Глава 13 Падение Енукидзе
Глава 13
Падение Енукидзе
После завершения расследования убийства Кирова Ежов еще на некоторое время задержался в Ленинграде. Сюда привезли арестованных в Москве Г. Е. Зиновьева, Л. Б. Каменева и группу их единомышленников, из которых, в соответствии с замыслом Сталина, нужно было сконструировать «московский центр» контрреволюционной организации, по поручению которого якобы и было осуществлено (силами ленинградского «филиала») убийство Кирова. После всех следственных ухищрений обвиняемым смогли вменить лишь политическую ответственность за совершенное преступление, и на состоявшемся 15–16 января 1935 г. заседании Военной коллегии Верховного Суда они были приговорены к различным срокам тюремного заключения (Каменев и Зиновьев — соответственно к пяти и десяти годам).
Хотя и не все получилось, как хотелось, но в целом работой Ежова в Ленинграде вождь остался доволен. Со своей новой ролью надзирателя за деятельностью органов госбезопасности он справился вполне удовлетворительно, и, обдумав ситуацию, Сталин решил поручить ему и дальше выполнять эту работу, но уже на постоянной основе.
1 февраля 1935 г., решением пленума ЦК, Ежов, оставаясь по-прежнему заведующим Промышленным отделом, назначается еще и секретарем ЦК, и ему передаются принадлежавшие ранее Л. М. Кагановичу функции наблюдения за работой чекистского ведомства. Конечно, основные вопросы, относящиеся к деятельности НКВД, оставались, как и прежде, в компетенции самого вождя, а Ежову предстояло заниматься разными текущими делами, а также кадровыми вопросами.
Уже несколько дней спустя Ежов дебютировал в новой для себя роли, выступив на проходившем в начале февраля 1935 года совещании руководящего состава НКВД. Значительную часть своего выступления он посвятил анализу недостатков в деятельности агентурной сети. Расследование обстоятельств убийства Кирова, заявил Ежов, показало, что работа с агентурой поставлена из рук вон плохо. В то время как на заводах и в учебных заведениях действуют сотни осведомителей, в научно-исследовательских институтах, в разного рода общественных организациях, в «десятистепенных учреждениях», то есть именно там, где в основном скопились и отсиживаются до лучших времен троцкисты, зиновьевцы «и всякая эта сволочь», агентуры фактически нет, а если и есть, то пользы от нее очень немного. Это подтвердили и последние события: те немногочисленные осведомители, которые находились поблизости от фигурантов двух только что закончившихся в Ленинграде процессов, ничего ценного в оперативном плане о своих подопечных не сообщали.
Вместо того, чтобы заботиться о качестве агентуры, отметил Ежов, чекисты погнались за количественными показателями. В осведомители вербуют кого попало, не воспитывают их в чекистском духе, некритически относятся к поставляемым ими материалам. Вместо индивидуальной, кропотливой работы с агентами, их иной раз собирают в каком-нибудь «красном уголке» и инструктируют всех скопом. В результате по тому же Ленинграду из состоящих на учете примерно 50 тысяч осведомителей лишь меньшая часть реально работает, а остальные только числятся таковыми на бумаге.
С подобным положением, подытожил Ежов, мириться больше нельзя, и всю работу с агентурой необходимо перестраивать самым решительным образом.
* * *
В начале 1935 года важным политическим мероприятием, в котором пришлось принять участие и Ежову, стало расследование так называемого «кремлевского дела» (или, как оно еще называлось в служебных документах НКВД, дело «Клубок»), связанного с фигурой одного из видных деятелей большевистской партии, члена ЦК ВКП(б) А. С. Енукидзе.
58-летний Авель Енукидзе, член партии с 1898 г. (первого года ее существования), в течение последних 13 лет исполнял обязанности секретаря Президиума Центрального Исполнительного Комитета (ЦИК) СССР. Формально именно этот орган в перерывах между сессиями ЦИК СССР и съездами Советов осуществлял государственную власть в стране. Председателем ЦИК СССР и номинальным главой советского государства являлся М. И. Калинин, а Енукидзе был как бы его правой рукой.
