в) Сыновья Константина (337—361)

Можно без преувеличения сказать, что распоряжение Константина о делении наследства несет в себе самый суровый приговор константиновскому правлению. Раздел обширной Империи на восточную и западную половины, как его вывел Диоклетиан, был возможен и, наверно, даже необходим. Однако постоянно менять решения, переходить от раздела на две части к единой монархии и обратно, делить Империю на три, четыре, пять частей — недостойно государственного мужа [MH. III₁₄₆], и история это исправила, раздел Империи оказался крайне недолговечен. Единственная побудительная причина, которую здесь можно было усмотреть как аргумент, — желание отца семейства одарить всех детей и приближенных одновременно, но политики так не поступают.

Но, с другой стороны, это деяние опять-таки свидетельствует о том, что речь идет не о простой наследственной монархии и не о непременном расположении императора к династической наследственности, но и о том, что солдаты или — в данном случае — отдельные влиятельные люди могли сказать свое веское слово. Правление Константина было одним из самых долгих, он был повсеместно признан как реставратор Империи, как «новый Август». Он правил Империей, назначил трех своих сыновей и племянника Далмация цезарями, в чем сказывается явное тяготение к институту династического наследования. Он специально определил части Империи, которые каждый из них должен был унаследовать, и тем не менее простой смены наследников не произошло. Цезари не сразу стали августами, напротив, наблюдалось странное явление — междувластие, длившееся четыре месяца. Наделенные полномочиями лица не могли или не хотели объединиться, и править продолжал покойный Константин. Цезари в то время называли себя principes, а не августами, и только 9 сентября 337 г. после дворцового переворота, о котором будет упомянуто ниже,⁵⁰⁹ сыновья Константина были провозглашены августами.⁵¹⁰

Солдаты Константинополя признавали наследниками только сыновей Константина.⁵¹¹ Таким образом, Далмаций и Ганнибалиан, а также все их родственники мужского пола, которые в вопросе наследования могли быть приняты во внимание, были уничтожены, пощадили только двоих детей — одиннадцатилетнего болезненного Галла, на долголетие которого рассчитывать не приходилось, и шестилетнего Юлиана.⁵¹² Два брата покойного Константина [MH. III₁₄₇] и пять его племянников погибли в этой резне. Была проявлена редкостная лояльность. Правда, Константин, как в случае с Лицинием, сам подал пример расправы с наследниками противника, уже обезвреженного. Все же уничтожение принца крови — очень сомнительное средство обеспечения законности, если только потом этой кровью на знамени не будет написано его имя. Правление серали, которое начиная с этого времени установилось в Константинополе, стало тем самым ужасным обычаем. Высокие военные чины также были принесены в жертву, например зять⁵¹³ Константина, Флавий Оптат, и Аблавий. Они, вероятно, были теми, кто благоволил Далмацию.

Но у этого события имелись еще худшие стороны. Это не был спонтанный военный мятеж, напротив, зачинщиками были власть придержащие, и все говорит за то, что Констанций II сам был в этом замешан. В то, что человек двадцати одного года от роду совершил такое злодеяние по отношению к своим родным, не поверили бы, если бы было позволительно сомневаться в этом. Не говоря о том, что это подтверждают свидетели с безупречной репутацией, Констанций сам недвусмысленным образом признавал себя причастным к этому. Предвидя вымирание своего рода, тщетно тоскуя по собственным детям, он говорил о некоем злодеянии своей юности как о каре Господней, а это могло быть только то преступление. Понятно, что он был, скорее, вовлечен в него, нежели спровоцировал его сам⁵¹⁴; наверняка, другие только направляли его руку. Этот мотив также объясним, хотя он, конечно, не служит оправданием. Раздел Империи, каким его видел Константин, предполагал об деление сыновей властью. Далмаций был старейшим и опытнейшим из цезарей, испытанным солдатом. Он и мог быть направляющей десницей. У Констанция, как ни у кого другого, было особенно сильно пристрастие к суровому принципу законности; он видел острую несправедливость в том, как [MH. III₁₄₈] с ним обошлись в этом отношении.

