Часть четвертая «Самая победная», или Октябрьская война война Йом-Киппур

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Часть четвертая

«Самая победная», или Октябрьская война война Йом-Киппур

Четвертьвековой юбилей Государства Израиль. — О вреде зазнайства. Явный просчет израильской разведки и руководства. — Судный день. — Суэцкий канал форсирован, египетский флаг поднят на восточном берегу. — 48-часовой шок еврейской нации. — Самая трудная война. — Герои дня, танкисты и понтонеры. — Чудо произошло, и роли переменились. — Возможен ли был поход на Каир? — Все устали, ООН опять выступает посредником. — Может хватит воевать?

После июньской агрессии 1967 года прошел год, и с лета 68-го года, несомненно имея в виду подъем морального духа в народе и армии, египтяне начали периодические артобстрелы позиций оккупантов на восточном берегу Суэцкого канала. Израильтяне ответили контрбатарейной борьбой на канале и все более усиливающимися авианалетами вглубь страны. Начался период так называемой «war of attrition» (войны на истощение), растянувшейся с середины 68-го до середины 70-го года. Эти вялотекущие боевые столкновения шли в принципе «на равных», пока в 1969 году ВВС Израиля не получили первую партию новейших истребителей «Phantom F-4». По тем временам этот выдающийся самолет абсолютно превосходил всех своих соперников (изготовленных и в Западной, и в Восточной Европе) по всем летным характеристикам, включая также скорость и грузоподъемность (то есть бомбовую нагрузку). Установленная на нем новейшая электронная аппаратура позволяла «фантому» совершать бреющие полеты вблизи от земли на немыслимых ранее скоростях и таким образом значительно уменьшить опасность поражения от советских САМов (зенитных ракет класса «земля-воздух»). «Фантомы» были немедленно брошены во Вьетнам, где сразу продемонстрировали свои высокие боевые качества.

Подобный же восторг они вызвали и у израильских пилотов. Итак, с прибытием, освоением и быстрым вводом в действие этих новейших самолетов стало ясно, что израильские ВВС вновь стали уверенно одерживать верх в схватках с египетской ПВО. Несомненно, что египтяне находились на пределе своих военных и технических возможностей, как сразу после своего разгрома в Шестидневной войне. Президент Насер принял очередное нелегкое решение и в январе 1970 года прибыл с полусекретным визитом в Москву. Полусекретным потому, что в итоговом официальном коммюнике ни слова не было сказано об истинной цели его визита. А цель была такова: в ходе встреч с Брежневым и Косыгиным Насер впрямую поставил вопрос о направлении какого-нибудь контингента советских частей ПВО в АРЕ, «иначе все опять рухнет, как в 67-м». Такое согласие было дано. Конечно, советские люди работали в Египте уже долгие годы до этого. Но это были в первую очередь гражданские строители Асуанской ГЭС, геологи, нефтяники, монтажники и металлурги, возводившие меткомбинат в Хелуане. Никакая международная практика не запрещает двум суверенным государствам осуществлять контакты подобного рода. Но направлять воинские контингенты, оснащенные самым современным оружием той поры, на территорию другой страны, да еще находящейся в состоянии многолетней и ожесточенной войны со своим соседом, — это что-то другое. Что ж, это был период «холодной войны», и две великие державы часто предпочитали играть по своим правилам, игнорируя, а то и специально провоцируя своего оппонента.

В трюмах торговых судов, как за 8 лет до этого на Кубу, прибывали наши военные в порт Александрию, по ночам выгружали технику и достаточно энергично перебрасывали ее в намеченные пункты и районы дислокации.

Как писала одна лондонская газета: «…к концу 1970 года в Египте находилось больше красноармейцев (!), чем в свое время английских солдат в зоне Суэцкого канала».

Так же как и во Вьетнаме, советские ракетчики-зенитчики встали на пути воздушных стервятников (по терминологии того времени). Не так давно на ОРТ показали сюжет о встрече ветеранов 18-й зенитно-ракетной дивизии ПВО, где наконец-то открыто было сказано, что действиями наших зенитчиков было сбито 12 израильских самолетов, из них только за один день 3 августа сразу пять «фантомов».

Подобное противодействие наших ПВОшников явно оказало отрезвляющий эффект на израильских ястребов. К этому времени активизировались посредники ООН, и, громко объявив о своей очередной победе над сионистскими агрессорами, руководство Египта заявило о согласии подписать акт о прекращении огня и перемирии, которое вступило в действие 7 августа 1970 года сроком на 90 дней. Артиллерийская канонада на канале смолкла, а самолеты со звездой Давида прекратили свои штурмовки позиций египтян на западном берегу и в глубине страны. Все с облегчением вздохнули.

Таким образом, между израильтянами и арабами встали наши солдаты, призванные на действительную службу из различных городов, деревень, станиц, аулов Советской страны. Во главе их были генералы и полковники, некоторые с опытом Великой Отечественной войны и в общем-то не уступавшие английским профессионалам из Арабского легиона.

Не им посвящена эта книга, но если до конца быть объективными, не упомянуть этих людей нельзя.

Объявленное трехмесячное перемирие по разным причинам растянулось на три с лишним года. Сколько жизней Ахмедов и Мухаммедов, Натанов и Ури, Петров и Иванов было спасено, сколько молодых мужчин избавлены от ранений, увечий и мучений! Автор данной книги в ту пору тоже оказался в тех краях…

Каир 1971–1972 годов поражал любого советского гражданина, прибывшего из довольно аскетичной столицы государства «развитого социализма», буйством красок, видов, ощущений. Магазины ломились от товаров и продуктов (приблизительно как у нас сейчас), в витринах «золотых лавок» гроздьями висели продаваемые золотые изделия — и это в центре воюющей страны! Военных можно было увидеть прежде всего на выезде из их столицы. Там каждое утро на шоссе, ведущем на восток, возникал поток машин, где были хорошо различимы их пассажиры, — все, как правило, в званиях от капитана и выше. Это были офицеры, которые после ночи, проведенной в Каире со своими семьями, ехали в свои части на Суэцкий канал (а расстояние-то было всего около ста километров). После 15 часов пополудни такой же поток машин шел обратно офицеры возвращались домой, и таким образом проходил очередной день.

