила свое могущество главным образом на силе штыков и бюрократии. Возможно, поэтому СССР и оказался в проигрыше в навязанном ему соревновании с империей нового типа в лице США, которые, будучи стабильной демократией, сумели ради достижения гегемонии в мире не только постоянно наращивать и обновлять свой военно-промышленный потенциал, но и развернуть глобальную культурно-пропагандистскую и экономико-технологическую экспансию.

Причем конечное поражение красной империи можно было предсказать еще в самом начале холодной войны, когда на вызов, брошенный американцами, этими крестоносцами глобализации мира, Сталин ответил истеричной кампанией борьбы с космополитизмом. Гонения, которым советский вождь подверг тогда евреев, свидетельствовали о том, что он воспринимал этот народ в качестве своеобразного живого фермента, бродильного вещества, закваски, используемой будто бы американцами для получения отвечающего их гегемонистским амбициям «человеческого материала». Возможно, из-за подобных страхов Сталин и посвятил последние годы жизни в основном тому, чтобы максимально изолировать подвластную ему страну от внешнего мира, и прежде всего от Запада. Тем самым как бы попытался отвратить ее от того позитивного пути развития в духе европеизации, на который та вступила еще во времена Петра Великого.

Но от исторического прогресса, который зиждется на извечном противоречии между тенденциями глобализации и регионализации, если и можно отгородиться, то только на время, которое, кстати, работает против государства, пораженного ксенофобией. Лишенное полноценных связей с окружающим его миром, оно рано или поздно перестает динамично развиваться, впадает в застой и начинает деградировать. Нечто подобное пережил начиная с 70-х годов и Советский Союз, который так и не сумел преодолеть кризиса, принявшего универсальный характер.

Вместе с гибелью советской империи ушел в прошлое и разъедавший ее официальный антисемитизм. На обломках тоталитаризма ныне созидается здание новой российской государственности. Возведение этой «новостройки», столкнувшись с массой сложнейших социально-экономических и политических проблем, идет трудно и медленно и не вышло пока из стадии «нулевого цикла». Тем временем заметно ускорившийся к концу XX столетия процесс глобализации мира бросает молодому и неокрепшему государственному образованию новый вызов. Выдержит ли Россия это испытание? Хочется верить, что да. Ибо в последнее время в России все решительней берут верх обнадеживающие тенденции консолидации власти, правительством В.В. Путина в полной мере осознается важность национально-государственных интересов. Есть надежда, что крупнейшая евразийская держава уже вскоре сможет избавиться от уничижительного определения «черная дыра», данного 3. Бжезинским[1518]. Думается, что Россия сумеет, по выражению канцлера А.М. Горчакова, «сосредоточиться» и вновь занять подобающее ей место в стремительно изменяющемся мире. И одухотворить такое «сосредоточение» могла бы идея единой российской нации, питаемая животворными соками патриотизма, но не обветшавшего, государственно-бюрократического, а рожденного свободной общенациональной волей. Впрочем, возможно, время, отпущенное историей на реализацию этой идеи, ушло вместе с XIX и XX столетиями. Ведь очевидно, что в новом, XXI веке семимильными шагами пойдет процесс размывания национальных границ и образования общечеловеческой космополитической общности.