Конечно, если бы мы могли заглянуть в карты, тасовавшиеся под покровом дворцовой тайны, то выявили бы расколы в рядах офицеров, партии и их оппозицию. Но здесь нет и намека на государственное мышление. Если бы это была всего лишь оппозиция против раздела Империи на четыре части, об этом еще могла бы идти речь, но такой оппозиции не было, поскольку допущение раздела Империи на три части — все же недостаточная корректива. Примечательно, что по отношению к своим братьям Констанций вел себя спокойно. Если бы он повелел убить всех, это было бы не лучше, но понятнее. Однако, возможно, корень всего все в том же: принцип законности, который для Констанция был всем, в то время как принципы государственного мышления для него не значили ничего. Кузен не имел права на власть, но братья имели, отсюда доброе отношение к братьям и согласие на раздел Империи на три части.

Протеста против раздела не последовало. Кому досталось то, что должен был получить Далмаций, нам неизвестно. В одном источнике говорится, что Констанцию II достался Константинополь, но не Иллирия.⁵¹⁵ В любом случае позднее опять последовал раздел по географическому принципу, Фракия и Нижний Дунай отошли к Констанцию. Насчет деления западной части не было единого мнения.⁵¹⁶ Константин II получил Галлию, Испанию и Британию, Констант — Иллирию, из-за Италии и Африки разгорелся спор. Отношения между братьями были не из лучших.

Кровопролитная война с персами прекратилась только на Востоке. Констанц, руководивший отборными иллирийскими отрядами, мог бы вмешаться, но он этого не сделал. Истоки войны восходят к Константину, отцу, а Констанций II был его наследником. Начало войны все считают реваншем персов, они начали наступление после того, как Сапор достиг совершеннолетия.^516a Между тем лучший источник, Аммиан⁵¹⁷, говорит, правда лишь вскользь упоминая об этом [MH. III₁₄₉] (основной отрывок утерян), что атакующей стороной был Константин. Если это соответствует истине, — а, похоже, так оно и есть, — после прочтения исчерпывающего рассказа у более позднего автора,⁵¹⁸ который выглядит так, словно писавший ориентировался на свидетельство Аммиана, — то в таком случае редко можно встретить такую смехотворную причину для войны: некий путешественник⁵¹⁹ якобы привез Константину из Индии и Азии диковины и драгоценности и поведал ему, что у персов он награбил даже больше сокровищ. Константин якобы потребовал назад эти никогда, естественно, не существовавшие богатства, и это привело к войне. Тот факт, что религиозные соображения сыграли здесь определенную роль, не подлежит сомнению. Римскую империю того времени можно назвать христианской страной. Среди персов также было много христиан, но они подвергались преследованиям⁵²⁰ и пользовались сочувствием римлян, подобно тому как сами персы сочувствовали манихейцам,⁵²¹ о чем мы рассказывали раньше.

Константин умер (337), Констанций II, которого он выслал к границе, первым делом вернулся назад и тогда-то произошли описанные выше события. Затем Констанций возобновил военные действия. Описать эти события не представляется возможным, особенно что касается хронологических рамок. Война была долгой, кровопролитной, и исход ее никак не мог решиться. Крупных сражений не было, римляне во всем терпели поражение, особенно когда император отсутствовал. Он был плохим полководцем, излишне осторожным, робким и боязливым, причем именно при встрече с таким беспокойным врагом. Однажды римляне уже было одержали решающую победу. Они захватили лагерь персов и мародерствовали, и тогда персы снова собрали свои войска, и победа римлян обернулась ужасным поражением.⁵²² Однако император был упрям и верен своему долгу, поражения не были решающими и не дали персам никаких стратегических преимуществ. Возможно, Месопотамию защищали хорошо. Собственно говоря, персы ничем не могли овладеть, война носила оборонительный характер, но вели ее римляне неуклюже, поэтому [MH. III₁₅₀] персы снова и снова отражали нападения. Nisibis был трижды осажден и терпел лишения, но отважные воины гарнизона и население успешно оборонялись. Эдесса также не покорилась. Так что в конечном итоге это была только лишь пограничная война, и о ней можно сказать: ничего, кроме чести, не было потеряно. Констанций добился большего, нежели принято считать. Случилось так, что император не получил поддержки. Он должен был не только вести эту борьбу, но и одновременно вмешиваться в дела Запада. Однако и персы находились в схожих обстоятельствах, с Востока в ближнем тылу их притесняли скифы и другие варвары. В противном случае эта война не была бы понятна, поскольку она была вымогательством и мародерством, золотое время для степных разбойничьих племен, которым сопутствовала удача. Окончание войны приходится на время правления Юлиана, тогда это была неудачная война с персами под предводительством некомпетентного полководца.

