На востоке или на западе первый удар?

На востоке или на западе первый удар?

Ситуация, в которой оказался Советский Союз в момент отозвания Шнурре, а также в последующие недели, действительно оказалась сложной и противоречивой. На востоке, в Японии, по донесению Ри­харда Зорге от 23 января 1939 г.[324], группа военных, представлявших Квантунскую армию и поддерживаемых военным министром Японии С. Итагаки, настаивала на войне с Россией, и в последние дни января 1939 г. вдоль советско-маньчжурской границы[325] участились пригра­ничные стычки.

На северном участке западной границы, в наиболее уязвимом в во­енном отношении финско-балтийском районе, Советское правитель­ство начало заметно тревожить вопрос милитаризации Аландских островов[326]. Помимо прочего это нашло выражение в дипломатических попытках Советского Союза добиться согласия в этом вопросе с запад­ными державами[327]. Тревоги росли по мере того, как все очевиднее ста­новилась активность Германии в Прибалтике. Уже 9 декабря 1938 г. Астахов сообщил из Берлина, что Прибалтика занимает первое место среди областей, присоединения которых, ссылаясь на давние историче­ские права, добивается Германия[328]. И потому Советское правительство с подозрением следило за политикой «буржуазных» правительств При­балтийских государств. От него не укрылись прилагаемые этими пра­вительствами усилия, направленные на сближение с Германией, мощь и влияние которой возрастало. В середине февраля финский посланник в Москве, барон A.C. Ирие-Коскинен, докладывал министерству ино­странных дел, что Советское правительство обеспокоено сближением Польши и Литвы с Германией и задается вопросам, «какой путь изберет находящаяся сейчас на распутье Латвия»[329].

В начале марта подозрения Советского правительства относитель­но попыток Германии установить более тесные связи с Прибалтийски­ми государствами усилились и, должно быть, достигло наивысшей точки с получением 7 марта телеграммы советского полпреда в Эстонии К.Н. Никитина. Как сообщал Никитин Наркоминделу, Эстония за­ключила с Германией тайный договор о пропуске германских войск через свою территорию и уже приступила к расширению системы железных дорог в восточном направлении[330]. По мнению советской сто­роны эти сообщения позволяли сделать вывод — независимо от парал­лельно поступающей в Москву тайной информации, в соответствии с которой Германия в союзе с Италией свой следующий военный удар хо­тела направить на запад[331], — что германские планы наступления на восток также разрабатывались.

Поэтому прежде всего актуальным оставался вопрос, касающийся планов Германии в Польше. Действительно в это время продолжали поступать сообщения о том, что Гитлер окончательно не отказался от своих польских планов и что ему «польская позиция относительно борьбы с коммунизмом ясна»[332]. Согласно сообщению германского по­сла в Варшаве, Ганса Адольфа фон Мольтке[333], о котором стало известно и в Москве, германское правительство, несмотря на настойчивые пре­достережения посла Шуленбурга, не придавало советско-польскому коммюнике от 26 ноября 1938 г. серьезного значения; оно, видите ли, не сомневалось, «что в случае германо-русского конфликта Польша бу­дет на нашей стороне». Министерство иностранных дел Франции, похо­же, располагало аналогичной информацией[334].

В Наркоминделе, как видно, преобладало мнение, что Польшу по-прежнему интересовала Советская Украина, — мнение, возникшее в результате поведения Польши в период судетского кризиса. Польское правительство будет, дескать, пытаться не допустить прохода герман­ских войск через свои территории, но как заявил Литвинов 19 февра­ля[335], Польша «будет готова в случае надобности поступиться своими мечтаниями и не возражать против похода Гитлера через Румынию... Не возражала бы Польша также против похода Гитлера через Прибал­тику и Финляндию, с тем, чтобы она сама выступила против Украины, синхронизируя все это с политикой Японии».

Распространявшиеся в Берлине слухи о том, что Германия через Польшу на востоке и Румынию на юго-востоке ищет пути наступления на СССР[336], подтверждали, по мнению советской стороны, эти предположения. Присоединение 24 февраля 1939 г. Манчьжоу-Го на востоке и Венгрии[337] на западе Советского Союза к антикоминтерновскому пак­ту[338] (месяц спустя, 27 марта, к ним примкнула Испания) означало еще более тесный военный охват СССР «фашистскими агрессивными госу­дарствами». Ответные меры Советского правительства — подписание 19 февраля[339] польско-советского торгового соглашения и разрыв 2 мар­та[340] дипломатических сношений с Венгрией — продемонстрировали дипломатическим наблюдателям в Москве его чрезвычайно ограничен­ную возможность маневрирования во внешней политике.

Впечатление недостаточной внешнеполитической подвижности Советского Союза перед лицом столь сложной и не совсем понятной перегруппировки сил на его границах не сглаживали и громкие воин­ственные призывы советских средств массовой информации, постоян­но твердивших о том, что «Красная Армия непобедима»[341]. С точки зрения очевидцев, подобная демонстрация военной мощи указывала, однако, на ускоренные темпы подготовки советских войск (после пре­кращения чистки военного аппарата) к неизбежной, по их мнению, конфронтации.