Германия отказывается от Закарпатской Украины

Германия отказывается от Закарпатской Украины

В конце февраля — начале марта 1939 г. Советское правительство по-новому подошло к оценке опасности в обозримом будущем со сторо­ны Германии. Именно тогда оно пришло к выводу, что колебания Гитлера окончились и он решил нанести первый удар не на востоке, в направлении сырьевой базы Украины (то есть против СССР), а на запа­де[342]. Чрезвычайно важную роль в этой оценке очередности германских намерений сыграл «отказ Гитлера от украинской идеи»[343].

В феврале 1939 г. Гитлер, как видно, временно оставил намерение использовать так называемую Закарпатскую Украину в качестве про­пагандистского и военного средства завоевания Советской Украины[344]. В марте он открыто уступил ее в награду за присоединение к антико­минтерновскому пакту венгерскому регенту Хорти. 13 марта немецкий посланник в Бухаресте фон Эрдмансдорф известил Хорти и премьер-министра Телеки о том, что Гитлер хочет, чтобы венгерские войска за­хватили Закарпатскую Украину одним ударом и по согласованию с немецкими войсками, расположенными в Богемии и Моравии. Со своей стороны Хорти с согласия Гитлера потребовал в ультимативной форме отторжения Закарпатской Украины от Чехословакии. 14 марта, задень до вступления германских войск в Прагу, венгерские войска оккупиро­вали эту восточную, граничащую с СССР часть Чехословакии[345].

Очевидный отказ Гитлера от планов создания «Великой Украины» содержал в себе, с точки зрения англичан, все признаки опасного шага к сближению Германии с Советским Союзом[346]. По мнению советской стороны, он означал сокрушительный удар по английским надеждам побудить Гитлера напасть на Украину и таким образом столкнуть Гер­манию с СССР[347].

Разведывательная информация, должно быть, подтвердила Совет­скому правительству правильность этой оценки. Учитывая проникно­вение советской агентуры через группу Шульце-Бойзен/Харнака в сферу военного планирования, вполне вероятно, что Москва уже тогда узнала о речи Гитлера, произнесенной 8 марта 1939 г.; в ней канцлер перед широкой аудиторией изложил свои планы на ближайшее вре­мя[348]. Он объявил о предстоящей оккупации остальной территории Че­хословакии германскими войсками «не позднее 15 марта» и уточнил дальнейший ход действий: «на очереди» была Польша. Ее военный раз­гром не представлял-де для германской армии больших трудностей. К 1940 г. польские сырьевые запасы дополнятся ресурсами Венгрии и Ру­мынии, и тогда, дескать, «Германия... непобедима». С обеспеченным тылом, обладая польским углем, румынской нефтью и сельскохозяйст­венными продуктами трех богатых государств Центральной Европы, германский вермахт в 1940 — 1941 гг. мог бы окончательно разделаться с Францией и Англией. СССР пока остался за рамками планирования.

Отчет Мерекалова из Берлина от 11 марта[349] подтвердил намечен­ный Гитлером в его речи 8 марта ход предстоящих военных событий. Едва ли можно предположить, писал Мерекалов, что Гитлер сделал Польше сколько-нибудь серьезные предложения на ближайшее буду­щее в отношении Советской Украины, «скорее всего, тут было желание французской стороны видеть экспансию Германии, направленной на восток». Между тем, по словам Мерекалова, форсированное строитель­ство укреплений на «западной границе» свидетельствовали о «заостре­нии германской политики в западном направлении».

