ОТ НЕЙМЕГЕНА ДО ОТМЕНЫ НАНТСКОГО ЭДИКТА, 1678-1685 гг.
Вильгельм III вернулся в Гаагу в августе 1678 г., полный решимости восстановить свою пошатнувшуюся власть. В Европе, как и на внутренней нидерландской сцене, по-прежнему царила политическая напряженность.
Продолжавшиеся трения между партиями-фракциями происходили отчасти от неразрешенной проблемы, вызванной французским экспансионизмом в южных Нидерландах и Германии. Партия-фракция Штатов, в традициях де Витта, желала консолидировать и упрочить мир и свести к минимуму франко-голландский антагонизм, считая это самой надежной гарантией охраны благоденствия и торговли Республики. Ее представители также полагали, что мир с Францией избавит от необходимости содержать большую и дорого обходящуюся армию и сеть неформальной дипломатии, «сотканную» принцем. Оранский и его окружение, напротив, считали мир не более чем временной паузой в военных действиях перед новой бурей, так как Франция (в их глазах) оставалась главной угрозой для безопасности обеих частей Нидерландов.
Это различие воззрений вызывало новый виток политической борьбы еще до ратификации Неймегенского договора из-за новых разногласий между Францией и Испанией из-за пограничных местностей в Испанских Нидерландах. Оранский требовал от Генеральных Штатов отсрочить ратификацию, чтобы поддержать Испанию и оказать давление на Францию, тогда как его оппоненты предпочитали отложить в сторону всё, что могло затруднить имплементацию мирного договора{770}. Когда оговоренные шесть недель, отведенные на ратификацию, почти истекли, Амстердам в раздражении пригрозил бойкотировать все прочие дела до полной ратификации мира, напомнив регентам, склонявшимся к поддержке штатгальтера, что срыв ратификации не только будет угрожать миру, но и может обратить вспять недавний рост курса акций ОИК и долговых обязательств Штатов Голландии, так что они, как и купцы, многое потеряют, если договор будет сорван.
Внутренние проблемы, в том числе и спор из-за Маастрихта и Овермааса, также внесли свой вклад в продолжавшиеся трения между партями-фракциями. Французы совсем недавно вывели свои войска из этих местностей, и оранжисты настаивали на том, что все тамошние чиновники должны быть смещены, как это произошло в Утрехте, Оверэйсселе, Гелдерланде и Дренте. Напротив, Амстердам, стремясь поставить преграду на пути дальнейшего расширения власти Оранского, настаивал, что на них это правило не должно распространяться. В завязавшейся по этому вопросу борьбе, благодаря контролю Оранского над малыми городами Голландии, Амстердам был легко побежден. Среди провинций Фрисландия и Гронинген поддержали Амстердам, но остальные были на стороне штатгальтера. Генеральные Штаты большинством из четырех провинций против двух уполномочили принца провести чистку.
Маастрихт в очередной раз продемонстрировал различие между стилем и методами эпохи де Витта и восстановленного штатгальтерства, при котором была сохранена внешняя республиканская форма, но существенно изменилось содержание, и штатгальтер был способен, через своих представителей на местах, сосредоточить в своих руках власть и патронаж над всеми провинциями. Фавориты Вильгельма III и на провинциальном, и на местном уровнях часто были непопулярны. Но это, похоже, не беспокоило принца, при условии, что они выполняли его пожелания и обеспечивали ему голоса, в которых он нуждался. Он терпимо относился к откровенной коррупции, которой прославились его фавориты, как к неизбежному элементу в сети влияния и клиентских отношений, от которых зависела его власть. Одвейк, его доверенное лицо в качестве первого дворянина и управляющего в Зеландии, сын одного из побочных отпрысков Морица, вызывал к себе ненависть по всей Зеландии{771}. Тем не менее, это никак не влияло на его способность манипулировать провинциальными Штатами. Довольно часто Мидделбург, Зирикзее и Гус, города, которые поддерживали Амстердам в 1675 г. и повторно во время мирных переговоров в Неймегене в 1677 г., оказывались побеждены на провинциальных ассамблеях четырьмя голосами против трех, в силу того, что Од вейку принадлежал решающий голос. В Утрехте, Гелдерланде и Оверэйсселе было сильное сопротивление против новых политических веяний и представителей принца{772}.
