Шнурре отзывают
Шнурре отзывают
В течение десяти дней между приемом Мерекалова Вилем (20 января) и запланированным приездом Шнурре в Москву (30 января), там наметились существенные перемены. Если торжественное заседание 21 января по случаю дня памяти Ленина еще пронизывала мысль о военном окружении (как известно, речи писались заранее[286]), то советская пресса, по наблюдениям германского посла, «никак не реагировала» на тревожные сообщения западных органов печати о предстоящем нападении Германии на Украину, а, «напротив, пыталась внушить французам, что мы вместе с итальянцами проявляем интерес к их стране — следующему объекту «агрессии»[287].
Вскоре во время вручения верительных грамот новым британским послом в Москве сэром Уильямом Сидсом Литвинов, касаясь вопроса возможного германского нападения на Украину, с «оптимизмом» заметил, что Гитлер всегда шел путем наименьшего сопротивления, а потому и следующий удар вряд ли направит на восток. Это же повторил 27 февраля в беседе с лордом Галифаксом советский посол в Лондоне И.М.Майский[288].
Заместитель наркома иностранных дел Потемкин 23 января в общих чертах известил посла союзной с Германией Италии Аугусто Россо о возможности германо-советских переговоров относительно расширения товарообмена между обеими странами[289] в этой связи он коснулся также итало-советских отношений и напомнил, как бы между прочим, о высказывании итальянского министра иностранных дел Чиано во время последней встречи с советским полпредом в Риме Б.Е.Штейном. Наметилась бросающаяся в глаза смена настроения[290].
Перед возвращением в Москву Шуленбург по приглашению Мерекалова 27 января посетил с ответным визитом советское представительство. В непринужденной беседе советник Астахов спросил, не считает ли Шуленбург, что начавшийся обмен мнениями относительно возобновления переговоров о торговле и кредитах связан с улучшением политических отношений. Шуленбург, сдерживая пока еще преждевременный оптимизм, дал понять, что улучшение политических отношений прежде всего зависит от результатов предстоящих переговоров[291].
В тот же день корреспондент Верной Бартлетт, известный своими близкими связями с советским полпредством в Лондоне, сообщил в «News Chronicle» о раздражении Советского Союза по поводу неуместной пассивности англичан. Он дал понять, что германо-советские торговые переговоры могли положить начало их сближению[292]. Газета «Правда» 31 января, то есть через день после примечательной речи Гитлера в рейхстаге[293], но уже в изменившихся условиях, на стр. 5 поместила длинное сообщение ТАСС из Лондона[294], в котором воспроизвела содержание статьи Бартлетта. В сообщении английское правительство обвинялось в серьезных дипломатических проступках по отношению к СССР и в желании дать империи скорее погибнуть, чем при поддержке Советского Союза одержать победу.
По мнению Бартлетта (и ему вторила «Правда»), внимания заслуживал тот факт, что инициатива к новым советско-германским и советско-польским торговым переговорам исходила от Берлина и Варшавы. Другими словами, несмотря на риторические выпады против большевизма, Гитлер не хотел упустить столь подходящий случай, позволявший устранить возможность одновременного давления и с запада и с востока. Советские круги (так писала «Правда», повторяя слова Бартлетта) всегда ведь придерживались мнения, что политика дружбы возможна с любым правительством, которое отвечает тем же. В нынешних условиях, говорилось далее, когда в Англии ведется кампания в пользу расторжения англо-советского торгового договора, германо-советские торговые переговоры, имеющие также и «политическое значение», могут привести к тому, что в случае войны СС.СР предоставит Германии «неисчерпаемые ресурсы». Было бы, писала «Правда» со слов Бартлетта, «чрезвычайно неразумно предполагать, что существующие в настоящее время между Москвой и Берлином разногласия непременно сохранятся как неизменный фактор международной политики».
Статья «Правды» имела целью предупредить Англию, о чем свидетельствовало выраженное в ней сильное недовольство английской позицией. Кроме того, статья отразила изменившуюся после любезного разговора Гитлера с Мерекаловым атмосферу, не преминув раскрыть истинные причины такого поведения Гитлера. Она была рассчитана на то, чтобы привлечь всеобщее внимание. Аккредитованный в Москве американский поверенный в делах послал подробнейшее сообщение в Вашингтон[295].
Тем временем Советскому правительству пришлось пережить резкую отповедь. Риббентроп, находившийся в конце января в Варшаве и в очередной раз пытавшийся заручиться согласием Польши, приказал Шнурре, который 30 января должен был встретится с Микояном и уже прибыл в Варшаву, немедленно вернуться в Берлин. Дело в том, что министра иностранных дел шокировали сообщения западной прессы об отъезде немецкой торговой делегации в Москву, хотя были приняты все меры для «маскировки»[296] поездки Шнурре (встретившись с Шуленбургом в Варшаве, он последовал бы дальше в качестве личного гостя посла). Шуленбург был вынужден ни с чем вернуться в Москву. Об отзыве Шнурре в Берлин Эмиль Виль 28 января без вразумительного объяснения информировал советского полпреда в Берлине Мерекалова и германское посольство в Москве[297].