Сведения Петера Клейста, переданные советской разведке 13 мар­та[350], подтвердили отчет Мерекалова. Согласно этим сообщениям, Гитлер 6 марта[351] принял решение полностью разделаться с Чехослова­кией. После ликвидации этого очага беспокойства он намеревался при­ступить к устранению подходящими средствами таких факторов неопределенности, какими являлись Польша, Венгрия и Румыния, чтобы обезопасить тыл для намеченной уже на май 1939 г. германо-итальянской акции на западе. Даже аннексия Мемельской области и усиленная германская активность в Прибалтике имели, по словам Клейста, целью создать «прикрытый тыл для столкновения на западе». Все запланированные на востоке и юго-востоке меры якобы служили «подготовке акции против Запада». А вот более поздние планы Гитлера включали войну с Советским Союзом как «последнюю и решающую за­дачу германской политики». Для этого, возможно, несколько позже можно было бы использовать и Польшу. В своем нынешнем состоянии она для борьбы против СССР якобы не подходила. Ее следовало сперва «территориально разделить»[352], а затем заново политически организовать.

В связи с подготовкой оккупации Чехословакии, сообщал Клейст далее, затрагивался и украинский вопрос. Однако все представленные Риббентропом Гитлеру на этот счет соображения были последним от­вергнуты. Он заметил, что все это «пока еще мечты». Первая часть со­общений Клейста, касавшаяся прогноза предстоявшей оккупации Чехословакии, нашла, с точки зрения Москвы, подтверждение в теле­грамме Мерекалова от 14 марта[353] и в событиях 15 марта, что дало осно­вание считать и остальные его сообщения достоверными.

Как видно, на рубеже февраля — марта 1939 г. тревога Москвы по поводу непосредственной угрозы со стороны Германии внезапно улетучилась. 1 марта Шуленбург сообщил Эмилю Вилю, что после последнего визита к наркому внешней торговли Микояну он и Хильгер были еще «довольно пессимистично» настроены. «Мы по­считали, — писал Шуленбург, — что дальнейшие усилия бесполез­ны. Но на следующий день картина изменилась. Микоян выразил готовность поставить сырья на 200 миллионов марок»[354]. 3 марта итальянский посол Аугусто Россо писал министру иностранных дел Италии графу Чиано, что сейчас в советских правительственных кругах отмечается «чувство возросшей самоуверенности и опти­мизм относительно международного положения СССР». Далее Россо добавил: «У меня создалось впечатление, что Советское пра­вительство сегодня действительно имеет достоверные данные о том, что ему, по крайней мере на определенный срок, не угрожают ни Польша, ни Германия»[355].

В тот момент, когда казалось, что Советское правительство преодолело свои сомнения, дипломатические попытки начать ши­рокие экономические переговоры вновь потерпели фиаско. 8 марта 1939 г., когда Гитлер приказал оккупировать Польшу и «решить» польский вопрос военными средствами, министериаль-директору Ви­лю пришлось сообщить послу Шуленбургу, что на пути германских поставок в СССР возникли «существенные препятствия» и что в настоящее время изучается вопрос о целесообразности продолже­ния переговоров[356]. На решающем заседании торгово-политической комиссии, состоявшемся 11 марта 1939 г. в министерстве иностран­ных дел, чиновник центрального аппарата имперского министерст­ва экономики Шлоттер огласил мнение своего ведомства, согласно которому при сложившемся военном положении «незаконченные переговоры с русскими о кредитах должны быть в подходящей форме прекращены»[357]. В связи с новыми указаниями нагрузка на военную экономику Германии в последующие два года не позво­ляла организовать поставки в таком объеме, что, учитывая поло­жение в Германии с сырьем, было «чрезвычайно досадно». Переговоры, однако, следовало не «прерывать полностью, а оттяги­вать» до тех пор, пока не представится возможность их возобно­вить. Это решение германского правительства, как справедливо заметил Карл Шорске[358], определялось не политической, а военной и экономической необходимостью. Усилия германской дипломатии в России, направленные на создание прочного базиса для дальней­шего политического сближения, вторично оказались напрасными. Говоря словами Шорске, «конструктивная» дипломатическая де­ятельность... была прервана государством, которое в тот момент потеряло всякий интерес к дипломатии как инструменту междуна­родной политики».