Вообще вне Каира всегда поражало количество солдат и сержантов, перемещающихся на автостанциях, перекрестках, вдоль дорог и тому подобное. Все сразу стало ясно, когда мне рассказали про «фантазEею» (ударение на Е), и это арабское слово можно было очень часто слышать.

«ФантазEея» — это по-нашему «отпуск». Так вот, любой египетский солдат, ефрейтор, сержант, отсидевший в окопах «на канале» 40 дней, имел право на 10-дневную «фантазEею».

Ну, а чем занимается солдат после 40-дневного пребывания на позиции, добравшись до родной деревни, где его ждет жена (любимая девушка)?.. Вот поэтому на одной из лекций, которую нам прочитал заезжий лектор из Москвы, прозвучало: «За пять лет войны с Израилем население Египта увеличилось на 4 с половиной миллиона человек…»

Вообще, после июня 1967 года к своему противнику египтяне относились уважительно, без какого-то глупого превосходства или наплевательства.

Точно так же, как и мы, русские советники и специалисты. Противник, естественно, знал о нашем пребывании в стране пирамид и вечного лета. Иначе чем объяснить, что почти каждый вечер, где-то в 20 часов, на определенной волне в СВ-диапазоне звучал характерный позывной «Кол Исраэль» (Радио Израиля). После этого начиналось какое-то зловещее шипение и звучала песня на русском языке, первую строчку которой я помню до сих пор: «…Ветер дул с песков Синая». (Не думаю, что легкий шлягер «Ветер с моря дул» был спустя четверть века списан именно с нее.)

Мелодия становилась все бравурнее, затем вступал мужской хор (Армии обороны Израиля?), и наконец диктор объявлял: «Передаем последние новости». После этого начиналась самая разнузданная пропаганда, которую я когда-либо слышал в своей жизни. Суть ее заключалась в следующем: «Мы, наша оборона, армия, техника, настолько сильны, что если только вы… посмеете напасть на нас, то следующая война Израиля закончится с границами Эрэц Исраэль на Атлантическом побережье Марокко и на берегах реки Евфрат в Ираке…» Звучало, конечно, удивительно. И думалось, ну как Израиль с населением 3,5 миллиона человек (той поры) может покорить арабский мир с населением в 100 миллионов, пользующийся помощью и поддержкой великого и могучего Советского Союза?

Возвращаясь к теме нашего повествования, хочу сказать, что вести какие-то доверительные, тем более политические, разговоры с египетскими офицерами нам «не рекомендовалось». «Ваше дело — обеспечивать боеготовность египетской армии, остальное вас не касается».

В принципе так же сдержанно вели себя и египтяне. Могу сказать почему: мы же все были атеистами, то есть на их взгляд «безбожниками», а правоверному мусульманину (а они все были такими) следует сторониться подобных людей.

Во-вторых, наша привычка к одному известному национальному напитку также служила препятствием, потому что с их стороны официальная установка явно была следующая: «Пить спиртное мусульманину нельзя, а с русскими тем более». И в-третьих, рассказывать всегда хочется о чем-то героическом (или забавном), а вот с этим тогда у египтян была нехватка.

Но вот однажды «в курилке» служивший с нами накиб (капитан) Мухаммед рассказал следующее.

Это было еще до перемирия. В то время он служил в передовой роте радиотехнической разведки. Несколько РЛС (радиолокационных станций) отслеживали воздушную обстановку над оккупированным Синаем. Все бы ничего, но очень досаждали им вражеские авиаторы. Почти каждый день где-то в 11.00–11.30 утра с той стороны прилетала пара-тройка самолетов и начинала утюжить их позиции. Пока один стервятник делал картинный заход, а затем, снижаясь, начинал поливать пулеметным огнем, другие два прикрывали его сверху. Первый отваливал, картинно уходя ввысь, штурмовку продолжал другой и так несколько раз. Долго они терпели, наконец командир роты и Мухаммед поехали с поклонами к командиру соседней зенитной части. Попив своего любимого зеленого чайку, они договорились, что воздушным разбойникам надо преподать урок. На следующее утро командир зенитчиков прислал им «Шилку» счетверенный зенитный крупнокалиберный пулемет на шасси танка.

«Шилку» поставили чуть в стороне, за песчаным барханом, и командиру ЗПУ* подробно объяснили, в какое время и откуда прилетают самолеты, их углы снижения, скорость и тому подобное. Наводчик оказался толковым парнем, он заранее попрактиковался и, когда стала пикировать первая машина, первым же залпом разнес ее в клочья. Другие два самолета — можно только представить шок и ошеломление пилотов — поторопились убраться восвояси. Самое удивительное — летчик остался жив, удачно катапультировался и тут же спустился на парашюте в расположение части. Возбужденные солдаты скрутили его и доставили на КП. Велико же было удивление допрашивающих, когда они выяснили, что перед ними не офицер всемогущих израильских ВВС, а всего лишь курсант военно-летного училища.

С его слов, почти ежедневные бомбежки расположения роты были всего лишь выполнением учебного плана, с проставлением оценок в «зачетку» за отработку упражнений по пикированию, заходу на цель, практической стрельбе и т. п.

Мухаммед с командиром позвонили в штаб полка. Реакция была такая: сначала поздравили с уничтожением вражеского самолета и пленением пилота, затем отругали «за самодеятельность» и, в-третьих, приказали срочно свернуть всю технику и имущество и убраться с этого места.