На самом деле никакой высшей властью ни съезд Советов, ни ЦИК, ни его Президиум, естественно, не являлись, а служили лишь декорацией, прикрывающей власть настоящую. Соответственно и должность секретаря Президиума ЦИК СССР была не самой престижной в тогдашней номенклатурной иерархии. Однако у Енукидзе было одно достоинство, которое выгодно отличало его от других, — давняя дружба со Сталиным, вместе с которым он еще в начале века работал в подпольных большевистских организациях Закавказья. Это давало Енукидзе возможность уверенно держаться на плаву и даже позволять себе некоторые вольности, которые другим вряд ли бы сошли с рук. Имеется, в частности, в виду его скандально известная слабость к представительницам прекрасного пола, оказывавшая заметное влияние на подбор кадров в подведомственных Енукидзе государственных учреждениях.
С этим простительным недостатком заслуженного ветерана партии и своего старого друга Сталин мирился и продолжал бы, наверное, мириться и дальше, если бы у Енукидзе не обнаружился другой, гораздо более серьезный, недостаток, свидетельствующий о его возможной политической нелояльности. Расследование этого вопроса привело в конечном итоге к раскрытию «заговора», якобы вызревавшего под крышей контролируемых Енукидзе правительственных организаций, отставке самого Енукидзе и аресту свыше 100 человек, из которых один умер в ходе следствия, двое были приговорены к расстрелу, а остальные — к различным срокам заключения и ссылки.
Началось все с того, что осенним днем 1934 года, незадолго до октябрьских праздников, в маленькой комнате на первом этаже здания ЦИК СССР в Кремле встретились за чашкой чая три уборщицы. После того, как был исчерпан обычный для таких случаев запас тем, зашел разговор о политике, в ходе которого одна из уборщиц не нашла ничего лучше, как поделиться с собеседницами своим мнением о товарище Сталине. Беседа после этого быстро увяла, уборщицы вернулись к оставленной работе, и две из них про разговор вскоре забыли, а третья не только не забыла, но, напротив, записала все запомнившиеся ей высказывания подруги. А все потому, что была она не просто уборщицей, а по совместительству еще и осведомителем Секретного отдела Управления коменданта Кремля.
«Работающая в здании правительства уборщица Авдеева А. Е., — ложились на бумагу неровные строки, — в присутствии уборщицы Мишаковой говорила: «И. С. [Иосиф Сталин] убил свою жену[34]. Он не русский, а армянин, очень злой и ни на кого не смотрит хорошим взглядом. А за ним-то все ухаживают. Один дверь открывает, другой воды подает и т. д.»{133}
Однако в тот момент полученный донос никого особенно не заинтересовал. Обслуживающий правительственные учреждения персонал, изо дня в день наблюдающий жизнь и нравы партийно-государственной верхушки, давно уже позволял себе так называемые антисоветские высказывания, и на них фактически перестали обращать внимание, тем более что и те, кто должны были по долгу службы принимать какие-то меры, сами иной раз позволяли себе нечто подобное.
Но после убийства Кирова ситуация изменилась. Волна бдительности и подозрительности захлестнула все предприятия и учреждения, и в этих условиях оставлять без внимания сравнительно свежий сигнал, свидетельствующий об антисоветских настроениях кремлевской обслуги, стало опасно.
16 декабря 1934 года комендант Кремля Р. А. Петерсон сообщил Енукидзе об имеющихся агентурных материалах (бдительная уборщица сообщала и о других своих коллегах). Однако вместо того, чтобы передать упоминаемых в доносах лиц в распоряжение НКВД, Енукидзе, ссылаясь на то, что очень часто пишут друг на друга, а потом ничего не подтверждается, предложил шума по этому поводу не поднимать, а перепроверить полученные сигналы через какого-нибудь другого осведомителя.
О беспринципной реакции Енукидзе на распространяемые в Кремле слухи стало известно в Оперативном отделе ГУГБ НКВД, который занимался, помимо прочего, также и охраной партийно-правительственных учреждений. По-видимому, чекисты сразу же поняли, что им представляется реальная возможность поквитаться с Енукидзе, который давно уже раздражал их своим поведением: узнав, что кто-то из его окружения является осведомителем НКВД, он тут же принимал меры, чтобы избавиться от этого человека.