У Запада было два правителя, Константин и Констант, оба враждовали друг с другом. Исход этой войны был решен в 340 г. в битве при Аквилее, в которой погиб Константин. Некоторые источники считают, что он напал первым и вторгся в Италию, по другой версии, Констант заманил своего брата в Италию и коварно убил его там.⁵²³ Наследство досталось Константу неразделенным. Констанций, занятый войной с персами, не мешал ему. Похоже, в целом во время правления Константа преобладал мир, он держал варваров, живших на границе, в постоянном страхе. В остальном мнения о нем не самые благоприятные; он был, что называется, предан низким страстям.⁵²⁴ Население изнывало под бременем налогов, у власти стояли плохие чиновники — в этом сходятся все мнения. Констант стал жертвой военного переворота, о котором речь пойдет ниже.⁵²⁵ [MH. III₁₅₁]

Двадцатипятилетнее правление Констанция по-своему так же важно, как и правления Диоклетиана и Константина Великого. Начинаются изменения в ходе истории, великий упадок, наследие римского мирового владычества дает о себе знать. Предпосылки всего того, что произошло при Константе, имели место еще при Константине; Констанций всего лишь сын своего отца, жизнь сама во время его правления сделала выводы из деяний Константина. Все враги на границах, персы, германцы вооружались. Война с персами, собственно, не прекращалась, только прерывалась короткими перемириями до полного упадка Византийской империи, который, однако, наступил через тысячу лет.⁵²⁶

Устранение Константа германскими воинами в 350 г. — в высшей степени примечательный факт, причины которого опять-таки восходят к Константину. В соответствующем отрывке уже упоминалось, что Константин вполне естественным образом, благодаря раннему правлению в Галлии и сплоченности между своими воинами, добился того, что воинам германского происхождения выказывалась особая благосклонность, а именно алеманы и франки получали высшие военные звания.⁵²⁷ Вследствие этого влияние auxilia palatina возросло настолько, что они заняли место распущенных преторианцев, т. е. помогли императору стать императором. Они сделали выводы из того, что правительство признало их лучшими. Стилихон, Риксимер, Теодорих — это плоды посеянных [MH. III₁₅₂] Константином семян. Характерно, что такие явления имели место только на Западе, где численность воинов германо-галльского происхождения была значительно больше, нежели на Востоке. После смерти Константа⁵²⁸ они впервые попробовали свои силы. Избрание императором Магненция было узурпацией власти авантюристом. Рассказывают,⁵²⁹ что на пире в Augustodunum заведовавший финансами Марцеллин, который был с Магненцием заодно, подстроил так, что Магненций внезапно предстал перед военными в пурпуре. Как бы то ни было, воцарение Магненция было первой попыткой германцев утвердить власть не только на благо другим.

Магненций был первым иностранцем, первым настоящим варваром на троне, и это вызвало возмущение римлян и, возможно, повредило ему в большей мере, нежели другие его скверные качества, с которыми он — может быть, в излишне мрачном свете — предстает перед нами: он был жестким, злым, не заботился о своих подданных, пополнял свое войско за счет вольных германцев и подавлял местное население суровыми налогами. Сам он был переселенцем, франком из военной колонии.⁵³⁰ Он пришел к власти 18 января 350 г.,⁵³¹ и первой его задачей было убрать со своего пути сына Константина, охотившегося в Пиренеях.⁵³² Это удалось с помощью немецких отрядов в Аквитании.

