Подписание

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Подписание

К моменту подписания пакта Гитлер еще не полностью «обвел» Сталина «вокруг пальца»[1269]. Этот последний — несмотря на эйфорию Риббентропа, которая после его возвращения в посольство распростра­нилась на всю его свиту[1270], — оставался трезвым и спокойным. Более того, «хозяин Кремля» стал даже несколько более любезным: он выгля­дел теперь победителем в этой поначалу столь неравной игре и излучал вновь обретенную — за признанной за ним демаркационной линией — безопасность. Между тем стиль этой встречи по-прежнему оставался явно далеким от характера государственного акта (картина изменилась лишь при заключении договора о границе и дружбе от 28 сентября 1939 г.). Сначала Сталин дал ясно понять, что речь идет, говоря слова­ми Хильгера о браке не «по любви», а «по расчету»[1271] — толкование, которое с обнародованием текста пакта о ненападении в «Правде» от 24 августа 1939 г. получило широкое распространение в стране и оста­валось в силе на протяжении всего периода его действия. Оно прозвуча­ло уже в опубликованном на страницах «Правды» коммюнике от 24 августа[1272] и — что осталось не замеченным многими интерпретато­рами — в речи Молотова на внеочередной четвертой сессии Верховного Совета СССР, созванной для ратификации договора 31 августа 1939 г.[1273] А после разрыва немецкой стороной германо-советского сою­за толкование это позволило Сталину дать в драматической речи по ра­дио от 3 июля 1941 г. в определенной мере достоверное разъяснение по поводу заключения пакта 1939 г. и тем самым одновременно восстано­вить преемственность своей прежней внешнеполитической концепции и концепции союзов[1274].

Чисто прагматический характер пакта отчетливее всего проявился в эти ночные и утренние часы 24 августа 1939 г. в том, что советские хо­зяева даже церемонию подписания договора провели не в подобающем случаю зале и не в присутствии сколько-нибудь широкого круга лиц. Более того, они предложили гостям в течение того времени, пока гото­вился чистовой экземпляр текста договора, который должен был быть подписан, перекусить прямо тут же в кабинете, в котором велись пере­говоры[1275].

Во время этой импровизированной трапезы Риббентроп — среди прочих льстивых излияний вроде того, что Гитлер нашел Сталина «очень симпатичным», — повторил свою ссылку на выступление Ста­лина на XVIII съезде партии 10 марта 1939 г., подчеркнув, что это вы­ступление «содержало фразу, которая, хотя Германия в ней и не упоминалась, была воспринята Гитлером в том смысле, что господин Сталин хотел ею намекнуть, что Советское правительство считает возможным или желательным добиться лучших отношений и с Герма­нией». Сталин, который в начале этих переговоров намеренно пропустил мимо ушей первую ссылку Риббентропа на его речь, произ­несенную на съезде, теперь, видимо, счел себя обязанным проявить подобающую хозяину вежливость по отношению к гостю и «ответил на это коротким замечанием, которое в передаче переводчика Павлова прозвучало так: "Это как раз и входило в наши намерения"»[1276]. Харак­тер этой реплики указывал на то, что теперь, после того как дело сдела­но, Сталин решил поставить себе в заслугу эту прямо-таки навязанную ему Риббентропом идею, которая в свое время никак не значилась в числе главных его приоритетов.

Молотов в лакейском сверхусердии еще раз подхватил это утверж­дение Сталина в своем заключительном тосте, приписав своему «вож­дю» честь авторства идеи: поднимая бокал, он заметил, что «именно Сталин своим мартовским выступлением, которое правильно было по­нято в Германии, положил начало перелому в политических отношени­ях»[1277]. Сталин был польщен, и Молотов, выступая 31 августа в связи с обсуждением вопроса о ратификации пакта, еще раз намекнул на эту взаимосвязь.

Около двух часов утра оба министра иностранных дел в том же ма­лопривлекательном рабочем кабинете в Кремле подписали датированные предыдущим днем документы. По желанию Риббентропа на церемонию подписания были допущены несколько немецких журнали­стов и — на правах протоколиста последующей беседы — исполняю­щий обязанности легационного советника посольства Андор Хенке, хорошо знавший Россию и русский язык. С бокалом русского шампан­ского в руке Риббентроп, испытывая «чувство упоения от сознания удачного завершения авантюры»[1278], начал разговор в духе политиче­ского обзора событий, призванного содействовать прояснению намере­ний сторон. Сталин держал себя подчеркнуто приветливо, но его не покидали трезвость суждений и самообладание, и он — незаметно для предельно самоуверенного Риббентропа — проявил в немногочислен­ных своих высказываниях достаточно твердую уверенность.