В январе 1935 года докладная записка НКВД о непорядках в Кремле легла на стол Сталина. Как он относился к досужим разговорам о его причастности к смерти жены, представить нетрудно. А тут еще выясняется, что и старый товарищ вместо того, чтобы самым решительным образом пресекать подобную злопыхательскую болтовню, фактически поощрял ее своим попустительством. Такой человек не мог больше пользоваться его доверием, более того, на примере Енукидзе следовало показать всей партии, что любые проявления политической мягкотелости будут безжалостно искореняться, невзирая ни на какие заслуги в прошлом.
Что же касается персонала находящихся в Кремле правительственных учреждений, то его необходимо было подвергнуть кардинальной чистке, используя для этого все возможности, имеющиеся в распоряжении охранного ведомства.
Вечером 19 января в рабочем кабинете Сталина в Кремле собрались все заинтересованные лица. Сначала были вызваны нарком внутренних дел Г. Г. Ягода и начальник Оперативного отдела ГУГБ НКВД К. В. Паукер, затем к ним присоединились А. С. Енукидзе и комендант Кремля Р. А. Петерсон. Высказав мнение, что речь идет не просто об антисоветской болтовне, но что за ней, несомненно, кроется очень серьезная контрреволюционная работа, Сталин потребовал от присутствующих принять решительные меры по наведению порядка в Кремле и его очистке от враждебных элементов.
Операция началась на следующий день. Поговорив предварительно с осведомительницей и получив от нее подтверждение прежних сообщений, начальники Оперативного и Секретно-политического отделов ГУГБ НКВД К. В. Паукер и Г. А. Молчанов приступили к допросу уборщицы Авдеевой, имевшей неосторожность высказаться по поводу смерти жены Сталина. Авдеева все отрицала и даже после того, как ей было сказано, кто именно на нее донес, продолжала упорствовать, заявив, что приписываемые ей слова принадлежат самой доносчице. Однако, что могла противопоставить неграмотная деревенская девушка профессионалам политического сыска? После нескольких дней уговоров, запугиваний и оскорблений Авдеева призналась, наконец, что об убийстве Сталиным своей жены она слышала от знакомой телефонистки с кремлевского коммутатора.
Обратились к телефонистке, однако здесь чекистов ждало разочарование. То ли Авдеева назвала не ту фамилию, то ли 19-летняя Мария Кочетова оказалась слишком крепким орешком, но только добиться от нее признательных показаний не удалось, как ни старались.
2 февраля 1935 г., докладывая Сталину о первых результатах проводимого расследования, заместитель наркома внутренних дел СССР Я. С. Агранов отмечал среди прочего: «Кочетова пока откровенных показаний не дает»{134}. Она их и не дала, но задержки не произошло, так как в распоряжении следователей находились и другие (помимо Авдеевой) уборщицы, об антисоветских разговорах которых сообщала их бдительная коллега.
Следы привели в правительственную библиотеку, одна из сотрудниц которой, как выяснилось, тоже рассказывала сослуживицам о неестественной смерти жены Сталина. Библиотекарша сообщила, что получила эти сведения от своего брата А. И. Синелобова, работающего секретарем для поручений коменданта Кремля, тот сослался на помощника коменданта Кремля В. Г. Дорошина… Таким образом, уже через полторы недели после начала работы были выявлены два очага распространения антисоветских слухов: правительственная библиотека и комендатура Кремля. Эти две организации и стали основными объектами того расследования, которое на ближайшие три месяца превратилось в первоочередную задачу главного охранного ведомства страны.
«Серьезная контрреволюционная работа», скрывающаяся, по мнению Сталина, за болтовней кремлевской обслуги, по понятиям 1935 года подразумевала в первую очередь террористические намерения, которые следствию и предстояло теперь обнаружить. С учетом ленинградского опыта, никакие сроки расследования уже не устанавливались, и чекисты получили возможность работать в спокойной обстановке, без суеты.
Первые три-четыре недели ушли на то, чтобы в самом общем виде разобраться с ситуацией, произвести аресты тех работников кремлевских учреждений и связанных с ними лиц, на которых какие-то компрометирующие сведения уже имелись или были получены в ходе начавшихся допросов, выявить круг их общения, политические взгляды ближайших родственников и знакомых и наметить хотя бы в самом общем виде основные направления дальнейшего расследования.