Римские войска отказывались признавать Магненция, и против него выступили два других августа: в Италии — племянник Константина Великого, [MH. III₁₅₃] Непоциан, чернью провозглашенный император.⁵³³ Однако Рим был полностью беззащитен, несколько орав гладиаторов были всем, на что мог надеяться император. После месячного правления он с легкостью был устранен, а Магненций признан в Италии и Африке. Тем не менее в Иллирике он встретил более серьезное сопротивление. Жители этой центральной области считали себя принадлежащими Риму, и иллирийские отряды навязали Ветраниону титул императора.⁵³⁴ В определенном смысле только благодаря случаю он был посажен на трон, это был старый добродушный человек, который начинал свою службу с низов и был настолько необразован, что, говорят, даже не умел читать.⁵³⁵

Каково же было отношение Констанция к этим событиям на Западе Римской империи? Он мог принять их как свершившийся факт (fait accompli). До того он относился к Западу довольно небрежно и равнодушно, уделял много внимания войне с персами, и здравый смысл со всей очевидностью подсказывал заключить соглашение с Магненцием, к чему последний был готов. Однако Констанций не пошел на это и инсценировал крестовый поход законности. Править должен был род Константина Великого. Приверженность принципу законности — единственная отличительная черта этого ограниченного человека, мировоззрение которого не отличалось никакой широтой взглядов, и параллелей этому в настоящем хватает. Средств, имевшихся в распоряжении у Констанция, было более чем достаточно. Угроза со стороны Евфрата в то время была невелика, Констанций обеспечил правопреемственность, избрав цезарем своего старшего племянника Галла,⁵³⁶ от чего он ранее уклонялся, и передал ему командование войском в войне против персов.

Сам же [MH. III₁₅₄] он пошел в наступление на Запад. Чтобы встретить эту надвигающуюся опасность, Магненций и Ветранион объединились, и, таким образом, Констанцию противостояли испытанные воины германских и иллирийских войск. Сначала Констанций пошел против Ветраниона. Последний стал августом не по своей воле и не имел желания воевать. Было решено солдатам, т. е. офицерам, предоставить возможность добиваться мирного урегулирования. Состоялось большое собрание офицеров от обеих сторон; почти все были еще офицерами старой закалки, офицерами Константина, и так велико было чувство законности, приверженности сыну прежнего вождя, что большинство взяло сторону Констанция. Ранее говорилось, что, хотя он и был исключительно посредственным оратором, он упивался своим красноречием, даже взялся сочинять стихи, поскольку они удавались ему еще лучше, чем речи в прозе.⁵³⁷ Ветранион вынужден был снять с себя пурпур, и в убогой жизни Констанция это было великим моментом и замечательным деянием.⁵³⁸ Благодаря победе принципа легитимности над мечом, акценты в распределении власти ощутимым образом сместились не в пользу Магненция. Вся история с Ветранионом длилась с 1 марта 350 г., когда он надел пурпур,⁵³⁹ до 25 декабря того же года, когда он, избежав тревог, безмятежно посвятил себя личной жизни.⁵⁴⁰

С Магненцием, напротив, нужно было свести счеты, и в Иллирике оба войска выступили друг против друга. На поле сражения Магненций одержал победу, которая была обеспечена ему военной ловкостью его франков, живших за Рейном, и алеманов. Наконец, 28 сентября 351 г. состоялось решающее сражение у Мурсы.⁵⁴¹ Еще до того [MH. III₁₅₅] его войско выражало протест против узурпатора, и Сильван, сам франк, покинул его, так что даже здесь, у германцев, возымело свое действие волшебство принципа законности.⁵⁴² Это была крайне ожесточенная борьба, не только между кандидатами на трон, но и между народами. Многие магненцианцы погибли, но только превосходство конницы Констанция решило исход дела в его пользу. На этом война, однако, не закончилась, в 352 г. она продолжилась в Италии. Но энергия Магненция истощилась, и в 353 г. в Галлии он потерпел поражение — не из-за силы Констанция, а из-за раскола в рядах германцев. Магненций опирался на франков, Констанций сумел привлечь на свою сторону алеманов, и германцы сражались против германцев, как это часто бывало и бывает в истории. Даже города, например Трир, отступились от Магненция. Галлия была чудовищно истощена и с радостью сбросила давящее ярмо. Магненций, увидев, что все потеряно, убил в Лионе сначала свою мать с братьями и сестрами, потом самого себя.⁵⁴³ Законность и распри между германцами одержали победу.

