ВОЙНА.

ВОЙНА.

Первая мировая была встречена социально активной частью еврейства неоднозначно. Его отношение к происходившим драматическим событиям представляло собой довольно пестрый спектр мнений, окаймленный, с одной стороны, леворадикальным большевистским лозунгом военного поражения России с последующим свержением самодержавия, а с другой — позицией либерального охранительства, в духе которой была составлена, к примеру, декларация, зачитанная депутатом IV Государственной думы от фракции кадетов Н.М. Фридманом. Заканчивалась она так:

«В настоящий час испытаний, следуя раздавшемуся с высоты престола призыву, мы, русские евреи, как один человек, станем под русские знамена и положим все свой силы на отражение врага»[83].

То, что это были не просто сказанные по случаю громкие слова, свидетельствует хотя бы тот факт, что в России, где к началу войны проживало примерно 2/3 евреев мира, в качестве нижних чинов под ружье было поставлено около полумиллиона представителей этой национальности[84]. Часть бундовцев во главе с членом ЦК В. Коссовским также поддержала лозунг защиты отечества. В мае 1916 года на совещании Бунда в Харькове была принята резолюция, гласившая:

«Российский рабочий класс, в том числе и еврейские рабочие… не может быть равнодушен к тому, удастся ли избежать всех ужасных последствий, которые должно повлечь за собой для страны поражение в современной войне».

То же совещание сочло «безусловно важным» участие еврейских рабочих в военно-промышленных и продовольственных комитетах, во всех организациях, противостоявших расстройству хозяйственной жизни в стране[85].

Однако для большинства евреев все же не были характерны верноподданнические настроения. Скорее наоборот, несмотря на внешнюю лояльность, в еврейской массе преобладало негативное отношение к правительству, порожденное дискриминационной политикой последних двух царствований. Хотя большинство ЦК Бунда придерживалось центристской позиции Л.Д. Троцкого: «Ни побед, ни поражений», в его руководстве, особенно заграничном, сильны были прогерманские симпатии. Стоявший на крайне левом политическом фланге Ленин так комментировал эту ситуацию:

«Для нас и франкофилы и германофилы, одинаково = патриоты, буржуа или их лакеи, а не социалисты. Бундовцы, например, большей частью германофилы и рады поражению России. Но чем же они лучше Плеханова? Оба — оппортунисты, социал-шовинисты, только разных цветов»[86].

Что до далеких от политики еврейских обывателей, то они не выказывали открытой враждебности к властям предержащим. Во всяком случае, они не совершали ничего такого, что, скажем, оправдывало бы начавшееся их насильственное выселение из западных прифронтовых районов в глубь страны. Депортация проводилась военными, пытавшимися найти козла отпущения за боевые неудачи весны — лета 1915 года. Возможно, не без их участия распространялись тогда нелепые слухи о том, что евреи переправляют золото врагу на аэропланах, в гробах, под крыльями птиц, во внутренностях гусей, что они передают различные сигналы противнику посредством ветряных мельниц и даже путем поджигания собственных домов, загоравшихся на самом деле вследствие боевых действий. В нагнетание юдофобских страстей внес свою лепту и департамент полиции, который разослал циркуляр, обвинявший евреев в намеренном сокрытии разменной монеты, имевшем якобы целью подрыв русской валюты. Реагируя на произвол чиновников, 3 августа 1915 г. социал-демократическая фракция Государственной думы внесла запрос правительству «по поводу незаконных действий властей по отношению к еврейскому населению». Протестовали и либеральные политики, которые для облегчения положения евреев-беженцев пытались соответствующим образом воздействовать на царскую администрацию. В ход были пущены и придворные связи влиятельного еврейства[87]. В результате после произошедшего вскоре смещения с поста главнокомандующего российской армией великого князя Николая Николаевича, который в наибольшей степени отличился в травле евреев, административные наскоки на них прекратились, более того, тем из них, кто принудительно был выселен из прифронтовой полосы, разрешили даже поселиться в городах вне черты оседлости (в том числе и в Москве), что стало фактически началом ее ликвидации.

В целом же самодержавная власть, несмотря на многочисленные предпринимавшиеся ею на протяжении всего XIX и в начале XX веков попытки «коренным» образом решить еврейскую проблему, оказалась не в состоянии справиться с этой задачей. Понимая, что конечным результатом такого решения должно стать уравнение евреев в правах с остальным населением империи, царская бюрократия так и не решилась на этот шаг. Евреи оставались гражданами второго сорта: не могли жить, где им хотелось, были ограничены в правах на собственность, не допускались на государственную службу и т. п. И главной причиной тому был отнюдь не экономический аспект проблемы (межнациональная конкуренция в сфере бизнеса), как полагают некоторые исследователи[88], а то, что царский режим, покоившийся на такой социально-политической архаике, как абсолютистская монархия, феодально-сословная структура общества, институт государственной церкви, оказался не в состоянии кардинально самореформироваться, в том числе и отказаться от имевшего средневековые религиозные корни[89] государственного антисемитизма.