Командир полка оказался опытным и прозорливым офицером. Рано утром следующего дня налетевшие десяток «фантомов» смешали с землей и песком все, что арабы не смогли увезти с собой накануне.

По тем временам со своей боевой техникой, профессиональной выучкой и мастерством мы на фоне других армий Ближнего Востока смотрелись неплохо. Как следует из рассказа Мухаммеда, даже «Шилка», которая в сущности была всего лишь модификацией зенитного пулемета времен Великой Отечественной войны, могла на кусочки разнести самый современный самолет той поры, если только находилась в руках опытного и хладнокровного наводчика.

Где-то в начале 1972 года на одном из политзанятий нам рассказали, как накануне два МИГа-25 ходили в пробный учебно-тренировочный поход на Тель-Авив. Самолеты зашли со стороны Средиземного моря, которое, естественно, считалось нейтральной зоной, затем развернулись и сделали прощальный круг над «цитаделью сионизма». Израильтяне прекрасно видели их на экранах своих радаров, стали поднимать в воздух «миражи» и «фантомы», затем стрелять из ракетных комплексов «Хок».

Все было напрасно — «МИГи» остались недосягаемы. После активных радиобменов со штабом в Каире пилоты получили разрешение лететь через Синай, нашпигованный самой современной боевой техникой, и затем благополучно сели на базе в Египте.

Таким образом, наш ВПК проявил себя вполне достойно по отношению к «Дженерал Дайнемиксу» и другим монстрам американской индустрии вооружений.

Где-то в это же время нас также ознакомили с результатами израильского конкурса стрелкового оружия, наиболее приспособленного для действий в условиях пустыни. Так вот, на первом месте там оказался автомат Калашникова, правда, из числа захваченных и трофейных и доработанный израильскими оружейниками. У них он получил название «штурмовая винтовка Галил» и был принят затем на вооружение в армии.

Второе место занял также АК-47, но уже без доработок еврейскими мастерами, так сказать в «оригинальном исполнении».

Третье место было отдано израильскому пистолету-пулемету «Узи», а четвертое заняла хваленая американская М-16!

И в продолжение разговора о человеческом факторе, еще один эпизод той поры, рассказанный сослуживцем Михаилом. В тот день он находился в передовой роте на канале. Там же стояла наблюдательная вышка высотой метров 6–7, куда регулярно поднимались солдаты для наблюдения за противником. Поколебавшись, Михаил попросил у командира разрешение подняться на вышку и конечно же взять большой полевой бинокль. Причина его колебаний была проста: теоретически с расстояния в несколько сот метров снайпер с той стороны мог снять его одной пулей. Но так как было перемирие и приказ «не стрелять», он решил рискнуть. Взобравшись на узенькую площадку, он медленно повел биноклем по вражеским позициям. Перед ним как на ладони была «линия Барлева». Она представляла собой песчаный вал высотой в несколько метров, насыпанный израильскими инженерами на восточном берегу канала. Как неоднократно указывала их пропаганда — видимо для устрашения, — внутри вала были размещены многотонные резервуары-хранилища, куда закачена нефть и другая горючая жидкость. Израильтяне пугали, что как только кто-либо рискнет войти в акваторию канала, они выпустят горючую смесь и сожгут любой десант напрочь.

Михаил повел биноклем вглубь их позиций и в одном месте увидел какой-то примитивный навес от солнца, сделанный из планок и пальмовых листьев. Под навесом был установлен стол, а на нем тренога с телескопической трубой. Тут же сидел солдат-наблюдатель, который в телескоп разглядывал наши позиции, время от времени делая какие-то записи в лежащем перед ним «журнале» (боевых действий?). Было жарко, солдат расстегнул рубашку, пилотку подсунул в их манере под погон.

В какой-то момент бинокль Михила и телескоп израильтянина «скрестились». Они смотрели прямо друг на друга, и тот в свою мощную оптику конечно видел, что перед ним не араб. Михаил поднял руку и помахал ему, и тот ответил таким же приветственным жестом. «Между нами не было враждебности, только любопытство», — рассказывал Михаил.

Вдруг на горизонте появился клуб пыли. Было ясно, что идет какая-то машина, она приближалась. Наконец она встала, и, когда пыль немного рассеялась, Михаил увидел, что это был автобус армейского образца, из которого стали выходить солдаты, очевидно, смена их гарнизона. Что-то необычное почудилось в их облике: Михаил еще потоньше настроил фокус бинокля и увидел, что большинство солдат были одеты в ладные обтягивающие юбки, а гимнастерки сверху круглились в положенных местах. Да, это были те самые «girl-soldiers» — «девушки-солдаты», о которых мы так много были наслышаны. Было видно, как солдат-наблюдатель засуетился, вскочил с табурета, застегнул форменку, одел пилотку и даже отряхнул пыль с ботинок.

Подойдя к автобусу, он стал оживленно общаться с новоприбывшими. Михаил не выдержал, отложив в сторону бинокль, он сложил ладони рупором и стал в каком-то экстазе кричать на ту сторону по-русски: «Девчонки! Сюда! К нам!» Но девчонки его не слышали и это был «глас вопиющего в пустыне». Правда, этот вопль услышала парочка египетских солдат, скрывавшихся от солнца в тени вышки. Михаил увидел недоумение на их усатых лицах, обращенных вверх. Когда он спустился вниз, один из них обратился к нему с чем-то по-арабски, жестикулируя в сторону израильских позиций. Михаил нашелся ответить только: «Эмраа… хенак». (Девушка, женщина… вон там искаженный арабский. — Примеч. авт.) «А-а, ана фахим — яхудин…» (Я понимаю — еврейки.) И глаза у усачей несколько замаслились, очевидно, у них уже был опыт разглядывания «girl-soldiers» сквозь оптику бинокля.