Сначала все разговоры сводились к выяснению того, кто и от кого слышал об обстоятельствах смерти жены Сталина, кому сам в свою очередь передавал эту «контрреволюционную клевету», и какие вообще «антисоветские» разговоры велись между сотрудниками и их знакомыми. Долго довольствоваться такой вегетарианской пищей чекисты, конечно, не могли, и допросы, проведенные 8–9 февраля 1935 г., демонстрируют первые, попытки следствия заняться, наконец, серьезной работой.
Узнав, что после убийства С. М. Кирова сотрудницы библиотеки вели разговор о возможности аналогичного покушения в Кремле, начальник Секретно-политического отдела ГУГБ НКВД Г. А. Молчанов и его заместитель Г. С. Люшков начинают активно разрабатывать эту тему. Из протокола допроса Е. Ю. Раевской от 8 февраля 1935 года.
«Вопрос: В связи с изменением системы охраны Кремля вы вели разговоры о возможности осуществления террористического акта против членов правительства в Кремле. Расскажите, с кем и когда вы вели подобные разговоры.
Ответ: В связи со строгостью охраны Кремля я высказывалась, что затрудняется совершение террористического акта против членов правительства в Кремле. Сказала я это в связи с замечанием сотрудницы библиотеки Змеиной по поводу убийства тов. Кирова, что ленинградцы всегда хвастали, что в Смольный легче пройти, чем в Кремль…
Вопрос: С какой целью вы вели разговор о затрудненности совершения террористического акта в Кремле против членов правительства?
Ответ: Определенной цели у меня не было.
Вопрос: Как же это может быть, чтобы разговор о возможности совершения террористического акта против членов правительства велся без всякой цели. Дайте правдивое объяснение на поставленный вам вопрос.
Ответ: Повторяю, определенной цели у меня не было»{135}.
На следующий день те же следователи общались со слушателем Военно-химической академии РККА В. И. Козыревым. Перед этим от арестованного помощника коменданта Кремля В. Г. Дорошина были получены показания о том, что об обстоятельствах смерти жены Сталина он рассказывал своему земляку В. И. Козыреву, «который враждебно настроен по отношению к политике советской власти и партии». Сам Козырев признался, что полученными от Дорошина сведениями он в свою очередь поделился со своим знакомым, работником Разведупра РККА М. К. Чернявским, и несколькими слушателями Военно-химической академии, после чего ему был задан вопрос, ставший с того времени одним из наиболее популярных в арсенале следствия:
«Признаете ли вы, что систематически распространяемая вами и вашими единомышленниками троцкистская клевета против руководителей ВКП(б) вызывала озлобление и порождала в среде ваших единомышленников террористические настроения в отношении руководителей ВКП(б)»?{136}
Козырев, как до этого и Раевская, следствию ничем помочь не захотел, но начало было положено, и в скором времени террористическая тематика начинает приобретать вполне конкретные очертания, вовлекая в свою орбиту самых разных людей.
Разбираясь с правительственной библиотекой и ее работниками, чекисты узнали, что полтора года назад одна из сотрудниц, Е. К. Муханова (кстати, «бывшая дворянка», то есть «социально-чуждый элемент»), уволилась в связи со слухами о ее якобы службе во время Гражданской войны в контрразведке чехословацкого корпуса, воевавшего на стороне белых. Муханову арестовали, и в ходе допросов выяснилось, что в 1933 году, во время отдыха на одном из курортов, она познакомилась с сотрудницей английского консульства Н. К. Бенгсон, русской по происхождению, вышедшей замуж за иностранца. Муханова сообщила, что рассказывала Бенгсон о своей работе в Кремле, и поначалу следователи, похоже, собирались поработать над версией о шпионаже в пользу англичан, но затем решили, видимо, не отвлекаться на второстепенные темы. За Муханову взялись всерьез, и 23 февраля 1935 года в распоряжении чекистов оказалось, наконец, первое за весь месяц следствия признание в терроризме.
Два года спустя, уже отбывая наказание, Муханова рассказывала одному из заключенных:
«Мне грозили расстрелом, арестом всей семьи, не давали спать, кричали и ругались отборной площадной бранью. В конце концов я не выдержала и сдалась… Я потеряла власть над собой и стала подписывать все, что велят»{137}.