Констанций, мелочный, мнительный и жестокий, после военного поражения магненцианцев подверг их уголовному преследованию, имея дополнительную цель — набить свои карманы.⁵⁴⁴ Даже Галл был уничтожен и не без основания на то. Он ни на что не годился. В Антиохии по ничтожному поводу он хотел казнить всех членов муниципалитета, и это было сорвано только благодаря решительному сопротивлению наместника (comes Orients) на Востоке Гонората.⁵⁴⁵ О поведении Галла в Антиохии имеются невероятнейшие, однако достоверные, сведения:⁵⁴⁶ неспособный к военному делу, он не был вместе с войском на Евфрате, но, погрязая в пороках, [MH. III₁₅₆] наблюдал развитие событий из Антиохии. Ленивый, жестокий, ограниченный он был совершенно не годен на роль правителя. Однако опять же характерно, что для его устранения поджидали падения Магненция. Пока династия нетвердо стояла на ногах, Констанций приберегал для себя этого жалкого представителя рода. Даже вид его казни скверен: это было убийство, не наказание. Под различными предлогами Констанций выманил его ко двору, постепенно отрезав от него все отряды, и когда тот остался один и был обезврежен, его казнили в Pola.⁵⁴⁷

Перейдем к рассмотрению религиозных отношений, важнейших в то время. Идеальный смысл жизни полностью заключался в религии, и религиозная борьба наполняет время правления Констанция. Это были плоды того, что посеял Константин. Начались крупные конфликты между государством и церковью. Констанций был первым урожденным христианским императором, и он сразу же стал инициатором начала никогда с тех пор не прекращавшейся борьбы церкви против государственной власти. Ряд великих религиозных деятелей, таких как Григорий, Лютер, череда духовных апостолов, начинается с Афанасия.

Отношение к язычеству — коснемся прежде этой стороны — во время правления первого рожденного и воспитанного христианином императора, естественно, приобретает большую остроту; Констанций — первый решительный противник язычества. Как истинный сын своего отца он сам возводил здание богословия. Конечно же, к объявлению христианства единой государственной религией еще не пришли и ограничивались установлением единой религиозной веры для язычников и христиан, а также для тех, кто не являлся ни тем, ни другим.⁵⁴⁸ Например, [MH. III₁₅₇] не подлежит никакому сомнению, что многочисленные высшие военные чины из варварских стран, где ничего не знали о христианстве, были язычниками. Определенного вероисповедания пока не требовалось. Ранее уже говорилось о том, что в язычестве того времени крылось нечто большее, нежели просто негативная альтернатива христианству. Оно изменилось в лучшую сторону, имело горячую веру и религиозность. Наряду с этим существовала нейтральная почва, на которой стояла часть лучших мужей того времени, например Аммиан,⁵⁴⁹ образованных, светских людей, с презрением относившихся как к Богу христиан, так и к Митре. Чего требовали христиане — устранения внешних черт языческого богослужения, закрытия храмов и запрета на принесение жертв, но не политического признания христианской веры.

В 341 г. Констанций раз и навсегда запретил приносить жертвы, к чему относится один неправильно понятый указ его отца, о котором говорилось выше.⁵⁵⁰ Показательно, что этого запрета на принесение жертвы на Востоке придерживались, на Западе — нет. Имеется замечательный труд Фирмика Матерна «О заблуждениях языческих религий» («De errore profanarum religiorum») от 346—347 гг. Он решительно требует подавления института храмов и уничтожения золотых и серебряных идолов. «Следует послать их на монетный двор» — финансовый фактор, желание присвоить земли, принадлежавшие храмам, так же как и во время Реформации, играет здесь свою роль.⁵⁵¹ Однако принципиальное основание пока что не меняется.

