Ганнибал в Испании

Ганнибал в Испании

Когда в 221 г. Ганнибал стал главнокомандующим в Испании, ему было только 25 лет. Однако, несмотря на свою молодость, он был совершенно зрелым человеком, находившимся в полном расцвете своих духовных и физических сил. Ганнибал прошел прекрасную военную и дипломатиче­скую школу в сложной испанской обстановке под руководством сначала отца, а затем шурина. Трудно было бы найти более подходящие условия для развития природных способностей молодого человека. История со­хранила нам две мастерских характеристики великого полководца и госу­дарственного деятеля: одна — субъективная оценка Ливия, в которой еще чувствуется отзвук страстной ненависти римлян к своему противнику и того ужаса, который он внушал им в течение почти 40 лет; другая — го­раздо более спокойная и беспристрастная характеристика Полибия.

Ливий пишет (XXI, 4):

«Никогда еще душа одного и того же человека не была так равномерно приспособлена к обеим, столь разнородным обязанностям — повелеванию и повиновению; трудно было поэтому различить, кто им более дорожит — главнокомандующий ли, или войско. Никого Гасдрубал не назначал охотнее начальником отряда, которому поручалось дело, требующее стойкости и отваги, но и воины ни под чьим другим начальством не были более самоуве­ренны и храбры. Насколько он был смел, бросаясь в опасность, настолько же был он осмотрителен в самой опасности. Не было такого труда, при котором он уставал бы телом или падал духом. И зной, и мороз он переносил с равным терпением, ел и пил столько, сколько требовала природа, а не в удовольствие; распределял время для бодрствования и сна, не обращая внимания на день и ночь, — он уделял покою те часы, которые у него оставались свободными от работы, притом он не пользовался мягкой по­стелью и не требовал тишины, чтобы легче заснуть; часто видели, как он, завернувшись в военный плащ, спал среди воинов, стоящих на карауле или в пикете. Одеждой он ничуть не отличался от ровесников, только по воору­жению да по коню его можно было узнать. Как в коннице, так и в пехоте он далеко оставлял за собой прочих, первым устремлялся в бой, последним после сражения оставлял поле. Но в одинаковой мере с этими высокими достоинствами обладал он и ужасными пороками. Его жестокость дохо­дила до бесчеловечности, его вероломство превосходило пресловутое «пунийское» вероломство. Он не знал ни правды, ни добродетели, не боялся богов, не соблюдал клятвы, не уважал святыни».

Жестокость и вероломство Ганнибала остаются целиком на совести римского историка. Ганнибал действительно был неистощим в военных хитростях, но мы не знаем ничего конкретного о его особой аморально­сти. Вряд ли он слишком резко отличался в этом отношении от людей своей эпохи: римские полководцы были не менее жестоки и вероломны, чем карфагенский.

Полибий в своей основной характеристике (XI, 19) ни слова не говорит о нравственных качествах Ганнибала. Он подчеркивает только его свой­ства как полководца:

«Разве можно не удивляться стратегическому искусству Ганнибала, его храбрости и умению жить лагерной жизнью, если окинешь взором это вре­мя во всей его продолжительности, если со вниманием остановишься на всех больших и малых битвах, на осадах и отпадениях городов, на трудно­стях, выпадавших на его долю, если, наконец, примешь во внимание всю ог­ромность его предприятия? В течение 16 лет войны с римлянами в Италии Ганнибал ни разу не уводил своих войск с поля битвы. Подобно искусному кормчему, он непрерывно удерживал в повиновении эти огромные разнород­ные полчища, сумел охранять их от возмущений против вождя и от междо­усобных раздоров. В войсках его были ливияне, иберы, лигуры, кельты, фини­кияне, италики, эллины, — народы, не имевшие по своему происхождению ничего общего между собою ни в законах и нравах, ни в языке, ни в чем бы то ни было ином. Однако мудрость вождя приучила столь разнообразные и многочисленные народности следовать единому приказанию, покоряться еди­ной воле, при всем непостоянстве и изменчивости положений, когда судьба то весьма благоприятствовала ему, то противодействовала».

Правда, в другом месте (IX, 22—26) Полибий пишет о чрезмерном ко­рыстолюбии и жестокости Ганнибала, но делает это очень осторожно. «Относительно Ганнибала и государственных людей, — замечает он, — вообще нелегко произнести верное суждение». В том положении, в кото­ром находился Ганнибал, ему трудно было соблюдать обычные мораль­ные нормы. К тому же слишком много человеческих жизней и интересов было связано с именем карфагенского вождя, чтобы можно было ждать его беспристрастной оценки от современников.