А подписывать ей пришлось, в частности, вот что:
«… Бенгсон высказывала злобные контрреволюционные настроения по всем вопросам политики советской власти… Она говорила мне, что во имя России надо быть готовым идти на все, вплоть до физического уничтожения врага… она считала наиболее действенным способом борьбы с советской властью — террор… Бенгсон говорила мне, что нужны смелые люди, которые могли бы пожертвовать собой, чтобы спасти Россию. Спасение России Бенгсон видела в убийстве Сталина…. Она меня расспрашивала, вижу ли я Сталина в Кремле, где он бывает, куда ездит…. Я выяснила, что Сталин живет либо в Кремле, либо на даче, что секретариат его находится в Кремле, что помещение, в котором работает Сталин, изолировано от всех прочих учреждений Кремля… Бенгсон интересовалась, есть ли у меня знакомые среди военных, несущих охрану Кремля…»
«Вопрос: Таким образом вашими показаниями сегодня и вашими показаниями от 10 февраля устанавливается, что вы по заданию сотрудницы английского консульства Бенгсон вели активную контрреволюционную деятельность и участвовали в подготовке террористического акта над тов. Сталиным. Признаете ли вы себя в этом виновной?
Ответ: Признаю себя виновной в том, что дала согласие на ведение контрреволюционной работы против Советской власти сотруднице английского консульства в Москве белогвардейке Нине Конрадовне Бенгсон, с которой я познакомилась в октябре 1933 г. в доме отдыха ГАБТ СССР в Макопсе. Я участвовала в подготовке Бенгсон террористического акта над Сталиным и выполняла задания Бенгсон по выяснению возможности осуществления теракта. Для этого я сама и через своих знакомых по Кремлю добывала ряд секретных сведений, в частности, об охране Кремля и личной охране Сталина и передавала эти сведения Бенгсон»{138}.
Тему подготовки покушения на Сталина по заданию английской разведки чекисты сохранят как резервную, но все же главных заговорщиков нужно было отыскать среди собственных граждан, ведь не по заданию же англичан по Кремлю распускались «контрреволюционные» слухи.
В ходе допросов Е. К. Мухановой следователи установили, что в период работы в правительственной библиотеке она была наиболее близка с библиотекаршей Ниной Розенфельд. Современному читателю это мало что говорит, а в те годы многим было известно, что Розенфельд — это настоящая фамилия одного из лидеров зиновьевской оппозиции Л. Б. Каменева. Нина Розенфельд была женой брата Каменева, точнее бывшей женой, поскольку супруги уже давно находились в разводе. Тем не менее с бывшим мужем она сохранила дружеские отношения, хорошо знакома была и с самим Л. Б. Каменевым. Фамилия же матери Нины Розенфельд — Бебутова — была для советского времени очень неблагозвучной, поскольку выдавала княжеское происхождение. Родственница репрессированного Каменева (который, напомним, только что был приговорен к пяти годам заключения по делу «Московского центра»), к тому же из рода князей Бебутовых — это была настоящая находка, и чекисты не упустили такой возможности.
27 февраля 1935-го Е. К. Муханова даст новые «более правдивые» показания о своей подруге и бывшей сослуживице:
«Она [Розенфельд] всю свою вражду и злобу направляла по адресу Сталина. Она мне несколько раз говорила, что надо устранить Сталина… Бенгсон — законченная белогвардейка… Розенфельд — ярая приверженка Зиновьева и Каменева. Однако и та и другая одинаково обосновывали необходимость убийства Сталина… Мне известно, что сын Розенфельд, Борис, был связан с сыном Троцкого в Москве[35]. Борис Розенфельд настроен враждебно антисоветски, полностью разделял взгляды матери»{139}.
Подтвердить террористические настроения Нины Розенфельд пришлось вслед за этим ее бывшему мужу и сыну, и под тяжестью всех этих «улик» она тоже «призналась» в приписываемых ей намерениях.
Работая с Е. К. Мухановой и Н. А. Розенфельд, чекисты не забывали и о других своих «подопечных», так что к началу апреля 1935 г. схема раскрытого «заговора» приобрела уже почти законченный вид и выглядела следующим образом.