Об этом поступке Германии (по мнению Хильгера и Шнурре, это была «пощечина» Советскому правительству) тогда много говорилось, а позднее кое-что писалось[298]. В этой связи следует отметить две причины: экономическую и политическую. С одной стороны, как теперь вспоминает д-р Шнурре, Германия хотя и была «сильно заинтересована в поставках важного в военном отношении сырья, но все-таки в тот момент не решалась начинать с Советским Союзом крупномасштабные торговые переговоры»[299]. С другой стороны, Гитлер и Риббентроп уже дали свое согласие на переговоры, исходя из далеко идущих политических расчетов. Поэтому, разумеется, после того как тайные политические планы, связанные с замаскированной поездкой, оказались раскрытыми в западной прессе, оба почувствовали себя «пойманными с поличным»[300] и отреагировали в истерической форме[301].
Советское правительство, которое, как позднее Астахов заявил Вайцзеккеру, поездке Шнурре в Москву сперва не придало политического значения, усмотрело в несовместимом с протоколом «отказе германского правительства... несомненный политический акт»[302]. Его экономические интересы и престиж пострадали оттого, что Германия все еще оглядывалась на Англию и Францию. О том, что Гитлер, оправившись от внезапного раздражения, быстро вспомнило своих долговременных тактических расчетах, свидетельствует его речь в рейхстаге, произнесенная 30 января 1939 г., в которой он вопреки своей привычке обошел молчанием Советское государство.
Важным в этой связи является тот факт, что с отзывом Шнурре инициатива германской дипломатии в России потерпела первую серьезную неудачу. Об этом Шуленбург со всей откровенностью писал Вайцзеккеру после того, как улеглось негодование[303]; тот в свою очередь выразил общую надежду, что, «несмотря на подобные осложнения, цель будет достигнута»[304].
Когда в первые дни февраля 1939 г. в министерстве иностранных дел прошел слух о том, что разгневанное руководство подумывает даже о разрыве германо-советских отношений, Эмиль Виль вновь проявил инициативу, чтобы, указав на потребности экономической политики, предостеречь от катастрофических последствий такого шага. Посоветовавшись со Шнурре и другими заинтересованными лицами, Виль 6 февраля составил для Риббентропа «Записку об экономических последствиях разрыва отношений с Советским Союзом»[305], в которой он, приводя важные в данной ситуации аргументы и ссылаясь на все заинтересованные ведомства, подчеркнул, что при разрыве отношений лопнут не только повисшие в воздухе переговоры об увеличении поставок советского сырья, но и будут полностью приостановлены уже согласованные поставки, а «прекращение завоза сырья из России даже в нынешних размерах нанесет серьезный экономический ущерб». В качестве довода Виль выставил также «озабоченность заинтересованных ведомств» по поводу разрыва отношений и однозначно высказался не только за сохранение, но и за расширение «всеми средствами» товарообмена с Советским Союзом.
В тот же день он пригласил полпреда Мерекалова[306], чтобы, несомненно, как-то оправдать неподобающее поведение немецкой стороны и, несмотря на это испытание, не дать замереть германо-советскому диалогу[307]. В своем отчете о встрече Виль приписал Мерекалову слова о том, что тот якобы по-прежнему рассчитывает «на благоприятный исход переговоров в Москве» и надеется, что они «приведут к расширению торговых отношений между Советской Россией и Германией», — слова, которые, учитывая сильное раздражение Советского правительства, Мерекалов вряд ли мог произнести, но которые очень точно отражали надежды германской дипломатии.
Представители германского посольства в Москве в беседах с коллегами, в частности с сотрудниками посольства США, также выражали надежду, что отзыв Шнурре является лишь отсрочкой, но не изменением принципиальной позиции Германии относительно достижения с СССР соглашения о расширении торговых связей[308]. В беседах они дали понять американским коллегам, «что внезапное отозвание господина Шнурре... было связано с различными интерпретациями деталей торгового соглашения между Германией и Советским Союзом». Эти интерпретации, как предполагалось, вызвали негодование Гитлера и других высших нацистских чинов и привели к решению отложить переговоры с Советским правительством[309].
Продолжению инициативы, возможно, способствовало и то, что попытки Риббентропа во время визита в Варшаву в последние дни января 1939 г. втянуть Польшу (как выразился министр иностранных дел Бек) «в антирусскую комбинацию не увенчались успехом. Он получил ответ, что мы (поляки) очень серьезно относимся к нашему договору о ненападении с Россией и рассматриваем его как долгосрочное решение»[310].
По воспоминаниям присутствовавшей тогда в Варшаве жены Риббентропа, потрясение, вызванное отказом Польши (а Бек на второй день вообще не пришел на условленную беседу с Риббентропом), побудило его (как, вероятно, и Гитлера за три недели до того) на обратном пути из Варшавы в Берлин впервые заявить: «Теперь, если мы не хотим оказаться в полном окружении, остается единственный выход: объединиться с Россией»[311].
В то время как подобные соображения приобретали сторонников в других ведомствах[312], Гитлер опять заколебался, размышляя о том, не стоит ли все-таки в качестве следующей цели избрать Украину. Уступчивая реакция за рубежом на речь в рейхстаге вновь оживила воинственные настроения. За границей все еще носились с идеей длительного мира. Однако он был возможен лишь в том случае, «если они (так выразился 1 февраля после встречи с Гитлером Геббельс) дадут нам то, что принадлежит нам по праву». Гитлер, по словам Геббельса, усиленно размышлял над своими «дальнейшими внешнеполитическими шагами. Возможно, опять наступит черед Чехословакии... Ведь эта проблема разрешена только наполовину. Но Гитлер окончательно еще не решил. Может быть, Украина»[313].
В условиях подобной нерешительности сторонникам более прочных отношений с СССР из министерства иностранных дел позволили через посла Шуленбурга возобновить прерванные переговоры в Москве, если советская сторона, несмотря на перенесенную обиду, на это согласится.