Глава 14 В борьбе за чистоту партийных рядов

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 14

В борьбе за чистоту партийных рядов

Установившаяся в стране после убийства Кирова атмосфера повышенной подозрительности по отношению к любым проявлениям политического инакомыслия создавала благоприятные возможности для более глубокой, чем раньше, чистки партии от разного рода сомнительных, с точки зрения Сталина, элементов. Собственно говоря, очередная, третья по счету, партийная чистка, начатая в 1933 году, в это время как раз и проходила. В первых десяти регионах ее, как и планировалось, завершили к XVII съезду, еще в десяти областных и краевых парторганизациях она заканчивалась, а в остальных — должна была быть проведена в 1935 году. Теперь всю эту работу нужно было как-то приостановить, а затем начать сначала и уже совсем по-другому.

Конечно, то, что в одной из организаций, прошедших чистку, а именно в ленинградской, была обнаружена группа заговорщиков-террористов из бывших оппозиционеров, давало в руки Сталина некоторые аргументы, но они были все же недостаточными для того, чтобы просто отменить под этим предлогом результаты чистки, проведенной уже в половине регионов страны. Надо было придумать что-то другое, и определенные условия для этого имелись.

Дело в том, что в организациях, закончивших чистку, с 15 декабря 1934-го должен был начаться обмен партбилетов образца 1926 года на новые, поскольку листки для отметки членских взносов в действующих билетах ограничивались 1934 годом. В принципе, это была чисто техническая процедура, но если подойти к делу творчески, то даже такому рутинному мероприятию можно было придать совершенно новый смысл. Надо было только отодвинуть сроки начала обмена, чтобы иметь возможность все как следует обдумать и подготовиться.

16 декабря 1934 года на заседании Оргбюро ЦК ВКП(б) по инициативе Сталина принимается решение отложить до особого распоряжения намеченный обмен партбилетов и обсудить на Оргбюро практические меры, обеспечивающие «серьезное и вдумчивое» проведение такого обмена.

31 декабря решением Оргбюро создается специальная комиссия во главе с Ежовым, которой дается задание разработать и внести на утверждение Политбюро проект постановления о порядке обмена. Одновременно Отделу руководящих партийных органов ЦК ВКП(б) поручается командировать десять своих работников в местные партийные организации (в Москву, Ленинград, Киев, Харьков и др.) для проверки условий хранения партийных билетов.

Как и следовало ожидать, посланные в регионы проверяющие обнаружили, что подлинно большевистского порядка в учетной работе нет, а есть много всякой неразберихи, бесконтрольности и т. д. 27 марта 1935 г. ситуация была рассмотрена на заседании Оргбюро, проходившем при участии Сталина. В подготовленных к заседанию материалах отмечалось, что проведенное по заданию ЦК обследование партийных организаций обнаружило многочисленные факты безобразнейшей постановки учета и недопустимое отношение к хранению и выдаче партийных документов. Конечно, все это не было секретом и раньше, но именно теперь Сталин решил поднять данный вопрос на принципиальную высоту. Выступив на заседании, он заявил, что, пока в парторганизациях царит такой хаос, не может быть и речи об обмене партбилетов и тем более о приеме в партию новых членов, и предложил послать в адрес обкомов, крайкомов и ЦК нацкомпартий специальное письмо, касающееся улучшения учета, хранения и выдачи партийных документов. Текст его было поручено подготовить комиссии под председательством Ежова.

Накануне, 10 марта 1935 года, Ежов был освобожден от обязанностей руководителя Промышленного отдела ЦК и назначен заведующим Отделом руководящих партийных органов (ОРПО). Именно ОРПО должен был стать движущей силой задуманной чистки, и во главе его Сталин, естественно, хотел видеть человека, которому он мог полностью доверять.

13 мая 1935 г. Ежов выступил на Политбюро с докладом «Об упорядочении учета, выдачи и хранения партийных билетов» и представил проект (тогда же и утвержденный) закрытого письма ЦК ВКП(б) по данному вопросу. В письме отмечалось, что в партийных организациях царит грубейший произвол в обращении с партийными билетами и совершенно нетерпимый хаос в учете коммунистов, что имеются многочисленные факты, когда враги партии и рабочего класса, пользуясь доступом к партийным документам, получали партбилеты и прикрывались ими в своей гнусной работе по подрыву дела партии и советского государства.