Вот такой был эпизод международного общения той поры.

* * *

11 сентября 1971 года скончался пенсионер, а ранее высший руководитель нашей партии и государства Никита Сергеевич Хрущев. Правда, большинство советских граждан об этой кончине узнали лишь много времени спустя. До нас, находящихся в Египте, эта новость долетела быстрее, потому что в издаваемой в Париже американской «International Gerald Tribune» в номере от 12 сентября был помещен огромный «подвал» (а эта газета свободно продавалась в Каире) на смерть нашего руководителя. Статья была очень интересной, с подробным описанием его жизненного пути и деяний, включая знаменитый эпизод с ботинком на трибуне ООН и высказывания при посещении ночного клуба в Лос-Анджелесе, в ходе его визита в США осенью 1959 года.

Но мне этот номер «Трибюн» запомнился еще и тем, что где-то на 16-й странице была помещена маленькая информация о том, что накануне Israeli gunners (израильские зенитчики) сбили sukhoi reconnaissance plane over the Suez canal (разведывательный самолет СУ над Суэцким каналом). При этом они не одевали flak jackets and helmets (противоосколочные жилеты и каски), так как никакого обострения обстановки на канале не ожидалось.

Все это абсолютно совпадало с той информацией, которую нам накануне сообщили в устном порядке, что был уничтожен наш самолет с египетским пилотом.

Прошла еще пара дней, и нас проинформировали, что в ответ на это египтяне сбили зенитной ракетой так называемый «стратокрузер». «Стратокрузером» назывался винтовой четырехмоторный самолет, оснащенный самой современной аппаратурой электронного слежения и разведки (предшественник современных АВАКСов). Самолет долгими часами выписывал петли над Синаем, следя за воздушной обстановкой, кстати даже не заходя на «нашу» сторону. Самое главное, на борту его якобы находились и погибли чуть не тридцать офицеров-разведчиков, все в званиях капитанов и майоров, причем половина из них была американцы!

Я лично подвергаю факт уничтожения «стратокрузера» известному сомнению, потому что никакого «шума» в печати мы по этому поводу не услышали.

Но… как знать, то, что последовало дальше, может служить и косвенным подтверждением вышесказанному. Иначе с чего бы израильтянам устраивать ту воздушную атаку на египетские позиции, которой я сам был свидетелем?

Это было 15 или 16 сентября. Утром того дня целой группой мы выехали на микроавтобусе в радиотехническую роту, стоявшую в местечке Абу-Сувейр, 7–8 км на запад от Исмаилии.

По пути просто из любопытства заехали на бывший военный аэродром, атакованный израильской авиацией в то памятное утро 5 июня 1967 года. В глаза бросился огромных размеров ангар из гофрированного металла. Уже издали было видно, что он весь расчерчен пулеметными очередями, как будто по нему неоднократно прошлись какой-то гигантской швейной машинкой. Сквозь полураспахнутые перекошенные ворота мы вошли внутрь. Прямо перед нами внутри стоял, точнее лежал, двухмоторный фронтовой бомбардировщик ИЛ-28. Пулеметно-пушечным огнем у него, видимо, были подломлены все три стойки шасси, и он упал «на брюхо». За ИЛ-28 в разной степени разбитости стояли еще несколько машин. Картина была настолько удручающая, что мы даже и не пошли смотреть дальше. Наверное, все это напоминало какую-нибудь нашу авиабазу в Белоруссии в конце июня 1941 года.

С облегчением вышли на свежий воздух и поехали дальше. День продолжался, и мы уже были в расположении части, сидели в укрытии и занимались с техникой. Внезапно «с улицы» раздался какой-то громкий хлопок (или взрыв), как будто разорвалась большая автомобильная шина.

Причин о чем-то тревожиться не было, и мы продолжили свою работу. Однако спустя какое-то время появился представленный нам ранее командир полка и, обращаясь к нам по-английски, произнес: «Противник только что совершил налет, в результате которого одна наша станция разбита. Предлагаю вам подняться наверх и оценить ущерб». Мы в недоумении переглянулись и вышли на воздух. В принципе там все было спокойно. Следуя за командиром, мы стали подниматься по песчаному бархану. Там на солидной бетонной плите 15–20 см толщиной стояла передающая кабина советской станции П-35 с большой параболической антенной. Станция была явно не «в работе», так как кабина не вращалась. И вот тут я увидел… Угол плиты, обращенный на восток, был раздроблен, из него торчали погнутые арматурины, а песок внизу заметно закопчен. Сопровождавшие нас египтяне что-то тараторили по-арабски, все время упоминая какой-то «шрайк». После осмотра наш старшой подтвердил, что израильтяне действительно применили «шрайк», т. е. специальный противо-РЛС снаряд (американского, естественно, производства), самонаводящийся по лучу станции. В принципе египтянам крупно повезло: снаряд угодил прямо под основание плиты, попортил ее, но сила его ушла вверх и в стороны, и начинявшая его шрапнель лишь частично посекла антенну. Материальный ущерб был минимален, а из людей никто не пострадал.

После этого мы долгое время собирали со склонов бархана осколки и останки «шрайка» для его дальнейшего изучения и только вечером вернулись в Каир. Самое интересное выяснилось на следующее утро: стало известно, что в тот день подобные воздушные атаки «шрайками» были совершены одновременно в пяти (5!) различных пунктах на канале. Конечно, это было неспроста. По разным причинам нанесенный ущерб был невелик. Но сам факт! И еще. Когда наши спецы расшифровали все записи того дня, то установили, что для пуска пяти управляемых ракет противник задействовал ударную группировку из 50–60 летательных аппаратов. Это были пять «фантомов», каждый из которых пускал свой «шрайк». Воздушное прикрытие каждого обеспечивали 4–5 истребителей, затем была отвлекающая группа и барражировали 6–7 вертолетов, которые должны были подбирать сбитых пилотов, имелся и «засадный полк», который вступил бы в бой, если бы египтяне подняли свою авиацию. «В общем, заключил один из наших, — получился такой «змеиный клубок», что нам его еще долго распутывать, да еще и поучиться». — «А как у нас?» — «У нас все по-другому», — ответил он, но не стал больше распространяться на эту тему.