«Вот почему, — заключает Полибий, — нелегко судить о характере Ганнибала, так как на него действовали и окружение друзей и положение дел; достаточно того, что у карфагенян он прослыл за корыстолюбца, а у римлян — за жестокосердного» (IX, 26).

Но если бы даже у нас не было этих характеристик, образ Ганнибала как полководца и государственного деятеля едва ли изменился бы в наших глазах сколько-нибудь существенным образом. Вся его богатая жизнь, про­никнутая единой мыслью и единой волей, говорит за себя лучше, чем это могла бы сделать любая литературная характеристика. Нужно еще отме­тить, что Ганнибал был широко образованным человеком и владел несколь­кими языками, в том числе и латинским.

Выросший в ненависти к римлянам и усвоивший целиком планы баркидской партии, Ганнибал, придя к власти, начал систематически готовиться к войне. В течение двух летних кампаний 221 и 220 гг. он обеспечил свой тыл походами в Центральную Испанию, покорив воинственные племена олькадов, вакцеев и карпетанов. Весной 219 г. Ганнибал взялся за оконча­тельное завоевание восточного побережья. К югу от Ибера оставался только один значительный центр, не зависимый от Карфагена, — г. Сагунт[158]. Его положение было важно для Ганнибала со стратегической точки зрения. С Сагунтом римляне заключили союз, по-видимому, вскоре после 226 г.[159].

Среди дипломатической подготовки войны вопрос о Сагунте играл пер­востепенную роль и поэтому был чрезвычайно запутан как с римской, так и с карфагенской стороны. Однако если отвлечься от юридических тонко­стей, которыми обе стороны старались прикрыть свои намерения, то су­щество дела представляется совершенно ясным. Независимо от того, ког­да и как был заключен союз с Сагунтом (возможно, что инициатива шла от Массилии), для Рима он был очень важен, так как давал ему опорную точ­ку в Испании на случай осложнений с Карфагеном. Но по этой же самой причине и Ганнибал избрал Сагунт объектом своего нападения. Еще в 220 г. начались провокационные столкновения между сагунтинцами и соседним племенем, подчиненным карфагенянам. Было ясно, что Ганнибал готовит войну. Сагунт слал в Рим одно посольство за другим с просьбой о помо­щи. Римский сенат, который после окончания войны с галлами мог позво­лить себе более твердую политику в Испании, отправил послов к Ганниба­лу с предупреждением не покушаться на Сагунт, так как он находится под покровительством Рима. Однако Ганнибал был настроен чрезвычайно аг­рессивно; он не только не принял римской ноты, но выдвинул римлянам встречные требования, обвиняя их в том, что они вмешиваются во внут­ренние дела Сагунта[160]. Таким образом, посольству ничего не удалось до­биться. Затем оно отправилось в Карфаген с аналогичным требованием, но и там его успех был не больше, чем у Ганнибала.

Весной 219 г. Ганнибал осадил Сагунт, бросив тем самым открытый вызов Риму. Город, подступы к которому по характеру местности были очень трудны, мужественно оборонялся в течение 8 месяцев. Жители до самого конца надеялись, что придет помощь из Рима. Но она не пришла, и осенью 219 г. Сагунт был взят штурмом.

То, что римляне не вмешались в осаду Сагунта, было ошибкой, кото­рую (как это часто делают современные историки) нельзя оправдывать тем, что оба консула 219 г. оказались занятыми в Иллирии; испанский во­прос являлся слишком важным, и римский сенат обязан был какой угодно ценой послать крупные силы на помощь Сагунту. Если бы это было сдела­но, война с Ганнибалом пошла бы иначе, так как с самого начала он был бы связан в Испании, и италийский поход не мог бы состояться. Ошибку сената, помимо его обычной медлительности, можно объяснить только от­сутствием хорошей информации об испанских делах и планах Ганнибала. Римляне, вероятно, надеялись, что они успеют кончить иллирийскую вой­ну до того, как падет Сагунт.