Вопрос о смягчающем германском воздействии на Японию, кото­рый, по первоначальным советским представлениям, должен был быть частью протокола, судя по всему, в двух предшествующих раундах пе­реговоров не затрагивался либо же был перенесен на этот неофициаль­ный уровень переговоров. Причина была двоякая: с одной стороны, антикоминтерновский пакт был обесценен договором о ненападении и Советский Союз благодаря секретному дополнительному протоколу рассчитывал на безопасность по крайней мере своей западной границы. С другой стороны, начиная с 20 августа советское контрнаступление протекало успешно. Тем самым японская агрессия теряла свое значе­ние, и Сталин в этом разговоре настойчиво давал понять, что его заин­тересованность в германском посредничестве ослабла. Предложенные Риббентропом добрые услуги он назвал полезными, но стремился не до­пустить, чтобы возникло впечатление, будто соответствующая иници­атива исходила от советской стороны. В отношении Японии Сталин применил классическую формулу советского образа действий: выразил пожелание об улучшении отношений, но подчеркнул, что его терпение имеет предел. Выразил он это так: «Если Япония хочет войны, она мо­жет ее получить. Советский Союз не боится ее и готов к конфронтации. Если же Япония желает мира, то тем лучше!»[1279] Здесь Сталин — дабы произвести впечатление на Риббентропа — со своего рода «садистским удовлетворением» добавил, что его красноармейцы «переколошматили не меньше 20 тысяч японцев» и что это «единственный язык, который эти азиаты понимают»[1280]. Такая форма выражения представляла собой нечто новое. Она призвана была наглядно продемонстрировать прежде всего Германии — союзнице Японии — военную силу и обороноспособ­ность Советского Союза. По этой причине со стороны Риббентропа не было недостатка и в стереотипных заверениях в том, что антикоминтерновский пакт направлен не против СССР, а исключительно против западных демократий.

Об Англии Сталин говорил «с открытой враждебностью и презрени­ем» (Хильгер), а об английской военной миссии высказывался «пренеб­режительно» (Хенке). Здесь еще раз косвенно подтвердилось то, как велики были надежды, которые он связывал с Англией, и насколько сильным оказалось его ожесточение, вызванное английской позицией. Риббентроп с радостью разделил это мнение Сталина, настойчиво под­черкивая военную слабость Англии. Он не забывал при этом подогре­вать советское недоверие в отношении Англии, перефразируя выступление Сталина на XVIII съезде партии, где говорилось, что Анг­лия хочет «заставить других бороться» ради ее собственного притяза­ния на мировое господство.

В этом месте обмена мнениями произошел характерный эпизод, ос­тавшийся не замеченным германской стороной: Риббентроп, настроен­ный под воздействием винных паров на благодушный лад, доверительно намекнул на то, что Англия в эти дни предприняла новую попытку зондажа в отношении германских намерений. «Типично анг­лийский глупый маневр», — добавил он. В ответ на это Сталин тоном всеведущего ясновидца заметил, что «речь, видимо, идет о письме Чемберлена, которое посол Гендерсон 23 августа вручил в Оберзальцберге фюреру»[1281]. Тем самым он дал Риббентропу понять, что информирован о подноготной британо-германских отношений точнее, детальнее и оперативнее, чем германский министр иностранных дел!

К легковесной недооценке Риббентропом военных возможностей английской и французской армий Сталин отнесся «очень скептиче­ски»[1282]. По сообщению Хенке, Сталин намекнул, что Англия будет «ве­сти войну умело и настойчиво», а у Франции «по крайней мере крупная армия». Те неубедительные цифры, которые Риббентроп в ответ на это привел в доказательство незначительности английской и французской военной мощи, не произвели на Сталина должного впечатления: его трезвый реализм подсказывал ему другое. Далее Сталин стал обстоя­тельно расспрашивать о намерениях Италии на Балканах и Германии в Турции. Разъяснения Риббентропа были в первом случае уклончивы­ми, а во втором — дилетантскими. И здесь Сталин тоже дал понять, что он осведомлен лучше собеседника.