Пять террористических групп занимались подготовкой убийства Сталина. Наиболее опасная из них сформировалась из работниц правительственной библиотеки — Н. А. Розенфельд, Е. К. Муханова и др. Н. А. Розенфельд, получая через своего бывшего мужа указания от Каменева о необходимости устранения Сталина, вместе со своей подругой Е. К. Мухановой, получавшей аналогичные рекомендации от своей знакомой, английской шпионки Н. К. Бенгсон, предпринимали активные попытки устроиться на работу в личную библиотеку Сталина, рассчитывая воспользоваться близостью к вождю для того, чтобы отравить его.
Еще одна группа заговорщиков, тесно связанная с первой, окопалась в комендатуре Кремля. Библиотекарши-убийцы, на случай, если их собственный план не сработает, рассчитывали на то, что один из работников комендатуры на каком-нибудь банкете с участием членов Политбюро сумеет подмешать им в пищу яд, и таким образом удастся избавиться не только от Сталина, но и от всей партийной верхушки.
От комендатуры Кремля ниточка тянулась еще к одной группе потенциальных террористов, возглавляемой работником Разведупра РККА М. К. Чернявским. В группу входили несколько сотрудников и слушателей одного из военных научно-исследовательских институтов, инженер-конструктор Центрального аэрогидродинамического института (ЦАГИ) и др. Террористические настроения, как «выяснило» следствие, сформировались у них и сами по себе, а также под воздействием Чернявского, познакомившегося за границей с одним из агентов Троцкого и получившего от него соответствующее задание.
По версии чекистов произошло это так. В 1931—33 гг. Чернявский по линии Разведупра находился в служебной командировке в США, изучая достижения американцев в области взрывчатых веществ. В Бостоне, где он проживал и где для прикрытия своей разведывательной деятельности поступил в Массачусетский технологический институт, Чернявский познакомился с членом американской компартии, на поверку оказавшимся троцкистом, неким Ряскиным. Выяснив, что Чернявский тоже настроен протроцкистски, Ряскин поручил ему создать по возвращении в СССР боевую группу для организации убийства Сталина, что должно было помочь Троцкому вернуться к власти. Чернявский это задание выполнил, группу создал, и через свои связи в комендатуре Кремля заговорщики рассчитывали подобраться поближе к вождю и, воспользовавшись каким-нибудь благоприятным моментом, убить его. На стадии разработки этого замысла чекисты их и арестовали.
Четвертая («молодежная») группа была якобы создана сыном Нины Розенфельд Борисом и объединяла нескольких его знакомых (в том числе сына Троцкого С. Л. Седова), которые во исполнение установок Л. Б. Каменева тоже собирались как-нибудь при случае убить Сталина.
Ну и, наконец, последняя, пятая, группа состояла из проживающих в Москве знакомых Е. К. Мухановой по самарскому периоду ее жизни. В руководители этой группы чекисты определили бывшего белого офицера Г. Б. Синани-Скалова. Во время Гражданской войны тот примкнул к красным, вступил в партию, сделал неплохую карьеру по военной линии, а затем и в исполкоме Коминтерна, где он руководил Латиноамериканским лендерсекретариатом, курировавшим компартии Латинской Америки. Вокруг Синани-Скалова якобы объединились несколько таких же, как он, бывших белогвардейцев и других так называемых «бывших людей», которые, по версии чекистов, тоже намеревались покуситься на жизнь вождя.
К началу мая 1935-го следствие было завершено, и Ягода направил Сталину докладную записку с предложениями о мерах наказания, которые, в частности, предусматривали расстрел двадцати пяти человек, в том числе восьми женщин. Сталину такой вариант показался чересчур кровожадным, высшую меру он готов был ограничить одним только работником Разведупра РККА М. К. Чернявским, контактировавшим с зарубежными троцкистами. В конце концов после двух с половиной месяцев согласований сошлись на том, чтобы расстрелять двоих — Чернявского и секретаря для поручений коменданта Кремля А. И. Синелобова, которого террористически настроенные библиотекарши якобы собирались привлечь к осуществлению своих коварных замыслов. Л. Б. Каменеву решено было к его пяти годам заключения добавить еще пять, а остальных 107 человек осудить на срок от двух до десяти лет, что и было исполнено.