Всем парторганизациям было предложено в двухмесячный срок проверить наличие и подлинность партийных билетов и учетных карточек у всех коммунистов страны. Такой сравнительно небольшой срок должен был свидетельствовать, что речь идет об обычной технической процедуре, не являющейся разновидностью партийной чистки, поскольку, как уже отмечалось, такая чистка во многих парторганизациях только недавно прошла, а, кроме того, решение о ее проведении мог принимать, согласно Уставу партии, только пленум ЦК, но не Политбюро.

Однако, хотя времени на проверку выделили немного, объем работы, которую предстояло выполнить за эти два месяца, был достаточно большой. По каждому члену партии необходимо было сверить номер его партбилета со справочником аннулированных билетов и сопоставить записанные в билете сведения с данными учетной карточки, хранящейся в райкоме. При отсутствии у коммуниста партбилета или в случае обнаружения в нем каких-либо помарок, исправлений, расхождений в данных следовало тщательно проверить личность такого коммуниста, запросить сведения о нем в той парторганизации, где он принимался в партию и состоял на учете, а также предложить ему представить свидетелей, готовых подтвердить его партийную принадлежность. Ну и, конечно, необходимо было выяснить причины расхождений и помарок в документах — не скрывается ли за ними обман партии.

На местах пришедшие из Москвы указания были восприняты, как и любые распоряжения начальства, с одобрением. «Первое время, — отмечал позднее Ежов, выступая на одном из партактивов, — когда люди получили такое письмо, и пока шло его обсуждение на собраниях… все приветствовали это замечательное решение ЦК: «Вот это да! Вот это вынесли решение!» Писали хорошие резолюции, произносили приветственные речи. А потом, когда через три-четыре дня первый угар приветствия прошел и надо было взяться за работу, у людей началось такое состояние: «Как бы от этого дела увильнуть»{144}.

И не удивительно. В соответствии с инструкциями ЦК в парторганизациях численностью до 500 человек проверку, предполагающую личную встречу с проверяемым, должны были проводить секретари райкомов партии, а в более крупных организациях им разрешалось привлекать себе в помощь нескольких членов бюро райкома. Разделив численность парторганизаций на число отведенных для проверки дней, местные партработники обнаружили, что если все делать по инструкции, то в ближайшие два месяца ни на что другое времени уже не останется, хотя спрашивать с них, как и прежде, будут, разумеется, за все.

Поскольку на обращения с просьбой расширить круг проверяющих или продлить отведенное для этой работы время руководство в Москве никак не реагировало, на местах пошли по самому простому пути и повели эту внезапно свалившуюся на них проверку форсированными темпами, стремясь отделаться от нее как можно быстрее. В Свердловске райком Уралмашзавода за шесть дней проверил 1566 человек, уделяя каждому коммунисту, согласно плану, утвержденному бюро райкома, не более 5 минут. В Донецкой области первый секретарь Артемовского горкома в один из дней проверил 58 человек, а второй секретарь того же горкома — 78 человек. Фактически в большинстве районов все свелось к простой сверке партийных билетов с учетными карточками.

8 июня Ежов выступил на заседании Оргбюро ЦК ВКП(б) с сообщением о ходе проверки партийных документов. Тут-то и выяснилось, что все это время возглавляемый им Отдел руководящих партийных органов внимательно наблюдал за маленькими хитростями местных партийцев и брал на заметку особенно примечательные случаи. По итогам состоявшегося на Оргбюро обсуждения, комиссии во главе с Ежовым было поручено разработать конкретные предложения «в связи с выявившимися в парторганизациях извращениями в ходе реализации мероприятий, вытекающих из письма ЦК от 15 мая 1935 года».

Комиссия Ежова свои предложения представила, и 26 июня они были утверждены постановлением Политбюро ЦК ВКП(б) «О проверке партийных документов». В нем на основе анализа ситуации в Западной и некоторых районах Воронежской и Харьковской областей делался вывод, что начавшаяся проверка проходит явно неудовлетворительно и сопровождается грубыми нарушениями правил, установленных Центральным комитетом.

«Проверка партийных документов, — говорилось в постановлении, — осуществляется формально-бюрократически, партбилеты проверяются наспех, акты составляются безответственно, во многих парторганизациях лично секретари этим делом не занимаются, передоверяя его второстепенным работникам, в случае сомнений в подлинности партбилетов не выявляется по существу личность владельцев партбилетов, В результате этого… нет никакой гарантии, что чуждые элементы после проверки не останутся в рядах ВКП(б)»{145}.