Что касается отношений внутри самого христианства, то унификация и ортодоксия были крайне необходимы, и правитель должен был этим заниматься. Первым шагом был собор [MH. III₁₅₈] в Никее с клириками, выступавшими исключительно в качестве советников, и императором, имевшим право выносить решения. Даже спор о праздновании Пасхи кажется нам чем-то неважным, но таковым не является. Когда Пасха во всем христианском мире праздновалась в один и тот же день, то это была соборность, явственное свидетельство единства широких масс. Во время позднейшего разделения церкви на западную и восточную важным стал 325-й год. Рим и Александрия, оба центра христианства, по существу, объединились в вопросе Троицы. То, что не признали, широко известно как арианство. Шум, поднятый из-за такой несущественной тонкости, часто осмеивали. Это извращенное и поверхностное представление. В этом вопросе нашла свое выражение глубинная суть христианства: отношение Сына к Отцу и Троица. Ортодоксия предполагала в обоих одну и ту же сущность, арианство отрицало ее. Если Отец и Сын едины, тогда речь идет о настоящей религии, в этом выражается непостижимое. Если Сын рожден человеком и только подобен Богу, как учит арианство, тогда это не проявление чуда, чего требует верующая человеческая душа. Это появилось только благодаря Афанасию и его учению, и этой вере по праву принадлежало будущее. В собственно христианских центрах преобладало учение Афанасия, более рациональное арианское представление процветало в наполненных греческим духом странах. Император, как уже было сказано, встал на сторону Афанасия. Было сказано ключевое слово «единодушный» (homoousios), но по-настоящему [MH. III₁₅₉] конкретный выбор еще не был сделан.

Так Констанций отнесся к тогдашнему положению и спорным вопросам, явившимся следствием этого положения. После собора Константин начал колебаться, перешел к арианцам и сам лично вступил в конфликт с Афанасием. Отчасти это были мировоззренческие разногласия, но в еще большей степени политические соображения. С 328 г. Афанасий был епископом Александрийским и, говорят, сказал, что он — истинный правитель Египта и от него зависит, войдут ли корабли с хлебом в Константинополь или нет.⁵⁵²В любом случае правильно то, что епископ Александрийский в этой чудесной стране веры имел невероятное влияние. Это первый случай, когда духовная власть присвоила себе место рядом со светской. Константин устранил Афанасия, собственно не отстранив его, и в ссылке на Рейне⁵⁵³ дал ему возможность поразмыслить о последствиях этого присвоения власти. Связи с Западом и местными епископами обрели большее значение; при дворе Константина II утвердилось влияние Александрии на Запад.

Трое сыновей Константина договорились в 338 г., что все сосланные клирики должны вернуться назад.⁵⁵⁴ Это был акт милосердия, который часто имеет место в начале нового правления. Афанасий также вернулся, и сразу же начались конфликты. Констанций был и остался арианцем, оба других сына были дружны с Афанасием. Вернувшись, Афанасий выступил резко и сместил своих противников с их должностей. Он [MH. III₁₆₀] часто напоминает Лютера. Не благодаря учености или силе диалектики он был среди первых, но благодаря твердому убеждению, вере, которая может сворачивать горы. Благодаря бесстрашию, без оглядки на мир он возвышался над своими современниками, и в этом была тайна его деяний. Началась жестокая борьба с церковью за власть, что при Константине I было бы еще неслыханным. Тогда государство было беспомощным и почти не выражало протеста. Констанций призвал епископов в Антиохию. В 338 г. Афанасий был снова смещен и выслан, в 339 г. с применением оружия его преемником был выбран Григорий Каппадокийский.⁵⁵⁵ Император победил еще раз.

