Глава 22 Огонь по штабам
Глава 22
Огонь по штабам
Дождавшись, когда маховик чистки в НКВД раскрутится на полные обороты, и убедившись, что все проходит без» каких-либо эксцессов, Сталин в конце апреля 1937 г. приступил к укреплению второй главной опоры режима — Рабоче-Крестьянской Красной Армии (РККА).
Как отмечалось в предыдущей главе, в 1930–1931 гг. армию уже перетряхивали, изгоняя из нее бывших царских офицеров и генералов, перешедших после революции на сторону большевиков. Несколько тысяч их было тогда арестовано и многие расстреляны по обвинению в принадлежности к «контрреволюционным офицерским организациям».
С середины 1936 г., в связи с проведением процесса «объединенного троцкистско-зиновьевского террористического центра», поиски замаскировавшихся врагов в армейской среде заметно активизировались, но теперь главным объектом преследований стали военнослужащие, примыкавшие в прошлом к тем или иным внутрипартийным оппозиционным группировкам или симпатизировавшие им.
В ходе очередного этапа чистки, начавшегося весной 1937 г., предстояло избавиться и от тех, кто сумел пересидеть предыдущие волны репрессий, и от тех, чье социальное или политическое прошлое ничем запятнано не было, но чья лояльность, тем не менее, вызывала у Сталина определенные сомнения.
Он знал или, по крайней мере, подозревал, что не пользуется авторитетом у многих крупных и не очень крупных военачальников. В еще большей степени это относилось к его старому боевому другу, наркому обороны К. Е. Ворошилову, по отношению к которому сложилась даже вполне оформленная оппозиция во главе с первым заместителем наркома обороны маршалом М. Н. Тухачевским. Ее представители считали Ворошилова человеком недалеким, не способным к восприятию новых идей, тормозящим переход армии на современные рельсы и обрекающим ее на отставание от армий потенциального противника.
Конечно, Ворошилов звезд с неба не хватал, но у него было качество, которое вождь ценил в подчиненных больше всего, — преданность, и это одно перевешивало его вполне очевидные недостатки, о которых Сталину было хорошо известно.
Впрочем, профессиональные способности оппонентов Ворошилова, того же Тухачевского, Сталин, возможно, оценивал не намного выше, и для этого у него имелись определенные основания. Тухачевский, который сам себя считал выдающимся стратегом, в реальной Гражданской войне не всегда проявлял качества, присущие настоящему полководцу. Наиболее известный случай — катастрофа, постигшая возглавляемый им Западный фронт во время войны с Польшей в 1920 г., когда переоценка собственных сил и недооценка противника, пренебрежение данными разведки, недостатки в управлении войсками и т. д. привели к тому, что оторвавшаяся от тылов, ослабленная непрерывными боями группировка советских войск потерпела сокрушительное поражение на подступах к Варшаве.
Некоторый авантюризм, свойственный Тухачевскому в молодости, проявлялся у него и в более поздние годы. В январе 1930 г., будучи командующим войсками Ленинградского военного округа, он подготовил и направил Ворошилову свои соображения по реорганизации вооруженных сил. Красная Армия виделась ему состоящей из 260 стрелковых и кавалерийских дивизий и имеющей на вооружении 50 тысяч танков и 40 тысяч самолетов (для сравнения: в соответствии с утвержденным за полгода до этого пятилетним планом военного строительства к концу 1933 г. предполагалось иметь около 5000 танков и 3500 самолетов).
Предложенный Тухачевским грандиозный план, полностью игнорирующий экономические возможности страны, выглядел довольно нелепо, и у ознакомившегося с ним Сталина ничего, кроме досады, не вызвал. В письме Ворошилову Сталин писал:
«…Я думаю, что «план» т. Тухачевского является результатом модного увлечения «левой» фразой, результатом увлечения бумажным, канцелярским максимализмом. Поэтому-то анализ заменен в нем «игрой в цифири», а марксистская перспектива роста Красной Армии — фантастикой. Осуществить такой «план» — значит наверняка загубить и хозяйство страны, и армию. Это было бы хуже всякой контрреволюции»{278}.
В политическом отношении с Тухачевским тоже было не все благополучно. В 1930 году арестованные преподаватели Военной академии им. Фрунзе Н. Е. Какурин и И. А. Троицкий, близкие к Тухачевскому, в своих показаниях охарактеризовали его как человека, группирующего вокруг себя преданные ему кадры и готового в интересах правой оппозиции осуществить захват власти и установление в стране военной диктатуры.