Еще более доходчиво имеющиеся у Сталина претензии к местным партработникам сформулировал Ежов, который накануне принятия постановления беседовал с представителями Западного обкома.

«Вам надо, Западной области, учесть, — указывал Ежов, — что у вас особенно много всякой сволочи, шпионов и т. д. Если вы на 4 тысячи [проверенных коммунистов] отобрали только 150 билетов, то это значит, что вы ничего не сделали, никакой проверки у вас не было. По другим организациям мы имеем отобранных билетов 16–18 %, а у вас на 4 тысячи только 150. Это чепуха»{146}.

Решением Политбюро проверка в Западной области и ряде районов других областей была признана несостоявшейся, и ее предложено было провести повторно, а особо отличившийся секретарь Починковского района Западной области В. П. Степанов, проверявший по 80 человек в день, был исключен из партии. Постановление Политбюро обсуждалось во всех парторганизациях, почти везде были созваны повторные инструктивные совещания секретарей райкомов, и фактически с этого момента проверка началась по-новому, превратившись из технической процедуры, каковой она выглядела первоначально и каковой продолжала формально считаться, в самую настоящую партийную чистку, только гораздо более жесткую, чем раньше.

В прежние времена, когда чистку парторганизаций проводили специальные комиссии, присылаемые «сверху», особой активности от коммунистов ждать не приходилось, наоборот, был интерес прикрыть «своих», чтобы организация выглядела как можно лучше. Как выразился Ежов, «люди рассказывали свои вымышленные автобиографии и проходили чистку под аплодисменты»{147}. Теперь же все проверялись аппаратом собственных организаций, скрыть от которых те или иные моменты своей биографии было гораздо труднее, тем более в условиях, когда главным показателем результативности проверки стал процент исключенных из партии.

Таким образом, если раньше в лучшем положении оказывались организации, в которых число не прошедших чистку коммунистов было относительно небольшим, то теперь, наоборот, каждый партийный коллектив был заинтересован в том, чтобы отправить за борт как можно больше своих членов, продемонстрировав тем самым подлинно большевистскую принципиальность и бдительность.

В соответствии с полученными из Москвы указаниями наиболее тщательной проверке подвергалось социальное происхождение (не является ли выходцем из классово-чуждой среды, скрывшим это от партии), деятельность в период Гражданской войны, членство в других партиях до вступления в ВКП(б), отношение к внутрипартийной оппозиции в 20-е годы и так далее. При малейшем подозрении сообщаемые данные надо было подтверждать документально. В результате с началом второго этапа проверки на партийные архивы обрушилась лавина запросов, касающихся уточнения анкетных данных проверяемых коммунистов и фактов их политической биографии. При подготовке ответов архивистам приходилось просматривать материалы партийных чисток 20-х годов, протоколы и стенограммы съездов, конференций, совещаний, собраний, и, если в них обнаруживалось какое-нибудь выступление интересуемого лица с позиции, отличной от тогдашней «генеральной линии», соответствующий текст включался в справку-ответ в качестве вещественного доказательства антипартийных взглядов проверяемого.

Поток запросов все нарастал, и архивам пришлось увеличить рабочий день до 12–14 часов, затем отменить выходные, а когда и это не помогло, по разнарядке городских парторганизаций на вечернюю работу по составлению справок были мобилизованы студенты-коммунисты, затем к делу подключили коммунистов-пенсионеров. Некоторые райкомы, потеряв надежду получить ответы на свои запросы, присылали для работы в архивах специальные бригады. Однако дело было не только в нехватке людей — сами архивы находились в то время в весьма плачевном состоянии. Значительная часть имеющихся у них документов хранилась в неразобранном виде, и в конечном счете больше половины запросов так и осталось без ответа{148}.

В течение июля, августа и сентября 1935 года Ежов проводил совещания с участием руководителей местных партийных организаций, на которых обсуждалось положение с проверкой партийных документов в различных регионах страны. Помимо рассмотрения чисто технических проблем, связанных с проверкой, на них затрагивались и более общие вопросы, что давало возможность приехавшим партийным функционерам быть в курсе самых последних установок вождя и правильно ориентироваться в новейшей политической ситуации. Выступая, например, 1 июля на совещании, обсуждавшем ход проверки партийных документов в Горьковском крае и Челябинской области, Ежов рассказал присутствующим, как следует теперь относиться к состоящим в партии иностранцам:

«Первое, на что вы должны обратить самое серьезное внимание, это иностранцы. Иностранцев надо всячески проверять, причем я имею в виду разных иностранцев. Одни иностранцы такие, которые просто приехали из-за границы, как немцы, англичане, негры, индусы и прочие малые и великие народности, и которые переводились иногда здесь Центральным комитетом из братских компартий в нашу партию. Тут часто людей смущает то, что, раз Центральный комитет перевел, значит, человек проверен. Чепуха это. Не обращайте на это особого внимания. Вы думаете, что комиссия в ЦК не ошибалась? Конечно, ошибалась и приняла не одного шпиона. Сейчас одним из основных каналов всякой разведки являются иностранцы. Насадить свою сеть в коммунистической партии — это самый верный канал для разведки. Если, например, в компартию Финляндии или Германии послать своих людей, то польза от этого будет в двояком смысле: во-первых, их можно использовать там в качестве провокаторов, а во-вторых, их можно использовать и в СССР для разведывательной работы. Их перебрасывают сюда в качестве политэмигрантов, они переходят в ВКП(б), устраиваются на заводы, а с партбилетом у нас вход всюду обеспечен. И поэтому, естественно, что этим каналом иностранная разведка пользуется всячески. Вы сами понимаете, что это наиболее выгодный канал, лучшего канала и не придумаешь. Вместо того, чтобы насаждать подпольную сеть, что тоже не исключено, лучше иметь легальную сеть, легальные явки и т. д., как это и бывает…

У нас много американцев. По обыкновению, к американцам у наших людей сложилось такое отношение, что это замечательные люди. С немцами у нас обострились отношения, за ними надо глядеть, с поляками тоже, за англичанами надо глядеть, а вот американцы уж больно хорошие люди, и к ним отношение самое демократическое, тем более что они и сами своим демократизмом швыряются. Имейте в виду, что американцы, как правило, почти все шпионы…

Есть другая категория иностранцев, давно осевших здесь, осевших иногда даже в мирное время [т. е. до Первой мировой войны]. Таких людей мы считаем своими людьми. Это тоже неправильно, надо сугубо проверять всех этих иностранцев»{149}.

В другой раз Ежов уточнил, что шпионами являются, конечно, не все коммунисты-иностранцы, а прежде всего те из них, кто впервые вступил в партию, оказавшись в Советском Союзе. «Эти люди, — заявил он, — почти на 90 %, можно с уверенностью сказать, шпионы»{150}.

Но если с иностранцами все было более или менее просто, то при проверке собственных коммунистов надо было проявлять особую бдительность, так как здесь можно было столкнуться с весьма изощренными формами маскировки.

«Должно быть обращено особое внимание, — указывал Ежов, — на не идущих на проверку. Кто не идет на проверку, надо посмотреть, почему не идет. Несомненно, что часть тех, которые не идут на проверку, это просто балласт, которые говорят: «А ну вас к черту с вашей партией, втянули меня зря, вот вам ваш партбилет». А бывают такие случаи, когда люди не идут на проверку, просто скрываясь от партии»{151}.

В этом случае, как и во многих других, не обойтись было без помощи «компетентных органов». Однако на первых порах работники НКВД не проявляли особого стремления к сотрудничеству.

Коммунисты бились над тем, чтобы вывести на чистую воду какого-нибудь подозрительного члена своей организации, а в это самое время в местном управлении или отделе НКВД могли без всякой пользы лежать компрометирующие его материалы, которыми чекисты и не думали делиться с товарищами по партии. И личным опытом, и историей своей организации работники НКВД были сориентированы на борьбу с классовым противником, и попытки вовлечь структуры госбезопасности в выискивание врагов среди членов партии должного понимания в их среде, как правило, не находили.

Д. И. Волкович, секретарь ЦК компартии Белоруссии, с возмущением рассказывал на одном из совещаний, что ни один из шпионов, разоблаченных в республике в ходе проверки партийных документов, не был изобличен благодаря помощи НКВД. «Некоторые работники [НКВД] даже обижаются, — заявил он, — что эти шпионы выявлены парторганизациями, и считают шпионов, выявленных парторганизациями, какими-то второстепенными»{152}. И бывало так, что, позвонив в местное отделение НКВД и рассказав о каком-нибудь подозрительном коммунисте, работники райкома или горкома слышали в ответ: «Вы отобрали партийный билет — и достаточно»{153}.

