Экономическое умиротворение и военное устрашение
Как показывают речи и выступления в связи с празднованием 21-й годовщины Октябрьской революции, антифашистская позиция СССР даже усилилась. Во внутренней жизни она сопровождалась новой волной террора под лозунгом борьбы с врагами народа, агентами иностранных держав и шпионами зарубежных стран, что означало устранение потенциально ненадежных сил в армии и органах государственной безопасности. Навсегда «исчез» командующий дальневосточными войсками Красной Армии маршал Блюхер[210]. Его расстреляли в ноябре 1938 г.[211] Наркома внутренних дел и, следовательно, шефа ГПУ Ежова заменил через несколько недель земляк Сталина, грузин Лаврентий Берия[212]. Из Наркоминдела удалили назначенных Литвиновым руководителей отделов Вайнштейна(Германия) и Вайнберга(Англия)[213]. К концу 1938 г. половина из назначенных в начале того же года народных комиссаров была освобождена от занимаемых должностей[214].
К столь суровому превентивному идеологическому очищению военного и государственного аппарата Сталина в известной мере побудило его особое восприятие обострения внешнеполитической ситуации. Накануне празднования[215] Молотов в разделе своей речи, касающемся международного положения, заявил о том, что «вторая империалистическая война», война между двумя группировками капиталистических держав, уже началась: фашистские агрессивные державы (Германия, Япония и Италия) привели в движение свой военный потенциал, чтобы померяться силами с «демократическими» государствами (Англией, Францией и США). Что касается Советского Союза, то здесь, по словам Молотова, удар фашистских агрессоров наносится одновременно с восточного и западного направлений, причем вопрос о нападении в районе озера Хасан «решался, собственно, не в Токио... а, скорее, в Берлине»; то были, по его мнению, прямые последствия направленного против СССР «антикоммунистического пакта».
Речь Молотова показала, что изменений или переориентации во внешней политике СССР не произошло. Молотов определенно делал ставку на политику коллективной безопасности как единственный действенный инструмент, способный воспрепятствовать распространению мирового пожара, и, имея в виду «малые страны», ставшие жертвами соглашательства западных демократий с агрессорами, утверждал: «Что же, мы знаем свои обязанности. Мы ответим на любые провокационные выходки поджигателей войны, со стороны агрессоров против Советского Союза — будь то на западе или на востоке — мы ответим на каждый удар двойным и тройным ударом». Ссылаясь на более ранние высказывания Сталина, Молотов подчеркнул, что Советский Союз все еще окружен капиталистическими странами, которые с ненавистью смотрят на родину социализма. Он призвал советский народ к бдительности и объявил решительную борьбу против внешних и внутренних врагов.
От имени Коммунистического Интернационала — второй опоры советской внешней политики — его секретарь Георгий Димитров, проживавший после Лейпцигского процесса в Москве, опубликовал в газете «Правда» вызвавшую большой интерес статью, в которой объявил о создании интернационального единого фронта народов всех стран против фашизма[216]. Германия, как утверждал Димитров, хочет превратить Прибалтийские государства в плацдарм для борьбы против Советского Союза и отторгнуть от него Украину, и западные буржуазные правительства помогают Германии. Только антифашистское движение народных масс способно помешать этому.
Одновременно в журнале «Большевик»[217] Димитров опубликовал поразительно точную в хронологическом отношении программу германской агрессии, которая ожидала Европу в последующие годы. Нападение Германии на Советский Союз стояло в этой программе на восьмом месте и предполагалось осенью 1941 г.
Опасность, исходившая от Германии и Японии, вне всякого сомнения, определяла внешнеполитическое мышление и действия Советского правительства. Подобные наблюдения дали повод германскому послу в первом после Мюнхенского соглашения политическом отчете[218] от 18 ноября 1938 г., направленном в министерство иностранных дел, высказать мнение, что «во взглядах Кремля изменений не произошло», «коллективизм, Лига Наций и мысль о народном фронте, таким образом, по-прежнему остаются основами внешней политики Советов... Высшим принципом этой политики является борьба с фашизмом и укрепление обороноспособности Советского государства»... В условиях «капиталистического окружения Советского Союза» в Кремле признают, что «рассчитывать придется на собственные силы». Вывод Кремля состоит в необходимости «создания сильной Красной Армии».
Отчет посла явно имел целью насторожить и припугнуть. Берлину он должен был напомнить о том, что Советское правительство неизменно придерживалось стратегии коллективной безопасности против возможной агрессии и в полную силу наращивало свою военную мощь. Именно на фоне этого соперничества двух вооружающихся систем представлялась (правда, относительная) возможность — то была основная мысль Шуленбурга — «снижения напряженности на экономической основе»[219]. Подобное скрытое предложение — вместе с признанием им частичной однородности и функциональной аналогии обеих тоталитарных систем — основывалось на наблюдении нового, ускоренного процесса недоверия, которое проявлялось в болезненных формах «осознания капиталистического окружения» вождями обоих государств. В своих отчетах посол старался продемонстрировать германской стороне единообразие и параллельность этого развития как базу для определенных форм взаимопонимания.
Из частной переписки посла видно, что он стремился не к союзу отверженных тоталитарных режимов против демократического мира, а, скорее, питал надежду, что западные державы постепенно преодолеют свою сдержанность и в качестве стабилизирующего фактора включатся в скрытый германо-русский конфликт. В этом же смысле он стремился воздействовать и на своих западных коллег, находящихся в Москве. В те дни он имел длительную беседу с Чарльзом Уиллером Тейером, молодым эрудированным американским вице-консулом, интеллектуальные способности которого Шуленбург высоко ценил; подобные контакты он рекомендовал также своим сотрудникам[220]. После разговора с Тейером Шуленбург 20 ноября 1938 г. в частном порядке писал в Берлин: «Ты, возможно, читала, что посол Вильсон был вызван между тем в Вашингтон «для отчета» и что наш посол в Вашингтоне Дикхоф получил приказ «с той же целью» приехать в Берлин. Мы здесь пока не знаем, что за этим кроется, но это походит на скандал, который, конечно, не пойдет на пользу. Следует ждать дальнейшего развития событий. Тем не менее я полагаю, что другие державы должны наконец в данной ситуации начать делать что-то действительно полезное. Возможно, в таком случае и возникнет неожиданно быстрое решение, которое иначе может заставить ждать себя еще очень долго»[221]