Сталин, похоже, отнесся к этим показаниям с полным доверием. В своем письме к Г. К. Орджоникидзе он так прокомментировал добытые чекистами сведения:
«Стало быть, Тух[ачев]ский оказался в плену у антисоветских элементов и был сугубо обработан также антисоветскими элементами из рядов правых. Так выходит по материалам. Возможно ли это? Конечно, возможно, раз оно не исключено. Видимо, правые готовы идти даже на военную диктатуру, лишь бы избавиться от ЦК, от колхозов и совхозов, от большевистских темпов развития индустрии»{279}.
В тот раз Сталина сумели убедить, что показания Какурина и Троицкого являются вымыслом (как оно и было на самом деле), однако вряд ли болезненно подозрительный вождь сумел полностью избавиться от недоверия к Тухачевскому. В свете всего сказанного, нет ничего удивительного в том, что свою кампанию радикальной чистки Красной Армии Сталин решил начать именно с Тухачевского и его окружения.
Все началось 21 апреля 1937 года. В тот день Ежов по согласованию со Сталиным направил на его имя так называемое спецсообщение, в котором говорилось:
«Нами сегодня получены данные от зарубежного источника, заслуживающего полного доверия, о том, что во время поездки тов. Тухачевского на коронационные торжества в Лондон[55] над ним по заданию германских разведывательных органов предполагается совершить террористический акт. Для подготовки террористического акта создана группа из четырех человек (трех немцев и одного поляка). Источник не исключает, что террористический акт готовится с намерением вызвать международное осложнение. Ввиду того, что мы лишены возможности обеспечить в пути следования и в Лондоне охрану тов. Тухачевского, гарантирующую полную его безопасность, считаю целесообразным поездку тов. Тухачевского в Лондон отменить. Прошу обсудить{280}.
Эту придуманную Ежовым историю Сталин направил для ознакомления другим членам Политбюро, снабдив ее такой припиской: «Как ни печально, приходится согласиться с предложением т. Ежова. Нужно предложить т. Ворошилову представить другую кандидатуру» {281}.
В Лондон, в итоге, поехал заместитель наркома обороны, начальник Морских Сил РККА В. М. Орлов, а вокруг Тухачевского сразу же развернулась активная следственная работа. В течение 22–25 апреля недавно арестованные бывший начальник Особого отдела ГУГБ НКВД М. И. Гай и бывший заместитель наркома внутренних дел СССР Г. Е. Прокофьев были допрошены об известных им «фактах» контрреволюционной деятельности высшего армейского руководства. Возможно, предполагалось, что в связи с давней взаимной неприязнью чекистов и военных получить такие сведения будет сравнительно нетрудно.
Отчасти этот расчет оправдался. Хотя и не очень конкретные, но все же вполне определенные показания, компрометирующие Тухачевского и некоторых из его приближенных, получить удалось. Так, в ходе допроса 25 апреля Прокофьев сообщил, что бывший нарком внутренних дел Г. Г. Ягода, якобы подготавливавший государственный переворот, рассчитывал привлечь на свою сторону Тухачевского и использовать его как руководителя военных сил заговорщиков. В связи с этим он, в частности, скрыл от руководства партии полученные в 1933 г. из источников в немецкой разведке сведения о каком-то высокопоставленном военном с фамилией, начинающейся на букву «Т», который установил связь с германским военным командованием. Ягода будто бы сразу догадался, что речь идет о Тухачевском, забрал все материалы по этому делу к себе и никакого хода им не дал. Кроме того, Ягода якобы собирал сведения о лицах из окружения Тухачевского, враждебно настроенных по отношению к маршалу обороны Ворошилову. К ним, в частности, относились командующий войсками Белорусского военного округа И. П. Уборевич, недовольный тем, что при аттестации ему было присвоено звание командарма 1-го ранга, а не маршала; начальник Военной академии им. Фрунзе А. И. Корк, обиженный своим снятием в 1935 г. с поста командующего войсками Московского военного округа, и некоторые другие военачальники, на которых Ягода намеревался опереться при захвате власти в стране.
Кроме названных лиц, в сложившуюся вокруг Тухачевского группировку военных в свое время входили, по словам Прокофьева, также бывший военный атташе СССР в Великобритании В. К. Путна и бывший заместитель командующего войсками Ленинградского военного округа В. М. Примаков. (В ходе следствия по делу «объединенного троцкистско-зиновьевского террористического центра» на Путну и Примакова были получены показания как на участников военно-троцкистской организации в армии, в связи с чем в августе 1936 г. они оба были арестованы и находились с тех пор в тюрьме, где их время от времени допрашивали о прошлых троцкистских связях.)