Мириться с таким положением было нельзя, и Ежов, который со времени расследования обстоятельств убийства Кирова не питал особых иллюзий относительно желания и готовности чекистов бороться с врагами внутри партии, решил и в этот раз не идти у них на поводу. Для начала надо было придать уверенности местным партработникам, убедить их не бояться вступать в конфликт с органами госбезопасности.

«Вы у себя сами должны насесть на них, — заявил Ежов, выступая 27 июля на очередном совещании. — Мы нажмем, указания будут. Основное в том, что эти люди ничего в этом деле не понимают и пытаются увильнуть от этого дела. Вы, повторяю, должны взять их в работу. Видимо, вы сами их там на местах побаиваетесь. Чего бояться, бейте их, ломайте им хвосты… Что они, особая часть партии, что ли? Нажмите на них, заставьте их работать» {154}.

Однако усилиями одних лишь местных партийцев ситуацию было не исправить. Требовалось, чтобы важностью задач, стоящих перед партийными организациями, прониклось также руководство НКВД в Москве, а расшевелить его мог только один человек — Сталин.

«При проверке партдокументов… — вспоминал позднее Ежов, — мы много выявили врагов и шпиков разных мастей и разведок. Об этом мы сообщали в ЧК [так, по старинке, Ежов называет НКВД], но там почему-то не производили арестов. Тогда я доложил Сталину, который, вызвав к себе Ягоду, приказал ему немедленно заняться этими делами. Ягода был этим очень недоволен, но был вынужден производить аресты лиц, на которых мы дали материалы»{155}.

Результатом полученных от Сталина указаний стало совместное письмо Ягоды и Ежова всем начальникам республиканских, краевых и областных управлений НКВД, секретарям обкомов, крайкомов и ЦК нацкомпартий. О его содержании можно судить по обнаруженному в архиве проекту этого послания. В нем руководителям региональных управлений НКВД предписывалось оказывать всемерную помощь местным партийным комитетам в проведении проверки партийных документов. С этой целью вызывающие подозрение коммунисты должны были включаться в агентурную и следственную разработку, а при необходимости — подвергаться аресту с последующим тщательным расследованием деятельности и связей выявленных таким образом шпионов, бывших белогвардейцев и т. д.

Каждому управлению НКВД предлагалось выделить специальных сотрудников, которые осуществляли бы взаимодействие с представителями партийных комитетов, проводящих проверку. Данную работу следовало рассматривать как важнейшую задачу органов госбезопасности, и о всех проводимых в связи с этим мероприятиях предлагалось регулярно сообщать в Секретно-политический отдел ГУГБ НКВД{156}.

Нельзя сказать, что после этого все пошло совсем уж гладко и без помех, но прогресс был налицо. В своем письме, направленном в конце сентября отдыхающему в Сочи Сталину, Ежов так обрисовал сложившиеся к этому времени взаимоотношения партийных комитетов и органов НКВД в деле разоблачения проникших в партию врагов народа:

«К сожалению, НКВД до последнего времени стоял в стороне от этого дела. Само собой разумеется, что аппаратом только наших организаций раскрыть до конца эту сволочь невозможно. Проверка дает только зацепку, а органы НКВД должны раскопать дело до конца. Только за последние месяцы мне удалось их оперативно втянуть в эту работу, и это уже начинает давать свои результаты. Люди, кажется, начинают понимать, что проверка дает им огромную возможность преодолевать недостатки в своей работе в части выявления врагов. Если бы Вы ничего не имели против, я хочу сговориться с Аграновым и собрать небольшое оперативное совещание по преимуществу центральных работников НКВД, разобрать все факты, [касающиеся] обнаруженных в партии шпионов, троцкистов и т. п., с тем чтобы соответствующим образом проинформировать людей и направить их на поиски троцкистских и шпионских образований. Думаю, что такое инструктивное совещание было бы во всех отношениях полезно»{157}.

Проблемы, возникающие вокруг репрессирования коммунистов, поставили партийные комитеты перед необходимостью подключиться к существующей в стране карательной системе и взять на себя часть ее функций. Дело было новое, незнакомое, и Ежову приходилось подробно инструктировать местных работников по всему кругу возникающих вопросов.

Вот, например, фрагмент выступления Ежова на совещании заведующих отделами руководящих партийных органов и секретарей обкомов, крайкомов и ЦК нацкомпартий, состоявшемся 26 сентября 1935 г.:

«Ежов. Какое разделение труда и какие взаимоотношения должны нормально складываться [между партийными комитетами и органами НКВД во время проверки партийных документов]?… Вы натыкаетесь на жулика, на авантюриста, на мерзавца, шпиона и т. д. У вас есть некоторые основания подозревать. Вы это дело завершаете, а дальше надо передавать этого человека в органы Наркомвнудела.