* * *
В проводимой зачистке Кремля у Ежова был свой собственный участок работы. Пока чекисты искали террористов в подконтрольных Енукидзе правительственных учреждениях и за их пределами, Ежов вел подкоп под самого Енукидзе. Непосредственную ответственность за обнаруженных в Кремле заговорщиков Енукидзе нести не мог: ловить контрреволюционеров — это была все-таки не его компетенция. Строгое наказание, которого он заслуживал за свою снисходительность к лицам, распространяющим клевету в адрес вождя, желательно было увязать с какими-то упущениями в его собственной работе, и отыскать эти упущения поручено было Ежову.
11 февраля 1935 года решением Политбюро была образована комиссия под председательством Ежова, которой предписывалось «проверить личный состав аппарата ЦИКа СССР и ВЦИКа РСФСР, имея в виду наличие элементов разложения в аппарате и обеспечение полной секретности всех документов ЦИКа и ВЦИКа»{140}. Но комиссия подошла к делу не так узко, как это было сформулировано в постановлении Политбюро, а принялась проверять деятельность контролируемых Енукидзе структур по всем направлениям, где можно было обнаружить какой-либо компромат.
29 марта Сталину была направлена докладная записка с результатами предварительной финансовой проверки ЦИК СССР за 1934 г. и начало 1935 г. В частности, изучая использование средств для покрытия различных секретных расходов правительства, авторы записки обнаружили картину «преступного расходования этих средств». Например, 421 тысяча рублей была истрачена на улучшение бытовых условий жизни сотрудников аппарата ЦИК, 262 тысячи — на расходы культурно-просветительного порядка и т. д., то есть на цели, которые во всех других учреждениях проходили по общей смете в пределах, установленных официальным бюджетом. «Ничем иным, — писали Ежов и заместитель председателя Комиссии советского контроля З. М. Беленький, — подобное положение объяснить нельзя, как только желанием прикрыть эти статьи расходов секретностью, чтобы расходовать средства бесконтрольно»{141}.
550 тысяч рублей из секретного фонда с ведома Енукидзе было потрачено в 1934 году на выдачу пособий, которые выдавались в размерах, несопоставимых с расходами на эти цели других ведомств, причем эти пособия получали и арестованные ныне «террористки». Часть пособий высылалась людям, находящимся в ссылке по политическим мотивам, или их родственникам. Но особенно возмутил членов комиссии факт получения пособий лицами, уволенными в последнее время в ходе начавшейся чистки, причем выдавались пособия уже после увольнения. «Не чем иным, как протестом [Енукидзе] против мероприятий ЦК Партии, направленных к очищению аппарата ЦИК СССР, это назвать нельзя», — делали вывод авторы докладной записки.
Поскольку Енукидзе являлся членом ЦК, то наказание ему мог вынести только пленум ЦК. Очерёдной пленум состоялся 5–7 июня 1935 г., и в его повестку дня были включены два вопроса: 1) об уборке и заготовках сельскохозяйственных продуктов и 2) о служебном аппарате Секретариата ЦИК Союза ССР и о тов. А: Енукидзе.
Разобравшись с тем, как и когда следует проводить прополку и уборку нового урожая сельскохозяйственных культур, участники пленума заслушали затем Ежова, выступившего с докладом по второму пункту повестки дня. Добросовестно изложив следственную версию о пяти террористических группах, готовивших убийство вождя, Ежов не стал ограничиваться одной лишь констатацией «фактов», а использовал их для построения политической концепции, положившей начало новой волне гонений на бывших троцкистов.
Прежде всего Ежов обратил внимание слушателей на ряд положений статьи Л. Д. Троцкого «Рабочее государство, термидор и бонапартизм», опубликованной в одном из последних номеров издававшегося в Париже журнала «Бюллетень оппозиции». В этой статье Троцкий писал о «термидорианском» перерождении руководства партии и советского государства и заявлял, что сложившийся в СССР политический режим представляет прямую и непосредственную угрозу всем социальным завоеваниям пролетариата. Приведя несколько цитат, Ежов сделал из прочитанного вывод о том, что, говоря о необходимости отстранить от руководства партией и страной «бонапартистскую» верхушку, Троцкий на самом деле имеет в виду насильственное низвержение власти, то есть дает «совершенно законченную и развернутую программу террора», прикрываясь заботой об интересах отечественного и международного пролетариата. Из этого, по мнению Ежова, следовало, что теперь, то есть после ареста лидеров зиновьевской оппозиции, Троцкий превратился в главного вдохновителя и организатора террора против руководства партии и правительства.