Афанасий двинулся на Запад, обратился к Константу и нашел поддержку у западных епископов. Был поднят вопрос: имеет ли император право смещать епископов? Собор, правда, признал это право, но под давлением императора. К этому добавился конфликт между Констанцием и Константом. Последний требовал собрания епископов, и Констанций, обремененный войной с персами, в 343 г. уступил ему. Собор был созван в Сердике (Софии) в Иллирике,⁵⁵⁶ и сразу же разгорелся конфликт. Запад требовал, чтобы Афанасий был признан александрийским епископом; Восток не соглашался, и дошло до схизмы. Восточные епископы пошли в Philippopolis. Собор в Сердике имеет такое значение потому, что на нем впервые официально был признан примат Рима. Римский епископ Аиберий [MH. III₁₆₁] был лидером, он требовал позволить сосланным епископам подавать апелляцию к римскому епископу. Тем самым Риму была дана высшая власть над епископатом. Афанасий, самый влиятельный епископ Востока, присоединился к этому решению. Констанций должен был уступить, в 347 г. он расчистил Афанасию поле деятельности. Это был первый случай, когда император поступил подобным образом. Императорская власть потерпела поражение.

Магненций также был христианином,⁵⁵⁷ но при нем к язычникам относились более терпимо. Было разрешено принесение жертв в ночное время, т. е. язычество проявлялось во всей своей необузданности. После катастрофы с Магненцием Констанций это запретил,⁵⁵⁸ он закрыл храмы, и языческий культ жестоко подавлялся также и на Западе. Если бы язычники проявили такую же ревностность в вере, как и христиане в подобном положении, то, конечно, дело, возможно, могло бы дать результат, но они покорились почти без сопротивления. Констанций сделал важные выводы из победы над Магненцием и применил их против епископов, в особенности против Афанасия.⁵⁵⁹ В 353 г. был созван собор в Арле. Афанасий должен был быть окончательно свергнут. Однако Запад был не так сговорчив — даже в 355 г. в Милане. Епископ Аиберий Римский решительно отказался. Император схватился за меч, когда епископы потребовали, чтобы епископов судили только епископы. Наконец они уступили. Афанасий был отстранен силой, солдаты взламывали церкви, лилась кровь, и в 356 г. [MH. III₁₆₂] Афанасий в третий раз отправился в ссылку — к анахоретам Фив. Там были монастыри, в которых жили сильные, вооруженные люди, наполовину христиане, наполовину — беглецы, не выдержавшие бремени налогов. Там многие годы жил и он. Констанций снова одержал верх и в 359 г. нашел еще одно общее объяснение Троицы, с которым согласился сам Либерий.⁵⁶⁰ Таким образом, он кое-как создал единую государственную церковь. Констанций вел эту борьбу так же, как и войну с персами, — с многочисленными поражениями, зачастую наполовину побежденный, он, в конце концов, утвердил верховную власть государства. Скорее, как принято считать, главным камнем преткновения в этой смуте был вопрос о том, имел ли император право смещать епископа с должности или нет.

Если теперь, когда мы приближаемся к концу жизненного пути Констанция, обратиться к его личности,⁵⁶¹ то лестного о нем можно сказать очень мало. Он не был ни приятен, ни значителен, но следует признать, что репутация его была сильно опорочена и что во многом вынесенный ему приговор несправедлив. Беспристрастное рассмотрение найдет следы его весомого вклада в сферу как государственной, так и религиозной жизни и скажет, что он был лучше большинства правителей того безрадостного столетия. Его личная жизнь была абсолютно чиста. Не то чтобы он просто воздерживался от безумных излишеств, но он был умерен, жил честно и строго, в этикете был ограниченным человеком, но нравственно оставался безупречным. В военном [MH. III₁₆₃] отношении он не был трусливым мошенником, был усердным наездником и хорошим стрелком, лучшим военным, нежели все остальные потомки Константина. Его достижения на ниве образования были невелики; он был очень посредственным оратором, но зато ортодоксальным теологом, ревностным и догматичным. Все это не особенно привлекательно, но, по крайней мере, у него было сильно развито чувство долга. Основная мысль, которой он был в высшей степени одержим, была мысль о принципе законности, и примечательно, что этот принцип получил распространение во всей семье, даже у так непохожего на него племянника и преемника Юлиана. Этот последний также находился в плену фамильного чувства законности, свойственного всему роду Константина.