26 апреля вынужден был вступить на путь сотрудничества со следствием и Ягода. Допрошенный Ежовым, он сообщил некоторые подробности своей «преступной деятельности», однако попытки склонить его к показаниям о «военном заговоре» успехом не увенчались. Максимум, чего от него удалось добиться в тот раз, это «признания» в том, что он поручил начальнику Особого отдела ГУГБ НКВД М. И. Гаю связаться с военными и подобрать из их состава людей, которых можно было бы использовать в заговорщицких целях.
Вечером 26 апреля Ежов доложил Сталину о результатах проделанной за последние дни работы и получил дальнейшие инструкции. Возможно, именно тогда в его записной книжке, куда он заносил указания вождя, появляется запись: «Воловича особ[о] допрос[ить]»{282}.
Бывший заместитель начальника Оперативного отдела ГУГБ НКВД З. И. Волович упоминался в показаниях Г. Е. Прокофьева как человек, через которого Ягода устанавливал связь с военными заговорщиками Примаковым, Путной и другими. 27 апреля он был «особо допрошен» и дал развернутые показания на Тухачевского как на участника заговора (совместного чекистско-армейского), обеспечивающего поддержку этого заговора войсковыми частями.
Показания арестованных чекистов сыграли, по-видимому, роль своеобразной ракеты, с помощью которой дело «военного заговора» было выведено на политическую орбиту. Ознакомив ближайших соратников с добытыми «сведениями», Сталин убедил их в серьезности ситуации и заручился необходимой поддержкой.
Теперь пора было подключать к делу самих военных, поскольку, по понятным причинам, показания бывших работников НКВД носили достаточно общий характер. Чтобы все выглядело достоверно, нужны были конкретные «факты» преступной деятельности военных заговорщиков, даты, имена «сообщников» и тому подобные сведения, получить которые от арестованных чекистов было, конечно, затруднительно. Кроме того, сама концепция «заговора» нуждалась в корректировке, т. к. Тухачевский был фигурой не того масштаба, чтобы всерьез изображать его лишь как помощника Ягоды по военным вопросам.
Судя по всему, новые инструкции Ежов получил от Сталина в ходе их очередной встречи, состоявшейся 5 мая 1937 г. Именно тогда вождь, по-видимому, порекомендовал ему сосредоточить внимание на получении материалов, компрометирующих Тухачевского и его группу, от арестованных к этому времени военных, и в первую очередь, от Примакова и Путны как людей, входивших в ближайшее окружение маршала.
На тот момент в руках НКВД находилось уже около двадцати военнослужащих высокого ранга: комкоров, комдивов, комбригов. Арестованы они были за самые разные «преступления»: участие в прошлом в деятельности оппозиции, связь с «врагами народа», принадлежность к «законспирированным антисоветским троцкистским группам» и т. д. Одни из них признали себя виновными, другие — нет, но все это уже не имело значения, поскольку признаваться им предстояло теперь в гораздо более серьезных вещах — заговоре с целью захвата власти, шпионаже и других тяжких государственных преступлениях.
Предстоящее «расследование» относилось к компетенции Особого отдела ГУГБ НКВД. Сомнений в том, что его работники сумеют добыть все необходимые признания, у Ежова не было, однако принуждать их к прямой фальсификации он, по-видимому, не хотел. Стремясь выглядеть в глазах подчиненных честным и бескомпромиссным борцом с контрреволюцией, он предпочитал (по крайней мере в то время), чтобы его поручения воспринимались как настоящая, серьезная и ответственная работа. От этого, кстати, в какой-то степени зависели и «качество», и быстрота следствия, то есть то, что, как понимал Ежов, будут сейчас с него спрашивать в первую очередь.
Поэтому на ранней стадии расследования, в период первоначального накопления показаний, Ежов решил подключить к делу еще и Управление НКВД по Московской области. Правда, московским чекистам были подведомственны только военнослужащие Московского военного округа, да и то не самого высокого ранга, но зато здесь у Ежова имелся человек, с которым он мог позволить себе играть в открытую. Это был заместитель начальника столичного управления НКВД А. П. Радзивиловский. Допустивший грубую политическую ошибку в деле с агентом Л. Б. Зафраном[56], он, благодаря покровительству Ежова, сумел избежать ответственности, и Ежов понимал, что Радзивиловский выполнит теперь любое его указание, каким бы сомнительным оно ни было.