Данный вывод подтверждался показаниями проходящего по «кремлевскому делу» М. К. Чернявского, рассказавшего о якобы полученном им от американского троцкиста Ряскина задании совершить по возвращении в СССР убийство Сталина, а также показаниями другого обвиняемого, М. И. Новожилова, о высказываниях самого Чернявского, будто бы заявлявшего, что лишь физическое уничтожение Сталина способно изменить в стране политический режим. Все это, по мнению Ежова, свидетельствовало о «прямой причастности заграничного центра троцкистов к организации террористической работы в СССР».
Начатая в 1935 году атака на проживающего в эмиграции Троцкого, получившая дальнейшее развитие в последующие годы, продемонстрировала, насколько болезненно воспринималась Сталиным деятельность его главного оппонента. И дело было не только во влиянии Троцкого на положение в СССР (здесь его возможности были весьма ограничены), но и в том разлагающем воздействии, какое Троцкий своими разоблачениями, а также деятельностью поддерживаемых им леворадикальных организаций оказывал на мировое коммунистическое движение, которое рассматривалось Москвой как важнейший инструмент своего влияния на ситуацию в отдельных государствах и в мире в целом. Отныне компрометация Троцкого внутри СССР и, особенно, за его пределами становится одной из важнейших задач органов государственной безопасности страны, а также действующей в тандеме с ними сталинской пропагандистской машины.
Поговорив о Троцком и его зловещих замыслах, Ежов плавно перешел к теме Енукидзе и обвинил последнего в создании режима наибольшего благоприятствования для злейших врагов советской власти:
«Всю эту белогвардейскую мразь, которая засела в Кремле, вы изо дня в день поддерживали, всячески защищали, оказывали им материальную помощь, создавали обстановку, при которой эти отъявленные контрреволюционеры, террористы чувствовали себя в Кремле, как дома, чувствовали себя хозяевами положения»{142}.
«Систематически получая агентурные данные НКВД об антисоветских настроениях и высказываниях отдельных сотрудников ЦИК СССР, — продолжал информировать своих коллег Ежов, — Енукидзе на все эти заявления и сигналы отвечал: «работники работают в аппарате ЦИК много лет, люди проверенные, заменять их некем и незачем»{143}.
Когда же за дело взялась созданная Политбюро комиссия, то выяснилось, что из 107 проверенных сотрудников ЦИК СССР лишь девять человек можно оставить на работе в Кремле, а остальные подлежат увольнению или переводу в некремлевские учреждения.
Назвав Енукидзе типичным представителем разлагающихся и благодушествующих коммунистов, разыгрывающих из себя за счет партии и государства «либеральных» бар, которые не только не видят классового врага, но фактически смыкаются с ним, становятся невольно его пособниками, открывая ворота врагу для его контрреволюционной деятельности, Ежов сообщил, что есть предложение вывести Енукидзе из состава ЦК ВКП(б). Пленум поддержал это предложение.
К этому времени Енукидзе уже расстался со своим руководящим постом в Москве, В начале марта 1935 г. его утвердили председателем ЦИК Закавказской Федерации, затем, по мере того как скандал вокруг него разрастался, он был переведен на должность уполномоченного ЦИК СССР по Минераловодским курортам, а финалом падения стало его назначение, уже после пленума, директором Харьковского областного автотранспортного треста.
С такой биографией, как у Енукидзе, пережить 1937 год было, конечно, невозможно — в феврале этого года он был арестован и восемь месяцев спустя расстрелян. Та же участь постигла и основных фигурантов так называемого «кремлевского дела». Летом 1937 года часть из них расстреляли, некоторым другим увеличили срок заключения, а затем все равно расстреляли, так что когда в середине 50-х годов, после смерти Сталина, пришла пора реабилитации — освобождать было практически уже некого.