Одобрение Сталина встретили высказывания Риббентропа о том, что немецкий народ приветствует взаимопонимание с Советским Сою­зом. Сталин сказал, что охотно верит этому: «Немцы хотят мира и поэ­тому приветствуют установление дружественных отношений между рейхом и Советским Союзом». Затем Сталин, как явствует из записи разговора, сделанной Андором Хенке, «спонтанно» провозгласил тост в честь Гитлера, сказав при этом: «Зная, как сильно немецкий народ лю­бит своего фюрера, я хотел бы выпить за его здоровье». Эта здравица, произведшая сильнейшее впечатление на немецких гостей, в действи­тельности, если соразмерить ее с обычным русским и особенно кавказ­ским церемониалом, представляла собой скромный и скупой на слова жест признания по адресу противной стороны[1283]. Он не содержал даже видимости выражения личного уважения. Напротив, когда Молотов поднял бокал за здоровье рейхсминистра иностранных дел и посла гра­фа фон Шуленбурга, то этот жест имел конкретный, обогащенный со­вместным опытом смысл.

Наконец, в конце этой встречи Сталин в виде напутствия со всей от­четливостью изложил Риббентропу свою действительную оценку пак­та и всего связанного с ним, заявив при прощании, что «Советский Союз воспринимает пакт очень серьезно» и что он, Сталин, «может под честное слово заверить, что Советский Союз не обманет своего партне­ра»[1284]. Не было случайным и, видимо, не осталось незамеченным то, что гость не ответил хозяину сопоставимым заверением.

Тонкие ноты, звучавшие в высказываниях Сталина, ускользнули от германского министра иностранных дел. Он увидел в Сталине «чело­века необычного формата. Его трезвая, почти сухая и тем не менее столь меткая манера выражения, его жесткость и в то же время широта мышления при ведении переговоров показывали, что он не зря носил свое имя». В германском посольстве, где по случаю подписания догово­ра было устроено еще одно импровизированное торжество, Риббентроп выглядел сверх всякой меры упоенным в конечном счете все же столь неожиданно большим успехом. По его собственным словам, он «в счи­танные часы после... прибытия в Москву добился такого взаимопони­мания, какое... при отлете из Берлина казалось немыслимым»[1285].

Об успешном завершении своей миссии Риббентроп в эти утренние часы 24 августа из Москвы сообщил по телефону в Берхтесгаден Гитле­ру. Сообщение это вызвало у фюрера приступ маниакально-патологи­ческой исступленности, давшей выход его завоевательскому духу. Он стучал кулаками по стене, вел себя как сумасшедший и кричал: «Те­перь весь мир у меня в кармане!»[1286] «Теперь мне принадлежит Европа. Азию могут удерживать в своих руках другие!»[1287] Своему адъютанту он сказал, что это «произведет эффект разорвавшейся бомбы»[1288].

На следующий день вечером — около 19 часов — Гитлер принимал уже в берлинской имперской канцелярии в присутствии Геринга и Вайцзеккера торжествующего министра иностранных дел[1289]. Этот по­следний дал ему понять, что желание Сталина и Молотова добиться прочного и длительного взаимопонимания с Германией «искренне»[1290]. Гитлер своими дикими жестами безумца вновь дал выход необузданной радости по поводу успеха этого маневра. По свидетельству руководите­ля канцелярии министра иностранных дел, Гитлер был убежден, что «свершил величайший подвиг своей жизни, который затмил собой все прежние успехи во внутри- и внешнеполитической областях»[1291].

Статс-секретарь фон Вайцзеккер явно у клонился от обязательной посему случаю эйфории. Его надежда на сохранение «неопределенного состояния» до осени, когда начало любой военной кампании и тем самым большой войны было бы уже невозможно, не сбылась. Он рассчитывал на восточные темпы ведения переговоров и на славянскую крестьянскую хитрость, но ошибся в этом, ибо «не ожидал, что эта преграда на пути войны так быстро рухнет»[1292]. Несколько недель спустя, уже после окончания польской кампании, в ходе которой и его семье пришлось отдать первую кровавую дань за преступное безрассудство его начальников, он еще раз занялся выяснением причин возникновения войны. Ему при­шлось признать, что «в русском вопросе» он «несколько разочаровался». «Я рассчитывал, — писал он, — что мы, пожалуй, сможем привлечь рус­ских на свою сторону. Но то, что они так скоро и точно к намеченному сроку нападения на Польшу, так сказать, с сегодня на завтра перейдут на нашу сторону, я считал совершенно невероятным»[1293].