Первой крупной военной операцией Ганнибала после того, как он получил командование армией Карфагена в Испании, явилась осада Сагунта (219 г.). Вместе с тем, захват Сагунта стал поводом к нача­лу Второй Пунической войны. Красочный рассказ об этих событиях сохранил Ливий. Он пишет: «Пока в Риме занимались приготовле­ниями и совещаниями, Сагунт уже подвергся крайне ожесточенной осаде... Ганнибал, вторгнувшись с войском в их [сагунтийцев] пре­делы, опустошил, насколько мог, их поля и затем, разделив свои силы на три части, двинулся к самому городу... На первых порах защишики ограничивались тем, что стрельбою держали врага на известном расстоянии и не давали ему соорудить никакого мало-мальски на­дежного окопа; но со временем стрелы стали сверкать не только со стен и башен — у осаждаемых хватило духу делать вылазки против неприятельских караулов и осадных сооружений. В этих беспоря­дочных стычках падало обыкновенно отнюдь не меньше карфагенян, чем сагунтийцев. Когда же сам Ганнибал, неосторожно приблизив­шийся к стене, был тяжело ранен дротиком в бедро и упал, кругом распространилось такое смятение и такая тревога, что навесы и осад­ные работы едва не были брошены.

Отказавшись пока от приступа, карфагеняне несколько дней доволь­ствовались одной осадой города, чтобы дать ране полководца зажить... Когда вновь приступили к военным действиям, борьба была еще оже­сточеннее... И вот тараны ударили в стены; вскоре в ряде мест нача­лось разрушение; вдруг сплошные развалины одной части укрепле­ний обнажили город — обрушились с оглушительным треском три башни подряд и вся стена между ними. Пунийцы подумали было, что их падение решило взятие города; но вместо того обе стороны бросились через пролом вперед, в битву, с такой яростью, как будто стена служила до тех пор оплотом для обеих. Вдобавок эта битва ничуть не походила на те беспорядочные стычки, какие обыкновен­но происходят при осаде городов, когда выбор времени зависит от расчетов одной только стороны. Воины выстроились надлежащим образом в ряды среди развалин стен на узкой площади, отделяющей одну линию домов от другой, словно на открытом поле. Одних во­одушевляла надежда, других — отчаяние; пуниец думал, что город, собственно, уже взят и что ему остается только поднатужиться; сагунтийцы помнили, что стен уже не стало и что их грудь — един­ственный оплот беспомощной и беззащитной родины, и никто из них не отступал, чтобы оставленное ими место не было занято врагом. И чем больше было ожесточение сражающихся, чем гуще их ряды, тем больше было ран: так как промежутков не было, то каждое копье попадало или в человека, или в его щит...

Исход сражения долгое время оставался неясен; вследствие этого сагунтийцы, видя неожиданный успех своего сопротивления, воспряну­ли духом, и пуниец, не сумевший довершить свою победу, показался им как бы уже побежденным. И вот горожане внезапно подымают крик, отгоняют врага к развалинам стен, затем, пользуясь его стесненным положением и малодушием, выбивают его оттуда и, наконец, в стре­мительном бегстве гонят до самого лагеря» (XXI, 7—9). Только после 8-месячной осады карфагеняне захватили Сагунт. Ливий так рассказывает о последних днях Сагунта: «Между тем толпа, желая слушать речь Алорка[161] , мало-помалу окружила здание, и сенат с народом составлял уже одно сборище. Вдруг первые в городе лица, прежде чем Алорку мог быть дан ответ, отделились от сената, начали сносить на площадь все золото и серебро, как общественное, так и свое собственное, и, поспешно разведши огонь, бросили его туда, при­чем многие из них сами бросались в тот же огонь. Но вот в то время, когда страх и смятение, распространившиеся вследствие этого отча­янного поступка по городу, еще не улеглись, раздался новый шум со стороны крепости: после долгих усилий врагов обрушилась наконец башня, и когорта пунийцев, ворвавшаяся через образовавшийся про­лом, дала знать полководцу, что город врагов покинут обычными ка­раульными и часовыми. Тогда Ганнибал, решившись немедленно вос­пользоваться этим обстоятельством, со всем своим войском напал на город. В одно мгновение Сагунт был взят; Ганнибал распорядился предавать смерти всех взрослых подряд. Приказ этот был жесток, но исход дела как бы оправдал его. Действительно, возможно ли было пощадить хоть одного из этих людей, которые частью, запершись со своими женами и детьми, сами подожгли дома, в которых находились, частью же бросались с оружием в руках на врага и дрались с ним до последнего дыхания» (XXI, 14, пер. Ф. Ф. Зелинского).