Голос с места. А прокурор не всегда дает санкцию.

Ежов. Вы настоящий бюрократ, вы извините меня, но так, как в Восточной Сибири проверяете, проверка показывает, что у вас прокурор хозяин, а не вы. Может быть, прокурору поручим проводить проверку, так и, пожалуйста, скажите. Крайком не может добиться, чтобы прокурор дал санкцию — чепуху говорите. И, во-вторых, не прокурор дает санкцию на арест члена партии, а секретарь крайкома. Секретарь крайкома согласовывает с Наркомвнуделом, кого арестовать. Если вы боитесь ответственности, перепоручим прокурору. Если вы хотите, чтобы арестовали члена партии, неужели вы не добьетесь этого дела?

Вы разоблачили… и передаете органам Наркомвнудела, и ваше дело и, в особенности, органов Наркомвнудела доработать этого человека до конца. Сейчас что делаете: взяли исключили человека и считаете дело законченным, [а] я думаю, что дело далеко не закончено. Для нас интересно знать, как этот человек попал в партию, при каких обстоятельствах и что этот человек наделал, может быть, этот человек не один, а за ним целая организация — это дело органов Наркомвнудела. Вы должны свою работу построить таким образом с органами Наркомвнудела, чтобы был повседневный полный контакт, чтобы [когда] вы обнаружили такого человека — давайте прорабатывать: он представляет интерес, он даст много — тогда дело двинется по-настоящему вперед»{158}.

Но вот исключили коммуниста из партии, арестовали его, что дальше? У Ежова был ответ и на этот вопрос:

«Какие меры пресечения должны быть… Есть такая категория людей, которых не станешь судить, например, троцкисты, бывшие эсеры, бывшие меньшевики, зиновьевцы. Я называю категорию политических наших противников. Их судить незачем… [их] нужно будет направлять в органы НКВД на Особое совещание, три-пять лет давать, высылать, то есть это будет действеннее и оперативнее и лучше. Надо решить прямо эти дела, без всяких судов. А то на Украине заседали суды, выносили прямо смехотворные вещи. Я прочитал ряд приговоров… Судили его за то, что он при вступлении в партию скрыл свое кулацкое происхождение, и дали ему пять лет. На кой черт нам это нужно? Считаете нужным высылать кулака, считаете, что это сволочь, — высылайте его…»{159}.

К сентябрю 1935 года основные вопросы, связанные с проверкой партийных документов, были уже решены, и Сталин пришел к выводу, что в течение некоторого времени сможет обойтись без Ежова, который с таким усердием боролся с врагами, что, если не дать ему как следует отдохнуть, легко мог подорвать свое, и без того не слишком крепкое, здоровье. Дел впереди хватало, и здоровье нужно было расходовать экономно.

«Вам надо поскорее уходить в отпуск — в один из курортов СССР или за границу, как хотите или как скажут врачи, — убеждал Сталин Ежова в своем письме из Сочи от 10 сентября — Как можно скорее в отпуск, если не хотите, чтобы я поднял большой шум»{160}.

19 сентября Политбюро ЦК ВКП(б), приняв к сведению эти пожелания вождя, остановило представить Ежову двухмесячный отпуск и направить его для лечения за границу.

Так Ежов снова очутился в венской клинике профессора Ноордена. Оттуда он поехал на хорошо знакомый ему курорт Мерано в Итальянских Альпах, после чего его передвижения начинают приобретать черты трансъевропейского турне. Из Мерано Ежов отправился в Париж, затем на присланном за ним автомобиле Полномочного представительства СССР в Италии проехал в Рим, поездом вернулся в Вену и уже по дороге домой на один день остановился в Варшаве.

Трудно поверить, что все эти перемещения осуществлялись лишь в связи с рекомендациями врачей, а не преследовали какие-то иные, более общественно значимые, цели. Но, как бы там ни было, благодаря такому не совсем обычному путешествию по Европе, Ежов смог не только поправить здоровье, но и получить массу новых ярких впечатлений. В начале декабря 1935 года он вернулся наконец в Москву и со свежими силами принялся за подготовку к пленуму ЦК, на котором намечено было рассмотреть первые результаты продолжающейся уже полгода проверки партийных документов.