И последнее, что запомнилось от того дня. Мы уже уезжали, и солнце заметно клонилось к горизонту. Вдруг из-за каких-то посадок сбоку дороги послышался слитный звук голосов, как на стадионе во время футбольного матча. Просто из любопытства мы свернули посмотреть, что там творится. Там на утоптанной песчаной площадке посреди рощи кипарисов стояли столбы, была натянута сетка и шел волейбольный матч, причем международный — в одной команде были египетские солдаты, в другой — советские, из стоящей тут же части. Тут же на примитивных скамейках и просто земле сидели болельщики, наши и их солдаты. Они дружно «болели» за своих, время от времени аплодировали, крича «Садык квайис!» (Приятель-хорошо!) или по-русски «Мазила!». Картина была поистине умиротворяющей. Хотелось бы знать, проводятся ли сейчас такие матчи где-нибудь в Приштине или Гудермесе? Или наступивший ХХI век такой жестокий, что об этом не может быть и речи?

7 декабря 1971 года в Каир прибыл с официальным визитом премьер-министр Иордании Васфи Эль-Телль. В аэропорту «Каиро-Интернешнл» его встречал почетный караул, были произнесены все надлежащие случаю приветственные речи. А на следующий день во всех каирских газетах было опубликовано, что в тот же вечер он был застрелен неизвестными злоумышленниками прямо у парадного входа в престижный «Sheraton-Hotel». Никто не дал никаких разъяснений, никакой дополнительной информации, как будто убийство в центре своей столицы премьер-министра дружественного государства — самое обычное дело. (Правда, позднее прошла информация, что таким образом он был «наказан» за свою роль в разгроме палестинского сопротивления в «черном сентябре» 1970 года.)

И еще гораздо позднее я узнал, что премьер Эль-Телль — тот самый талантливый штабной офицер Васфи Телль, который за 23 года до этого составил план арабской кампании на весну-лето 1948 года.

Ну, а кто был его брат? Разумеется, это майор, затем полковник Абдулла Телль. Думаем, читателям будет вообще небезынтересно узнать о послевоенной судьбе некоторых из действующих лиц части Первой данной книги.

Итак, с арабской стороны.

Король Абдалла. Его мечта сбылась: 1 декабря 1948 года он был провозглашен королем Арабской Палестины, и территории этого несостоявшегося государства были включены с состав Хашемитского королевства Иордании. 20 июля 1951 года, прямо в момент прибытия на пятничную молитву в мечеть Омара, он был убит у ее входа арабским фанатиком, очевидно из числа тех, которые обвиняли короля в «предательстве» и проигрыше войны.

Абдулла Телль. Его возросшая популярность привела к тому, что Телль был вынужден добровольно эмигрировать в Каир в 1950 году. Затем он заочно был приговорен к смерти за свою роль в заговоре против короля, что он всегда отрицал. Только после войны 1967 года ему позволили вернуться в Амман, где он позднее и скончался. Возможности этого незаурядного офицера так и остались неиспользованными.

Муфтий Амин Хуссейни. Остаток жизни он прожил в изгнании в Бейруте, взывая к милости Божьей, но Аллах так и не внял его молитвам и не поспособствовал его возвращению в Иерусалим.

Хабес Маджелли. Подполковник, отстоявший Латрун в трех кровавых битвах, затем стал командующим иорданской армией и весьма влиятельной фигурой в ближневосточной политике.

Фавзи Эль-Кутуб. Знаменитый бомбист долго служил экспертом и наставником по подрывному делу в организациях палестинских «федаинов».

С еврейской стороны.

Давид Шалтиель. На своем гражданском поприще долгое время служил дипломатом, представляя свою страну в Европе и Южной Америке. Скончался в 1969 году.

Узи Наркисс. После Шестидневной войны, исполнив свой обет у Стены плача, вышел в отставку и длительное время работал в службе по приему новых иммигрантов.

Мотке Газит. Будучи тяжело раненным в последние дни защиты Еврейского квартала, куда он привел своих «территориалов» на помощь Моше Русснаку, долго лечился, а затем вернулся к своей первой профессии дипломата и имел блестящую карьеру, представляя свою страну во Франции.

Моше Русснак. Многие годы работал в благотворительной организации «Хадасса».

Давид Элазар. Юный лейтенант, который пинками поднимал свой взвод у ворот Сиона, а перед этим отвоевывал монастырь Сент-Симон в Катамоне, в начале 70-х был начальником Генштаба израильской армии.

Хаим Ласков. Командир, который организовывал первую бронетанковую атаку армии Израиля, позднее стал удачливым бизнесменом в Тель-Авиве.

* * *

Однако вернемся в 1972 год. Сменив безвременно скончавшегося в сентябре 1970 года президента Гамаля Абделя Насера, уже два года у власти находился президент Анвар Эс-Садат, который, кстати, был соратником последнего в подпольной патриотической организации «Свободные офицеры». В 1952 году вместе с другими они совершили Июльскую революцию. Монархический режим короля Фарука был свергнут, и Египет стал республикой. Таким образом, на лето 72-го намечались широкие празднества — 20-летний юбилей Июльской революции. Также, если считать с 1955 года, можно было отмечать где-то 17 лет самого тесного сотрудничества между СССР и Египтом, символом которого стала Саадаль-Аали — Высотная плотина Асуанской ГЭС на Ниле. Казалось, ничего не должно было омрачить нашей дружбы… Но случилось по-иному.