Его уволенный в отставку коллега Ульрих фон Хассель увидел в за­ключении пакта причину наступления «крайнего обострения положе­ния». При всем том, что пакт, по его словам, был воспринят в мире как мастерский тактический ход, одновременно с его заключением, одна­ко, было дано также «доказательство полной аморальности и бесприн­ципности обоих диктаторов». Но вопреки расчетам Гитлера пакт, по мнению Хасселя, показал Англии, «что на карту поставлено все и что дальнейшее падение престижа означало бы для западных держав на­стоящую катастрофу. Этим объясняется немедленное заключение поч­ти без всяких оговорок союза с Польшей». Авторитет же германской политики, подчеркивает Хассель, с заключением пакта «упал еще ни­же», если это вообще было возможно[1294].

В то время как в официальном Берлине царило радостное оживле­ние, Москва впала в депрессию. На следующее после подписания пакта утро Сталин, должно быть, полностью осознал всю «драматичность» принятого им решения. По неизвестным нам причинам (а это могла быть секретная информация из германского посольства, возможно полученная через прослушивание бахвальства Риббентропа по поводу удавшейся сделки) он впал в состояние крайней неуверенности, съедае­мый сомнениями, не использует ли Гитлер этот договор «как дубинку для выколачивания из Англии и Франции нужных ему уступок»[1295].

С позиций германского посольства в Москве визит Риббентропа вы­глядел «большим решением, которое все... полностью опрокидыва­ет»[1296]. И здесь «восприятие... скептическое и озабоченное»[1297]. 24 августа посол, вопреки обыкновению, уже очень рано — около 9 ча­сов утра — объявился у себя в офисе. Его ближайшие сотрудники заме­тили в нем сильное внутреннее возбуждение. Вскоре после своего прибытия в посольство Шуленбург пригласил своего личного референ­та Херварта, о котором ему было известно, что он поддерживает тесные связи с другими посольствами. Посол со всей откровенностью излил Херварту чувства, во власти которых он оказался в это утро при тягост­ном пробуждении после ночи, ознаменовавшейся подписанием пакта. Его дипломатической инициативой злоупотребили, пакт о ненападе­нии — инструмент поддержания мира — в результате подписания про­токола о разграничении сфер интересов превратился в свою противоположность — в разбойничий союз для войны. Если еще во вре­мя переговоров он и питал надежду на то, что таким способом можно предотвратить войну, то откровенное бахвальство Риббентропа после совершенной сделки должно было убедить его в обратном.

Тот факт, что Шуленбург сыграл столь важную роль в подготовке этого пакта, обернулся для него — как понял референт — «трагедией». Согласно воспоминаниям Херварта, Шуленбург сказал ему такие сло­ва: «Я, не жалея сил, трудился ради хороших отношений между Герма­нией и Советским Союзом и в известном смысле достиг этой своей цели. Но вы сами понимаете, что в действительности я не достиг ничего. Этот договор приведет нас ко второй мировой войне и низвергнет Германию в пропасть». Затем посол заговорил о предстоящей войне, в отношении которой он был убежден, что это будет затяжная война.

Сразу после этого разговора — в Москве, по тамошним представле­ниям было еще сравнительно рано — Херварт, «подавленный и опеча­ленный»[1298], из своего посольского кабинета позвонил американскому другу и коллеге Чарльзу Болену и попросил его, не считаясь ни с каки­ми соображениями безопасности, тотчас же приехать к нему в посоль­ство. В своей рабочей комнате, непосредственно примыкавшей к кабинету посла, Херварт во всех подробностях проинформировал со­ветника американского посольства в Москве о заключении пакта. Он сообщил Болену, что «полное взаимопонимание» обеих сторон зафик­сировано в секретном протоколе, который предусматривает разделение восточноевропейских стран (Херварт упомянул все соответствующие страны, за исключением Финляндии) на «сферу жизненных советских интересов» и «германскую гегемонию». Согласно этому секретному протоколу, сказал далее Херварт, Советский Союз в случае территори­альных изменений, которые будут предприняты в этом районе Герма­нией, получит «территориальную компенсацию». Кроме того, в «основном документе» каждой из сторон запрещено присоединяться к любой, враждебной другой стороне группировке держав, так что присо­единение Советского Союза к англо-французскому альянсу отныне в такой же мере невозможно, как и союз Германии с Японией. Как вспо­минал впоследствии Чарльз Болен, Херварт был «крайне угнетен. Пакт произвел на него удручающее впечатление... он отчетливо представлял себе, что это означает войну против Польши»[1299].