В повестку дня состоявшегося 21–25 декабря пленума ЦК ВКП(б) были включены два пункта: «Вопросы промышленности и транспорта в связи со стахановским движением» и «Итоги проверки партийных документов». Выступая с докладом по второму вопросу, Ежов сообщил, что на 1 декабря 1935 г. проверку прошли уже 1 млн. 916 тысяч коммунистов (81,1 % от их общего числа), при этом исключено из партии было 175 тысяч человек, в том числе 1788 шпионов или имеющих связь со шпионами, 35 777 бывших белогвардейцев и кулаков, скрывших свое прошлое при вступлении в партию, 5507 бывших троцкистов, зиновьевцев и т. д.

«Пришлось, — заявил Ежов, — применять и более жесткие меры в отношении части коммунистов, т. е. одновременно с разоблачением их применять и аресты»{161}.

Разоблачить, по словам Ежова, удалось не только врагов-одиночек, но и более ста враждебных организаций и групп, а всего арестовано было свыше 15 тысяч бывших коммунистов. Показав на конкретных примерах, как в различных парторганизациях выявляли врагов партии и народа, Ежов в конце своего выступления сказал:

«Мы живем в эпоху исключительных успехов. Жизнь стала веселее и радостнее — это верно, но в этих радостях, товарищи, не надо забывать о большевистской бдительности! Мы можем радоваться нашим успехам, можем веселиться, успехи наши совершенно исключительны, но, если мы потеряем большевистскую остроту и бдительность, эту радость будет омрачать нам своими мелкими пакостями классовый враг»{162}.

Выступая в прениях, участники заседания дополнили приведенные Ежовым факты множеством примеров, иллюстрирующих проникновение в партию врагов народа и иностранных шпионов. Некоторые из выступающих, упоминая о работе возглавляемого Ежовым Отдела руководящих партийных органов, заявляли, что учились у своих московских коллег, как надо работать, или жалели, что не сумели полностью взять на вооружение стиль работы ОРПО, иначе дела пошли бы у них несравненно лучше.

* * *

Проверкой партийных документов Ежов занимался не только как заведующий Отделом руководящих партийных органов, но и как председатель Комиссии партийного контроля (КПК) при ЦК ВКП(б). На эту должность он был назначен 28 февраля 1935 г., после того как прежний руководитель КПК Л. М. Каганович был утвержден народным комиссаром путей сообщения.

Пост председателя КПК предоставлял дополнительные возможности для выявления «врагов», проникших в партию, в различные государственные предприятия и учреждения.

Представление об этой стороне деятельности Ежова дают фрагменты опубликованных дневниковых записей А. Г. Соловьева, в то время научного сотрудника Института мирового хозяйства и мировой политики, несколько раз встречавшегося с Ежовым по служебным делам:

«5 марта 1935 г. Вызывался в ЦК к Бауману[36] … От него узнал, что закончившийся пленум ЦК… председателем КПК утвердил секретаря ЦК Ежова. На мой вопрос, что за причина такого быстрого выдвижения Ежова, ведь до недавнего времени совсем не было известно его имя, Бауман улыбнулся, говорит, он показывает себя очень твердым человеком с огромным нюхом. За него горой Каганович. Очень доверяет и т. Сталин.

25 марта 1935 г. Вместе с Варгой[37] и Войтинским[38] нас вызывали в ЦК к Бауману. Он провел к Жданову[39] где был и Ежов, такой низкорослый, щуплый. Жданов задал вопрос, как мы оцениваем свой научный аппарат. Варга ответил, что аппарат очень квалифицированный. Большинство — это либо политэмигранты, либо работавшие в наших заграничных организациях. Мировое хозяйство в целом и по отдельным странам знают очень хорошо. Ежов насмешливо заметил, почему в таком квалифицированном аппарате свободно гнездились и, наверное, гнездятся враги народа. Он сказал, что не доверяет политэмигрантам и побывавшим за границей. Но Войтинский резко прервал его. Выходит, ему, коммунисту с 1912 г. и по заданию ЦК много работавшему советником в борющейся компартии Китая, и Варге, честно выполняющему поручения ЦК, как политэмигранту тоже нет доверия? Это же грубое оскорбление. Но Жданов вмешался, удержал ссору, сказал, что произошло недоразумение. Однако события, связанные с убийством Кирова, заставляют партию повысить бдительность ко всем без исключения. Ежов опять добавил, что тов. Сталин учит: бдительность требует обязательного выявления антипартийных и враждебных элементов и очищает от них. Это надо твердо помнить. Мы ушли удрученные.