Июль 72-го перевалил на вторую половину. После возвращения из очередной поездки на Красное море у меня была «фантазEея» — то есть отгулы, — и я находился в Каире.

День был обыкновенный рабочий, и, как обычно, утром наши уехали на службу. Не успели они разложить на столах карты и документы и просмотреть последние планшеты «воздушной обстановки», как из канцелярии нашего посла Виноградова раздался звонок — «всем оставаться на рабочих местах, но к работе не приступать». Звонок был «интересный», но тревоги или какого-то беспокойства не вызвал.

Народ затянулся сигаретками, заядлые шахматисты достали свои доски… Но внезапно прозвучал новый звонок-приказ: «По решению египетской стороны миссия советских военных специалистов прекращается… Собрать все документы, бумаги, имущество… к концу дня подготовить списки эвакуируемых» и т. д.

Что тут началось!.. Больше всего запомнился рассказ коллеги Виктора, который заведовал «секретной комнатой». В самом конце дня к нему забежал взмыленный генерал. С одобрением кивнув в сторону уже опустошенных сейфов, он повернулся, чтобы бежать по коридору дальше, но вдруг резко развернулся, и глаза у него округлились. Виктор проследил за его взглядом… который остановился на портрете Л.И. Брежнева, висевшего там «со времен незапамятных». «Почему портрет до сих пор не снят?» — раздраженно зарычал генерал, нервы которого в конце дня были, видимо, на пределе. «Так указаний же не было, товарищ генерал…», — удачно нашелся Виктор. «Какие тебе, так и растак, нужны еще указания?.. Ты что, не понимаешь, что они надругаться могут!.. Чтоб через пять минут его здесь не было! Смотри, я лично проверю…» И генерал затопал по коридору дальше. Вздохнув, Виктор достал гвоздодер, ножик и полез на подставленный к стене стул…

На тот момент это был действительно последний рабочий день для наших «мусташаров» и «хабиров» в АРЕ (так по-арабски назывались наши советники и специалисты). Через день-два стали прибывать наши суда и самолеты, чтобы везти военнослужащих на родину (как позднее мне рассказывали арабы, при виде наших «Антеев» у них фуражки «падали с затылков», когда они задирали головы, чтобы разглядеть, на какой высоте у них винты или пилотская кабина).

Колония наших специалистов в «мадинат Наср», где мы тогда жили, — а каирцы знают, где это место, — стала заметно пустеть. На работу ходить уже было не нужно, деньги продолжали платить, и в принципе настроение было неплохим. Правда, чего уж там скрывать, начались некоторые проблемы, связанные с вынужденным бездельем и все с теми же напитками. Чтобы занять людей, командование распорядилось крутить фильмы каждый вечер, а не 2–3 раза в неделю, как раньше. «Хитом» считался фильм «Офицеры», который вообще-то был новинкой 72-го года. Показывали также «Начальника Чукотки», «Служили два товарища», «Щит и меч». Но особенно всем нравился фильм «Освобождение», это был действительно зрелищный батальный фильм, причем он не требовал особого перевода, и даже арабы из окрестных домов приходили посмотреть на широком экране, как майор Цветаев с товарищами гнали фашистскую нечисть за пределы нашей Отчизны.

Больше всего нашим отъездом были огорчены владельцы многочисленных продуктовых и ширпотребных лавок, расположенных в «мадинат Наср». Они сразу теряли серьезный бизнес, связанный в первую очередь с продажей продуктов питания. Ведь наши мусташары, отсидев «на канале» по 15–20 дней на солдатском пайке, прибывая на фантазEею в Каир, на продуктах и напитках не экономили.

Самый удачливый из этих коммерсантов, по имени Льюис, неплохо освоивший наш язык, впрямую заявлял своим русскоязычным покупателям: «Садат совершает большую ошибку, что отправляет советских домой…» Был ли он египетским диссидентом той поры, осмеливающимся открыто критиковать своего президента, или «агентом ЦРУ, приставленным для слежки за нашими специалистами» (как утверждали некоторые), так и осталось нам неизвестным.

Так прошло дней десять. Неожиданно у нас в квартире появился наш старшой — майор Бугайков, которого за демократизм мы звали между собой просто Юра. Начал он не «впрямую»: «Как настроение?» — «Да все нормально, товарищ майор». — «Домой не собираетесь?» — «Так команды не было, товарищ майор… да и вообще здесь неплохо». — «Ну хорошо, я вижу, настроение бодрое и «дембельских настроений» не наблюдается… Так вот, ребята, нашу группу пока не высылают… да тут еще арабы обратились помочь им. В общем, решили пока отправить вас по командировкам, а так как в том месяце вы с Михаилом были на Красном море, то сейчас поедете в Александрийский полк». «В Александрию?! С удовольствием». — «Ну, вот и езжайте».

На следующий день, получив в арабском штабе необходимые дорожные документы, мы на «алюминиевом поезде» покатили в Искандерию (арабское название этого города). «Алюминиевым» мы его называли из-за внешней обшивки каким-то блестящим, светоотражающим металлом. «Эр-кондишен» внутри, самолетные кресла — наверное, даже сейчас этот поезд смотрелся бы неплохо, а по тем временам в Союзе мы таких поездов вообще не видели.

Не успели расположиться в креслах, как появился опрятный официант, который подкатил свою тележечку и предложил нам напитки, орешки, сладости и тому подобное. Взяв по бутылочке своего любимого охлажденного пива «Stella», мы почувствовали себя вполне комфортно.