Конечно, когда Констанций в сильно преувеличенном представлении о своей особе зашел так далеко, что, например, в военных сводках с полей сражений на Рейне приписал все успехи себе, то это было доведением идеи самодержавия до абсурда. С этим непомерно развитым чувством собственной значимости рука об руку шло глубокое недоверие к своим приближенным и прежде всего к наследникам. Касательно Галла мы видели результаты этого, безусловно, вполне заслуженного недоверия, но и Юлиану он доверял так же мало. Он с неохотой признал его последним из рода. По причине бездетности Констанция и после убийства всех остальных родственников дом Константина держался только на этом последнем представителе. Все это, естественно, не могло внушить ему большого доверия. Его [MH. III₁₆₄] офицеры также страдали от этого недоверия к лучшим мужам и от его готовности поверить любой клевете. Шпионаж процветал.

На публике он держался с большим достоинством и отличался хорошими манерами. Повернуть голову в сторону или сплюнуть он счел бы прегрешением против хороших манер, которые хотел бы видеть у себя.⁵⁶² Тем не менее такой аскетизм в жизни производил впечатление, будто у Констанция дела идут лучше, чем у его несравнимо более способного преемника. Это клевета, когда о Констанции говорят, что он был ко всему равнодушен. Его супруга, прекрасная и умная Евсебия, оказывала на него влияние, но, конечно же, когда в игру вступали династические мотивы, ее влияние прекращалось.⁵⁶³Следует признать, что он, несмотря на целый ряд крупных поражений, все-таки держал в узде персов и, несмотря на свою ортодоксальность, твердой рукой укротил иерархию. Язычество его преемника для освобождения церкви сделало больше, чем христианство Констанция. Оно еще раз, как мы уже говорили, объединило всю Империю. На собственно власть это оказало меньшее влияние, чем можно было бы предположить; для этого бюрократия была уже слишком сильна. Верхушка изменилась, чиновники, praefectus praetorio и другие остались.

После того как закончилась борьба с Магненцием, Констанций отправился в Галлию, где провел собор в Arelate (Арль),⁵⁶⁴ но не мог долго оставаться там, поскольку движения [MH. III₁₆₅] на Дунае требовали его присутствия. В войнах Магненция был разрушен весь Ьлан обороны Рейна. После ухода Констанция алеманы наводнили Галлию, а это повлекло за собой ужасные последствия. Города по большей части, естественно, были защищены стенами,⁵⁶⁵ поскольку в целях осады алеманы не перебирались и не могли перебраться через них; однако равнинную часть страны они основательно разграбили, угрожая поджогами. К тому же вновь возродились к жизни банды Bacaudae.

Констанций в качестве magister militum⁵⁶⁶ послал в Галлию Сильвана и этому искусному полководцу удалось вытеснить алеманов. Однако дворцовые интриги уничтожили Сильвана. Правда, это был один-единственный случай, но характерный для Констанция, чтобы его обойти вниманием: более верного слуги, чем Сильван, у него не было. Последний уже встречался нам. Это был тот самый франк с римским именем, чей переход в 351 г. решил участь сражения у Мурзы в пользу Констанция (см. выше: MH. III₁₅₅). Смена имен, как у Сильвана,⁵⁶⁷ была нередка и доказывает нам, что даже среди чиновников высших рангов, которые, судя по их именам, представлялись римлянами, скрывалось еще много германцев, вообще варваров.⁵⁶⁸Вокруг этого испытанного человека была сплетена грубая интрига. Императору показали письма, в которых вместо прежнего текста, частично удаленного, был вписан новый, свидетельствующий о государственной измене. В то время император находился в Милане, Сильвану было предъявлено обвинение в государственной измене, [MH. III₁₆₆] хотя все франкские офицеры, знавшие Сильвана, были убеждены в его невиновности и горячо за него вступились. Император отослал Урсикина, главного противника Сильвана, чтобы привлечь последнего к ответственности. Таким образом он вынудил Сильвана против своей воли совершить то, в чем он обвинялся. Поскольку его считали заговорщиком, он им и стал. Он призвал войска провозгласить его августом, но после 28-дневного правления был побежден и уничтожен.⁵⁶⁹ Галлия, в очередной раз оставленная на произвол судьбы, пережила еще одно нападение алеманов.⁵⁷⁰