Болен незамедлительно информировал об этом своего посла. По­следний тут же составил текст телеграммы, которую около 12 часов дня — за час до отъезда делегации Риббентропа из Москвы — велел за­шифровать и отправить в Вашингтон. В телеграмме Лоуренс Штейнгардт, проинформировав государственного секретаря о сообщениях советских утренних газет относительно пакта о ненападении, далее до­бавил: «Меня в строго доверительном порядке поставили в известность о том, что минувшей ночью между советским и германским правитель­ствами достигнуто полное «взаимопонимание» по территориальным вопросам в Восточной Европе. Согласно договоренности, Эстония, Лат­вия, Восточная Польша и Бессарабия признаны сферами жизненных советских интересов... Мой информант добавил, что статья 4, которая запрещает каждой из договаривающихся сторон присоединяться к группировкам третьих держав, направленным против другой стороны, не только не допустит, чтобы Советский Союз принадлежал к какому-либо англо-советскому союзу, но и исключит сверх того любые германо-японские совместные действия... В результате дискуссий по терри­ториальным вопросам, касавшихся стран, расположенных между Гер­манией и Советским Союзом, достигнута, как мне сообщили, секретная договоренность о том, что Советский Союз по желанию мо­жет получить компенсацию за те два территориальных изменения, ко­торые Германия, возможно, произведет в этих регионах»[1300].

Эта телеграмма американского посла в Москве была получена гос­секретарем Корделлом Хэллом в первой половине того же дня. Вскоре после полудня того же 24 августа Хэлл лично встретил на вокзале воз­вращавшегося из своего турне президента Рузвельта и затем сопровож­дал его до Белого дома. Как сообщал потом сам Хэлл, в ходе их беседы он в состоянии был рисовать перед Рузвельтом «лишь самые мрачные перспективы», внушая президенту, что «оставшиеся дни мира можно сосчитать по пальцам двух рук». После всестороннего обсуждения си­туации ни госсекретарь, ни президент не смогли решиться на то, чтобы, как вспоминал впоследствии Хэлл, «оказать какой-то нажим на Поль­шу»[1301]. О какой-то совместной — например, с Англией — политиче­ской акции в подобном направлении в тот момент еще нечего было и думать. Как сообщал в конце того же дня из Москвы посол Штейнгардт, он попытался обратить внимание на серьезность положения британско­го посла Сидса, который, как он выяснил, пребывал в полном неведении относительно степени единодушия, достигнутого между Германией и СССР. Намеки Штейнгардта на то, что достигнуто далеко идущее взаимопонимание по существенно важным политическим воп­росам, Сидс с благодарностью принял к сведению как выражение «лич­ного мнения» американского посла, не собираясь, судя по всем признакам, делать надлежащие выводы[1302].

А в это время на коллегу Штейнгардта и Сидса по дипломатическо­му корпусу Шуленбурга, который внезапно приобрел огромную попу­лярность в Германии, обрушился целый поток поздравительных телеграмм. В своем узком кругу германский посол комментировал их со скептической усмешкой, заявив: «Многие люди поздравляют меня с этим успехом.«Но теперь Гитлер имеет возможность развязать войну, которую мы проиграем»[1303]. И еще одно его высказывание по этому по­воду: «Меня поздравляют с дипломатическим успехом. Но в действи­тельности этот договор отпустил тормоза, которые могли бы спасти Германию от сползания в пропасть»[1304].