С Александрийского вокзала проехали сразу в гостиницу «Гайд-парк», где всегда останавливались во время визитов в этот город. Там поднялись на седьмой этаж, который обычно резервировался за нами. Войдя в небольшой холл, мы с Михаилом сразу переглянулись: на стене неизменно, как и прежде, висел большой портрет В.И. Ленина. Под ним с газетой в руках сидел знакомый нам администратор. Это был крепкий накачанный парень, которому бы самое место быть «на фронте», но… место работы ему было определено здесь.

Оторвавшись от газеты и увидев нас, он не мог скрыть своего изумления. Затараторив по-русски и по-английски, он стал интересоваться, как, собственно, мы здесь очутились. «На работу приехали» — таков был ответ. «Так русские же уезжают». — «Ну, а мы приехали…» Получив номера, мы стали размещаться, а тем временем из холла слышался возбужденный голос администратора, который по телефону явно сигнализировал о нашем приезде «куда следует».

Забрав плавки и полотенца, мы направились на пляж. Но по пути зашли в еще одно знакомое место. В цокольном этаже гостиницы располагалось несколько продуктовых лавок, в одну из них мы и зашли. Увидев и узнав нас, хозяин лавки что-то радостно затараторил по-арабски. Попутно он стал интересоваться, как долго мы предполагаем остаться здесь. Решив, что это вообще-то военная тайна (хотя бы на ротно-батальонном уровне), мы ответили ему коротко: «This is a secret», а после этого поинтересовались по-русски: «А «хамасташар» есть?» — «Есть, есть… Пожалюста, товарич!» Хамасташар это всего лишь числительное «пятнадцать». Он, как правило, возникал там, где размещались наши хабиры. После этого владелец ближайшей лавки быстро «ориентировался» и затем за пятнадцать пиастров, то есть одну шестую часть тогдашнего египетского фунта, готов был предложить любому из наших стаканчик местного бренди. Этот напиток был приемлем нам по вкусу и градусам, но от него, наверное, вывернуло бы наизнанку любого правоверного мусульманина. Иными словами, хамасташар являлся своеобразным «ноу-хау» и неофициальным паролем и местом встречи для всех наших хабиров…

Когда уже поздно вечером мы вернулись с пляжа, администратор на седьмом этаже был необычайно предупредителен, и уже настала наша очередь удивиться: он обратился к каждому из нас не «мистер» (обычная форма обращения египтянина к иностранному гостю), и даже не более дружелюбным «садык» (друг), а другим словом — «ядоффа». Этот термин весьма специфический и, как нам сказали, означает не что иное, как «однополчанин».

После этого он поинтересовался у нас: «Как море, пляж?» «Нормально». — «А как хамасташар?» — «Тоже нормально».

Ясно было одно: торговец снизу уже сообщил нашему «куратору» о визите к нему, и это в глазах администрации окончательно удостоверило наши личности — кто, кроме русских, мог заявиться на «явку» с паролем «15»?

…Все сказанное в принципе повторилось на следующий день, когда мы добрались до штаба полка. Диалог с дежурным офицером выглядел все так же: «Так русские уезжают…» — «Ну, а мы приехали…» Этому должностному лицу мы предъявили и свои «командировочные предписания», полученные нами в Каире и написанные затейливой арабской вязью. Он тщательно прочитал их с первой до последней буквы, затем сверил арабское написание наших фамилий в удостоверениях личности. «Ладно, подождите пока здесь, — сказал он и крикнул вестовому: Итнин шай» (Два чая).

Пока мы пили чай, из соседней комнаты был слышен его голос: «Централь! Иддини Кахира, бисурра…» (Коммутатор! Дайте Каир, срочно.) Вернулся офицер заметно повеселевшим и на этот раз заказал «Талята шай» (Три чая). Было очевидно, что собеседники на другом конце провода все-таки убедили его, что перед ним не парочка израильских шпионов, а всего лишь два советских хабира, направленных на работу. Поговорив по внутренней связи, он сказал, что через десять минут нас примет командир полка…

…Полковник был любезен и деловит. Никак не комметируя недавнее решение своего верховного руководства выслать всех советских в Союз, он заявил, что рад вновь видеть советских специалистов у себя в части и уверен, что наш опыт и компетенция помогут решить все возникшие проблемы с поддержанием его техники в боеготовом состоянии. (От себя добавлю, что имевшаяся в его распоряжении техника была на все 100 процентов советского происхождения, кого же нужно было приглашать для ее обслуживания, не канадцев же?)

Со следующего утра арабы исправно присылали за нами раздолбанный «козлик» модели ГАЗ-69, и мы ехали в часть. Там исправно проводили весь рабочий день и к вечеру возвращались обратно. Наша вечерняя культурная программа в принципе была не очень разнообразна. «Крестный отец» блокбастер 72-го года — был отснят, но еще только монтировался в Америке и до Александрии не дошел.

Зато мы посмотрели «I killed Rasputin» (Я убил Распутина) псевдоисторическую поделку из Голливуда про деяния князя Юсупова, «Аэропорт» по роману Артура Хейли, а из «пустячков» франко-итальянский «Sin, Sun and Sex» (Грех, солнце и секс). Так что александрийский кинозритель той поры был в этих вопросах гораздо более продвинут, чем современный ему советский.

Но гораздо более интересным был визит на проводившуюся тогда в городе национальную выставку Малайзии. Она давала представление о развитии и потенциале этой страны — одного из будущих «молодых тигров» или «драконов» Юго-Восточной Азии. Посетителей было немного, и два молодых человека явно неарабской внешности привлекли внимание ее менеджера — малайца (китайца?) средних лет, в костюме-тройке и бабочке, несмотря на жару. Приблизившись, он затеял с нами разговор на своем прекрасном английском, затем даже пригласил в свой офис, где стал угощать «пепси-колой». Вопросы его от общего — как понравилась выставка? — приобрели более специфический характер: что нас привело в Александрию и кто мы есть? Отвечать ему не хотелось, и не потому, что мы были такие «засекреченные», просто потребовалось бы слишком много ненужных объяснений. Мы сказали просто, что «выставка нам понравилась, в Александрию мы прибыли по делам, а сами мы бизнесмены, представляем строительную фирму, скажем… из Польши».