25 июня 1935 г. Встретил Тер-Арутюнянца. Он работает в КПК… Очень неодобрительно отзывается о председателе КПК Ежове. Груб, упрям, поверхностный, подозрителен, мелочный. Хватает за всякое слово, используя для обвинения.

14 сентября 1935 г. Вместе с Варгой и Войтинским нас вызывал Ежов. Щуплый, несколько суетливый и неуравновешенный, он старался держаться начальственно. Он сказал, что мы должны помогать ему в раскрытии контрреволюционного подполья. Варга возразил, что мы научная организация, а не охранный орган. У нас нет ничего общего с охранными и следственными органами. Ежов нервно напомнил, что наш институт наполнен темными личностями, связанными с заграницей, значит, тесно связан с органами охраны, вылавливающими шпиков и заговорщиков. Варга возмутился, сказал, что институт никогда не будет разведывательным филиалом, просил не мешать заниматься научной работой. Ежов рассердился и потребовал представить секретные характеристики на каждого сотрудника с подробным указанием его деятельности и связей с заграницей. Мы ушли с угнетенным настроением.

20 марта 1936 г. Нас вызывали… в НКВД к начальнику отдела Грязнову. Он стал расспрашивать о сотрудниках. Варга возмутился, сказал, что нас мало интересуют биографии, мы оцениваем [сотрудников] по результатам научной работы. Грязнов ответил, что считает наш институт сильно засоренным чуждыми людьми и [что институт] нуждается в расчистке. Варга запротестовал. Грязнов предложил нам пойти к Ежову. Передал, что Варга считает НКВД помехой в работе и защищает аппарат. Ежов рассердился, сказал, что мы забываем призывы великого вождя и учителя гениального Сталина к высокой бдительности. Что мы не понимаем и недооцениваем таящейся в нашем институте контрреволюционной опасности. Среди сотрудников — эмигрантов и бывших за границей, наверное, имеются завербованные американской, английской, французской и др. контрразведками и [агенты] фашистского гестапо. Ежов приказал немедленно представить на каждого всестороннюю характеристику и особый список близко соприкасавшихся с Зиновьевым, Каменевым, Сафаровым, Радеком, Бухариным[40]. Мы ушли удрученные.

21 марта 1936 г. Варга вместе со мной и Войтинским ходили к Бауману с жалобой на Ежова — отвлекает от научной прямой работы. Бауман… повел к Жданову. Узнав суть жалобы, Жданов позвонил тов. Сталину. Мы перепугались и раскаивались, но было поздно. Скоро пришел тов. Сталин. Спросил Варгу, чем его обидел Ежов. Варга ответил: ничем, но требует не свойственной институту работы. Тов. Сталин нахмурился, но спокойно объяснил. Вероятно, Варга не представляет всей трудности работы Ежова, от этого — недоразумения. Он сказал, что Варга, несомненно, большой уважаемый ученый… его очень ценят, но он недостаточно ясно понимает всю сложность современной внутриполитической обстановки и чрезмерно доверчив. А от этого выигрывает враг. Мы ушли, поняв, что надо выполнять требования Ежова»{163}.

К началу 1936 года работа по проверке партийных документов была практически завершена, и 4 февраля решением Политбюро Ежов, успешно выполнивший поставленную перед ним задачу, был освобожден от обязанностей заведующего Отделом руководящих партийных органов. Новым начальником Отдела был назначен его заместитель Г. М. Маленков, под руководством которого проводилась последовавшая за проверкой партийных документов кампания по их обмену. Ей тоже была придана форма чистки, правда, в этот раз внимание обращалось, главным образом, на пассивных коммунистов — так называемый «балласт».

Ежова же ждала другая, не менее ответственная работа. 27 февраля 1936 года, по указанию Сталина, ему было поручено наблюдение за ходом следствия по делу арестованной органами НКВД группы бывших троцкистов, при этом он должен был не просто контролировать следственный процесс, но и непосредственно участвовать в допросах вместе с чекистами. Поручение Сталина свидетельствовало о том, какое значение он придавал данному расследованию, но одновременно — и о его неверии в способность (и желание) НКВД самостоятельно добиться необходимого результата. И надо сказать, что основания для такого рода сомнений у него, безусловно, были.