С затаенной иронией, порожденной знанием сходности обуреваю­щих оба сближающихся правительства психологических комплексов — специфической комбинации унижения, честолюбия и гигантомании, — Шуленбург писал в частном письме в Берлин: «Визит господина фон Риббентропа напоминал торнадо, ураган! Ровно 24 часа пробыл он здесь; 37 человек привез он с собой, из которых, собственно, лишь ка­ких-то четверо-пятеро что-то делали. Тем не менее эта «избыточность» была оправданна: министр иностранных дел великого Германского рейха не мог явиться сюда на правах «мелкого чиновника»! Но у нас бы­ла уйма хлопот с размещением и питанием всех этих людей, на приезд которых мы не рассчитывали. Нам пришлось по телеграфу заказать продукты в Стокгольме и самолетом доставить их сюда... И вот теперь все мы тут малость, так сказать, «надорвались». Мои шифровальщики около двух недель почти совсем не спали, да и прочим сотрудникам по­сольства пришлось не легче. Все, однако, понимают, что ради столь большого и важного дела стоило поднапрячься. Но это одна сторона де­ла! К сожалению, имеется... и другая... Ты, конечно, знаешь, что пар­тийный съезд не состоится, что я пока ни при каких условиях не смогу побывать в Берлине и что угроза войны сейчас еще сильнее, чем в ми­нувшем году. Дай Бог, чтобы все хорошо складывалось! ...Надежда на мирный исход еще не утеряна, хотя снова должно произойти чудо! Пол­ностью это не исключено! ...Ты не можешь себе представить, какой ги­гантский перелом произошел здесь за каких-то 48 часов: «злейший враг» вдруг стал добрым другом и, что примечательно, все произошло удачно! Ибо никак нельзя убить старое пристрастие русских к нем­цам!»[1305]

Несколькими днями позднее, уже после начала войны, граф Шу­ленбург писал в частном письме в Берлин: «Итак, произошло самое страшное: началась большая война. Не думал, что мне придется пере­жить это дважды! Я был твердо уверен в том, что после заключения пакта с Советским Союзом польский вопрос решится мирным путем. Судя по всему, Великобритания не смогла пойти на «второй Мюнхен». Чемберлена растерзали бы, если бы он совершил такое еще раз... Но си­туация тем не менее остается трагичной! Я вообще уже больше не мо­гу... радоваться дипломатическому успеху, достигнутому здесь в Москве. Быть может, это вообще и не было счастьем для Германии! Но теперь все это во власти судьбы»[1306].

INCLUDEPICTURE "media/image2.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image2.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image2.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image2.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image2.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image2.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image2.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image2.jpeg" * MERGEFORMAT

Групповое фото, сделанное 23 августа 1939 года перед подписанием германо-советского пакта о ненападении. Слева направо: Молотов, Сталин, германский посол в Москве граф фон дер Шуленбург, советник посольства Хенке, рейхсминистр иностранных дел фон Риббентроп.

INCLUDEPICTURE "media/image3.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image3.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image3.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image3.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image3.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image3.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image3.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image3.jpeg" * MERGEFORMAT

Подписание пакта комиссаром по иностранным делам СССР Молотовым

INCLUDEPICTURE "media/image4.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image4.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image4.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image4.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image4.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image4.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image4.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image4.jpeg" * MERGEFORMAT

Подписание пакта рейхсминистром иностранных дел фон Риббентропом.

INCLUDEPICTURE "media/image5.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image5.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image5.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image5.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image5.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image5.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image5.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image5.jpeg" * MERGEFORMAT

После подписания пакта. Рейхсминистр иностранных дел фон Риббентроп (слева) и И В. Сталин.

INCLUDEPICTURE "media/image6.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image6.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image6.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image6.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image6.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image6.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image6.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image6.jpeg" * MERGEFORMAT

Германский посол в Москве граф фон дер Шуленбург (фото из семейного архива)

INCLUDEPICTURE "media/image7.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image7.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image7.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image7.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image7.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image7.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image7.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image7.jpeg" * MERGEFORMAT

Телеграмма Шуленбурга в МИД Германии от 16 августа 1939 года (фотокопия).

INCLUDEPICTURE "media/image8.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image8.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image8.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image8.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image8.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image8.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image8.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image8.jpeg" * MERGEFORMAT

INCLUDEPICTURE "media/image9.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image9.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image9.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image9.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image9.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image9.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image9.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image9.jpeg" * MERGEFORMAT

Телеграмма Шуленбурга в МИД Германии от 20 августа 1939 года (фотокопия)

INCLUDEPICTURE "media/image10.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image10.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image10.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image10.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image10.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image10.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image10.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image10.jpeg" * MERGEFORMAT

INCLUDEPICTURE "media/image11.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image11.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image11.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image11.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image11.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image11.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image11.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image11.jpeg" * MERGEFORMAT

11смсцкий текст секретного дополнительного протокола от 23 августа 1939 года (фотокопия).

INCLUDEPICTURE "media/image12.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image12.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image12.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image12.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image12.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image12.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image12.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image12.jpeg" * MERGEFORMAT

Русский текст секретного дополнительного протокола от 23 августа 1939 года (фотокопия).