«А-а, разумие польска…» — неожиданно ответил малаец и бойко затараторил на этом языке, из чего мы поняли, что он работал и в этой стране. Поддержать диалог по-польски мы, конечно, не смогли и поэтому, сказав, что у нас неотложные дела и мы ждем срочный телекс из Варшавы (а факсов тогда не существовало), поспешили ретироваться.

Но еще более запомнилось наше посещение «Первого международного фестиваля песни» (организованного в рамках празднования юбилея Июльской революции). Уже несколько дней афишками об этом приближающемся событии были обклеены все фонарные столбы в Алексе (как они называют свой город). Дата и время проведения нам были понятны, но где находится этот теннисный клуб место проведения, — мы не знали. Пришлось обратиться все к тому же администратору. Слова «International Song Festival» были ему почему-то непонятны, тогда мы предъявили ему афишку, сорванную с улицы. «А, хафля оганейа! — тут же воскликнул наш «однополчанин» и добавил: — Если увидите Умм Каль-Сумм, передайте ей привет».

Тут нужно пояснить следующее: слово «хафля» мы знали и раньше, оно означает «праздник», причем самый разнообразный — от рождения ребенка до официального банкета. «Оганейа» — это песня. Так и получилось. Что касается Умм Каль-Сумм, то в те годы это была ведущая певица арабского мира, которая имела почетное звание — пусть и неофициальное — «Голос Аравии». Когда на телеэкране появлялась эта осанистая матрона в арабском национальном одеянии, то ее звенящий многооктавный голос заставлял замолкать все пустые разговоры в многочисленных кофейнях, посетители которых начинали подпевать в самых патетических моментах ее патриотических песен. Есть данные, что ее уникальный голос сыграл свою роль в мобилизации арабских сил еще в 1948 году…

До теннисного корта мы легко добрались на трамвае. Без проблем купили входные билеты и программу в виде буклета. Из нее мы узнали, что упомянутая певица выступать не будет, видимо, это был не ее уровень и не ее аудитория, зато были заявлены исполнители из Греции, Сирии, Ливана, Палестины, Турции, Румынии, конечно же Египта, и даже из страны, записанной как USRR. Там значилась песня «Never again» (Никогда снова), которую должен был исполнять некий А. Осман (явно с Кавказа), музыка Г. Михайлова на слова Б. Хенейна.

Надо отдать должное — организация «хафли оганейи» была безукоризненной. Ясно, что оргкомитет под руководством Абдель Кадера Махмуда приложил много сил и стараний: прибыли почетные гости из Каира, жюри было международным, оркестр под руководством Хасана Наги весь в черных фраках и манишках. Радиотелепередачу обеспечивали тогдашние телезвезды Ахмед Фавзи и Нагва Ибрагим.

После обязательных церемоний открытия конкурс начался, но мы с Михаилом были несколько разочарованы: все выступления конкурсантов были в каком-то едином усредненном стиле, во всяком случае, не поп, не рок и не диско. Правда, публика — а молодежью были заполнены все зрительские места воспринимала происходящее вполне благодушно. Только в одном случае, когда был объявлен выход представителя Ливана и он действительно появился (если судить по программке, то это должен был быть В. Фросина), окружавшая нас публика вдруг разразилась протестующими воплями и истошными криками: «Айзин Лебнани! Айзин Лебнани!» Оркестр начал было играть, но толпа бесновалась и продолжала скандировать: «Хотим ливанца! Хотим ливанца!», в конце концов появившийся было артист исчез и был объявлен следующий номер.

Мы этот инцидент поняли так: вместо настоящего ливанца на сцену вышел какой-то самозванец из «дворовой самодеятельности», и толпа своими криками сорвала его выступление. В этом случае оргкомитет конкурса явно заработал себе большой минус, а подлинные любители современной песни из Александрии не позволили себя «провести за нос».

Был объявлен перерыв, и мы им решили воспользоваться для следующего в ходе первого отделения наше внимание привлекла оживленная речь на русском языке (!), доносившаяся до нас с мест, расположенных чуть выше, причем звучала она явно из женских уст (!). Такой факт, да еще в условиях «прифронтовой» Александрии лета 72-го года, российские молодые люди никак не могли оставить без внимания. Поднявшись со своих мест, мы пошли по ступенькам вверх и сразу обнаружили трех женщин, безошибочной российской внешности. Появление молодых людей, куртуазно обратившихся к ним на русском, вызвало среди них легкое смятение.

«А вы кто?» — естественно, был первый встречный вопрос с их стороны. Темнить тут было бесполезно, и мы сказали все как есть, в свою очередь поинтересовавшись: «А вы?» — «А мы — арабские жены», — ответила одна из них. Тут же были и их мужья — интеллигентного вида арабы, естественно, выпускники наших вузов, по виду инженеры или адвокаты. Затеялся какой-то общий малозначимый разговор, и вдруг по виду старший из них, рано располневший мужчина, задал совсем неожиданный вопрос: «А как вы оцениваете боеготовность египетской армии?» Такой вопрос, да еще заданный в обстановке «праздника песни», захватил нас совсем врасплох. Но что оставалось делать? Не желая ввязываться в ненужную для нас дискуссию, мы начали на нейтральной дипломатической ноте, «что боеготовность египетской армии хорошая и с каждым днем становится все выше и выше» и т. д.

Наш собеседник усмехнулся, а дальше он заявил такое, что даже сейчас, тридцать лет спустя, мне не хочется это повторять.

Продолжать беседу в таком ключе было бессмысленно. Кивнув на прощание русским женам и их арабским мужьям, мы вернулись на свои места.