Два года спустя Радзивиловский вспоминал:
«В мае 1937 г. … в один из выходных дней[57] я был вызван в кабинет к Ежову, где был Фриновский. Фриновский, обратившись ко мне, заявил, что сейчас я получу личное поручение Ежова и должен его быстро и решительно исполнить… Фриновский поинтересовался, проходят ли у меня по материалам (в Управлении НКВД Московской области) какие-нибудь крупные военные работники. Когда я сообщил Фриновскому о ряде военных из Московского военного округа, содержащихся под стражей в УНКВД [помимо военнослужащих московскими чекистами как раз накануне, 5 мая 1937 г., был арестован начальник строительства одной из железнодорожных больниц комбриг запаса М. Е. Медведев, в прошлом — начальник Управления ПВО Красной Армии, освобожденный в 1934 г. от занимаемой должности и исключенный тогда же из партии за разбазаривание государственных средств, он мне сказал, что первоочередной задачей, в которой, видимо, и мне придется принять участие — это развернуть картину о большом и глубоком заговоре в Красной Армии. Из того, что мне тогда говорил Фриновский, я ясно понял, что речь идет о подготовке большого раздутого военного заговора в стране, раскрытием которого была бы ясна огромная роль и заслуга Ежова и Фриновского перед лицом ЦК…
Вскоре вошел в кабинет Ежов. Обратившись ко мне, Ежов спросил, объяснил ли мне Фриновский причину вызова, и когда последний ответил отрицательно, то Ежов заявил, что… намерен дать мне лично одно важное поручение…
Поручение, данное мне Ежовым, сводилось к тому, чтобы немедля приступить к допросу арестованного Медведева — бывшего начальника ПВО РККА и добиться от него показаний с самым широким кругом участников о существовании военного заговора в РККА. При этом Ежов дал мне прямое указание применить к Медведеву методы физического воздействия, не стесняясь в их выборе. Ежов подчеркнул особо, что в процессе допроса Медведева я должен добиться, чтобы он назвал возможно большее количество руководящих военных работников, а чем их удастся больше записать, тем ближе будет к осуществлению та задача, о которой со мной уже ранее говорил Фриновский.
Приступив к допросу Медведева, я из его показаний установил, что он свыше трех-четырех лет до ареста как уволен из РККА и являлся перед арестом заместителем начальника строительства какой-то больницы. Медведев отрицал какую бы то ни было антисоветскую работу и вообще связи с военными кругами РККА, ссылаясь на то, что после демобилизации он этих связей не поддерживал. Когда я доложил о показаниях Медведева Ежову и Фриновскому, они предложили «выжать» от него его заговорщицкие связи и снова повторили, чтобы с ним не стесняться.
Для меня было очевидно, что Медведев — человек, давно оторванный от военной среды, и правдивость его заявлений не вызывает сомнений. Однако, выполняя указания Ежова и Фриновского, я добился от него показаний о существовании военного заговора, о его активном участии в нем, и в ходе последующих допросов, в особенности после избиения его Фриновским в присутствии Ежова, Медведев назвал значительное количество крупных руководящих военных работников.
По ходу дела я видел и знал, что связи, которые называл Медведев, были им вымышлены, и он все время заявлял мне, а затем Ежову и Фриновскому, о том, что его показания ложны и не соответствуют действительности. Однако, несмотря на это, Ежов этот протокол [допроса] доложил в ЦК»{283}.
Хронологически, выбитые из Медведева показания выглядели так:
6 мая — показания на некоторых работников Управления ПВО РККА, чья преданность советской власти вызывала, по словам Медведева, у него сомнение;
8 мая — показания о своем участии в троцкистской военной организации, возглавляемой заместителем командующего войсками Московского военного округа Б. М. Фельдманом;
10 мая — показания (со ссылкой на заместителя командующего войсками Уральского военного округа М. И. Василенко и начальника Военно-инженерной академии РККА И. И. Смолина) о существовании в РККА «военной контрреволюционной организации», ставящей целью «свержение советской власти, установление военной диктатуры с реставрацией капитализма, чему должна предшествовать вооруженная помощь интервентов». Возглавляют организацию М. Н. Тухачевский (возможный кандидат в диктаторы), командующий войсками Киевского военного округа И. Э. Якир и начальник Военной академии им. Фрунзе А. И. Корк. В руководящую группу заговорщиков входили, по словам Медведева, также В. М. Примаков и В. К. Путна до их ареста в августе 1936 года.
