Смерть Августа. Его личность и историческое значение

Смерть Августа. Его личность и историческое значение

В такой тревожной обстановке в августе 14 г. умер 77-летний импера­тор. Август не был гением, подобно своему приемному отцу. Он не обла­дал сверхчеловеческой энергией Цезаря, широтой его кругозора и его изу­мительной одаренностью. Однако Август оказался умным и трезвым по­литиком, расчетливым и осторожным. Он был хорошим организатором, умевшим подбирать себе первоклассных помощников. Развивая основы нового строя, заложенные Суллой и Цезарем, Август создал государствен­ную систему, продержавшуюся около трех столетий.

Историческая обстановка сложилась для Августа чрезвычайно удачно. Он воспользовался политическим наследством Цезаря. Эпоха, в которую он действовал, уже не требовала ярких фигур и героических личностей. Осторожный и хитрый Октавиан вполне отвечал той задаче, которую воз­ложила на него история, отвечал гораздо больше, чем все его соперники. Поэтому Октавиан вышел победителем в борьбе и правил в течение 44 лет, окруженный необычайной популярностью и почти не встречая сколь­ко-нибудь организованной оппозиции: несколько мелких заговоров не име­ли серьезного общественного значения.

Каким же был этот человек, положивший конец гражданским войнам, 44 года единолично правивший Римом и признанный соотечественни­ками счастливейшим из принцепсов? «С виду он был красив, — пи­шет Светоний (Август, 79—84), — и в любом возрасте сохранял при­влекательность, хотя и не старался прихорашиваться. О своих воло­сах он так мало заботился, что давал причесывать себя сразу несколь­ким цирюльникам, а когда стриг или брил бороду, то одновременно что-нибудь читал или даже писал. Лицо его было спокойным и ясным, говорил он или молчал: один из галльских вождей даже признавался среди своих, что именно это поколебало его и остановило, когда он собирался при переходе через Альпы, приблизившись под предлогом разговора, столкнуть Августа в пропасть. Глаза у него были светлые и блестящие; он любил, чтобы в них чудилась некая божественная сила, и бывал доволен, когда под его пристальным взглядом собеседник опускал глаза, словно от сияния солнца. Впрочем, к старости он стал хуже видеть левым глазом. Зубы у него были редкие, мелкие, неров­ные, волосы — рыжеватые и чуть вьющиеся, брови — сросшиеся, уши — небольшие, нос — с горбинкой и заостренный, цвет кожи — между смуглым и белым. Росту он был невысокого... но это скрыва­лось соразмерным и стройным сложением и было заметно лишь ря­дом с более рослыми людьми...

При расстроенном здоровье он с трудом переносил и холод и жару. Зимой он надевал не только четыре туники и толстую тогу, но и сорочку, и шерстяной нагрудник, и обмотки на бедра и голени. Ле­том он спал при открытых дверях, а иногда даже в перистиле, перед фонтаном, обмахиваемый рабом. Солнце не терпел он и в зимнее время и даже дома не выходил на воздух с непокрытой головой. Пу­тешествовал он в носилках, ночами, понемногу и медленно, так что до Пренесте или Тибура добирался только за два дня; а если до мес­та можно было доехать морем, он предпочитал плыть на корабле. Свое слабое здоровье он поддерживал заботливым уходом. Прежде всего, он редко купался: вместо этого он обычно растирался маслом или потел перед открытым огнем, а потом окатывался комнатной или согретой на солнце водой... Упражнения в верховой езде и с оружием на Марсовом поле он прекратил тотчас после гражданских войн. Не­которое время после этого он еще упражнялся с мячом, набитым или надутым, а потом ограничился верховыми и пешими прогулками; в конце каждого круга он переходил с шага на бег вприпрыжку, завер­нувшись в одеяло или простыню. Для умственного отдыха он иногда удил рыбу удочкой, а иногда играл в кости, камешки и орехи с маль­чиками-рабами...

Красноречием и благородными науками он с юных лет занимался с охотой и великим усердием. В Мутинской войне среди всех своих за­бот он, говорят, каждый день находил время и читать, и писать, и де­кламировать. Действительно, он и впоследствии никогда не говорил ни перед сенатом, ни перед народом, ни перед войском, не обдумав и не сочинив свою речь заранее, хотя не лишен был способности гово­рить и без подготовки. А чтобы не полагаться на память и не тратить время на заучивание, он первый стал все произносить по написанно­му. Даже частные беседы, даже разговоры со своей Ливией в важных случаях он набрасывал заранее и держался своей записи, чтобы не сказать по ошибке слишком мало или слишком много. Выговор у него был мягкий и своеобразный, он постоянно занимался с учителем про­изношения; но иногда у него болело горло, и он обращался к народу через глашатая».