Теперь пора было подключать к расследованию Особый отдел ГУГБ НКВД, и 14 мая его работники приступили к «активному» допросу упомянутых в показаниях Медведева В. М. Примакова и В. К. Путны (последнего взяли прямо с больничной койки Бутырской тюремной больницы и доставили в Лефортовскую тюрьму, где допрашивали в течение всей ночи). В результате сведения о заговоре «подтвердились» и пополнились множеством новых подробностей. В частности, от Примакова удалось получить показания о том, что троцкистская организация, стоящая во главе заговора, считала наиболее подходящей кандидатурой на пост наркома обороны вместо Ворошилова И. Э. Якира, который являлся строго законспирированным агентом Троцкого, выполнявшим наиболее секретные его поручения. Одновременно Примаков назвал 18 других участников заговорщицкой организации из числа представителей высшего и старшего комсостава.
В. К. Путна в свою очередь «признался» в том, что в 1935 году лично передавал Тухачевскому письмо от Троцкого с прямым предложением принять участие в заговоре, прочитав которое, Тухачевский ответил немедленным согласием. Кроме того, Путна сообщил имена еще девятерых «заговорщиков».
О том, как были получены эти показания, начальник 2-го отделения Особого отдела ГУГБ НКВД А. А. Авсеевич рассказал в 1962 году.
«На допросе вопросы и ответы формулировал Леплевский [начальник Особого отдела ГУГБ НКВД], причем фамилии в протокол заносились те, что называл Примаков, но значение разговоров и встреч, о которых говорил Примаков, в формулировках усиливалось и возводилось в степень заговорщицкой деятельности. Таким образом были сфабрикованы показания Примакова на очень большую группу крупных военных работников»{284}.
«Арестованные Примаков и Путна, — продолжал Авсеевич, — морально были сломлены… длительным содержанием в одиночных камерах, скудное тюремное питание… вместо своей одежды они были одеты в поношенное хлопчатобумажное красноармейское обмундирование, вместо сапог обуты были в лапти, длительное время их не стригли и не брили, перевод… в Лефортовскую тюрьму и, наконец, вызовы к Ежову их сломили, и они начали давать показания»{285}.
На самом деле сломили Примакова и Путну, конечно, не лапти на ногах и не вызовы к Ежову, а методы допросов, примененные к ним А. А. Авсеевичем и его подчиненными, работа которых в те майские дни получила высокую оценку руководства и ставилась в пример другим следователям.
Направив показания Путны и Примакова Сталину, Молотову, Ворошилову и Кагановичу, Ежов получил санкцию на арест всех упоминаемых в них лиц, и с этого момента начинается то, ради чего все и затевалось — большая чистка Красной Армии.
Из новых арестованных энергично выбиваются имена очередных «сообщников», и круг «заговорщиков» быстро расширяется. 22 мая был арестован М. Н. Тухачевский, неделю спустя две другие ключевые фигуры «заговора» — И. Э. Якир и И. П. Уборевич. 5 июня, когда под арестом находилось уже свыше ста представителей высшего начсостава, восемь из них во главе с Тухачевским были выделены для участия в псевдосудебной процедуре, и их индивидуальные дела объединили в одно групповое дело.
11 июня 1937 года Специальное судебное присутствие Верховного Суда СССР, образованное из широко известных в стране военачальников, отобранных лично Сталиным, рассмотрело дело о «военном заговоре» и приговорило всех восьмерых обвиняемых к расстрелу.
* * *
Начавшаяся в мае 1937 года армейская чистка продолжалась еще около полутора лет, и за это время военная верхушка страны была почти полностью истреблена. Так, из 81 члена Военного совета при наркоме обороны, входивших в его состав к маю 1937 года, на свободе к концу 1938 года осталось лишь 10 человек. Двое членов Военного совета в преддверии ареста покончили жизнь самоубийством, а остальные 69 были арестованы. Из них 64 человека были в дальнейшем расстреляны, двое погибли в ходе следствия, еще двоих приговорили к длительным срокам заключения, и только один, уже в 1939 году, был оправдан по суду.
Помимо высшего, большие потери понес также старший начсостав, хотя здесь процент репрессированных был уже заметно ниже. К примеру, из более чем 1700 военнослужащих, имевших к 1937 г. воинское звание полковник, арестовано было около 300 человек, т. е. примерно каждый шестой{286}.
Занявшие освободившиеся посты военачальники, прошедшие чистилище «большого террора» и чуть ли не под лупой изученные за эти годы особыми отделами всех уровней, вызывали у Сталина гораздо большее доверие, чем их предшественники. Но даже и в их преданности он не был уверен на сто процентов, что и подтвердилось в 1941 году, когда буквально накануне войны армию накрыла еще одна, хотя и не такая сокрушительная, как в 1937–1938 годах, волна репрессий.