Хотя и трудно узнать, были ли фавориты принца чрезмерно коррумпированы по европейским стандартам того времени — поскольку для чиновников было нормальной практикой дополнять свое жалованье при помощи коррупционных махинаций за счет тех людей, которыми они управляли, — не вызывает сомнений, что казнокрадство среди подчиненных Вильгельма III было общественной проблемой еще до заключения Неймегенского мира, и оставалось таковой на протяжении всего его штатгальтерства. С отменой штатгальтерского режима в 1650 г. тенденция к борьбе с чиновничьей коррупцией, — зарождающийся сдвиг к более современным представлениям об общественной морали, — по-видимому, укрепилась в сознании общества, позволив де Витту приобрести политический капитал благодаря своей репутации порядочного человека. Возврат к более традиционным методам и образу действий после 1672 г. привел в итоге к столкновению между ожиданиями и реальностью{773}.
Хотя Одвейк остался неприкосновенным, другие фавориты Оранского настолько дискредитировали себя в глазах общественного мнения, что штатгальтер был вынужден лишить их своей милости — пусть даже временно. Вымогательства Лодевейка Хюйгенса привели к тому, что он был привлечен к суду Hof'а Голландии в 1675 г., хотя это не помешало ему вновь стать дростом Горкума в 1678 г. О бальи, назначенном Оранским в 1672 г., заклятом враге де Витта, «много говорили, что он снял для женщин легкого поведения несколько домов, за которые сам платил арендную плату, с тем условием, что когда к ним придут любые женатые люди, что было бы большой удачей, они дадут ему знать об этом». Этот метод удачно сочетал вымогательство с Дальнейшей Реформацией; ибо общественное порицание, связанное с наказанием и штрафом за нарушение муниципальных эдиктов как против «обычной», так и «двойной» проституции, вынуждало лиц с определенным положением в обществе «откупаться большими суммами денег, чтобы не подвергнуться позору, которому, по закону, подлежали прелюбодеи»{774}. Отмечалось, что «привязанность этого бальи к Его Высочеству, назначившему его на высокую должность, внушила ему уверенность в том, что он не лишится его поддержки, но, думая так, он понял, что заблуждался». Несмотря на это, принц с крайней неохотой увольнял даже своих самых безнравственных подчиненных.
Поражение, нанесенное Оранскому Амстердамом в 1678 г., показало, что для полного восстановления своей власти ему нужно было привлечь на свою сторону хотя бы часть оппозиции и расширить свою базу поддержки. После Неймегена он пошел в политических видах на некоторые уступки, направленные на преодоление раскола между партийно-фракционными блоками, что заставило его смягчить свое бывшее жесткое отношение к регентам, которых он отправил в отставку в 1672 г., и свою прежнюю готовность поддерживать воэцианское направление в государственной Церкви и местной политике. До 1678 г. принц сопротивлялся всем призывам к возвращению в состав органов власти уволенных им людей, и ожидал, что его подчиненные и союзники будут делать то же самое. Даже в Амстердаме до 1677 г. Валкенир упорно противился желанию Хофта вернуть обратно регентов, отстраненных в 1672 г.
Однако к 1679 г. принц, осознав, что не может контролировать крупные голландские города или Мидделбург теми методами, которые он обычно использовал в малых городах, начал искать «modus vivendi», способ раздела влияния и власти в ключевых городах с сохранением основы своего господства. В письме к делфтскому vroedschap'у от декабря 1679 г. он отмечал, что Делфт был самым настойчивым из всех городов в стремлении вернуть регентов, отстраненных в 1672 г., допуская, что они являлись более квалифицированными, чем другие, и что нажим за их возращение на прежние должности исходил от уважаемых горожан в целом, а не только от регентского сословия{775}. Тем самым, Оранский фактически соглашался с широко распространенным мнением, что те, кого он «ввел в состав [органов власти], в целом обладали меньшими способностями, чем те, кого он отправил в отставку»{776}. Он объявил, что больше не будет препятствовать возвращению четырех ведущих делфтских регентов, лишившихся мест в 1672 г. — Гисберта ван Берестейна, Адриана Богарта, Геррита ван дер Аала и Йохана ван дер Дуссена.
Тем самым принц аннулировал резолюцию Голландии от декабря 1673 г., на принятии которой сам же и настаивал, отвергнув просьбу Делфта о разрешении вернуть в состав муниципалитета уволенных чиновников. Вскоре это было подтверждено на встрече Gecommitteerde Raden с принцем и формально закреплено в новой резолюции Штатов{777}. Затем принц разослал письма всем городам, разрешая реабилитировать тех, кого он отправил в отставку{778}. Поиску «modus vivendi» помогла смерть Хофта в 1678 г. и Валкенира в 1680 г., хотя Валкенир был в некотором роде союзником Оранского, — оба они были сильными личностями, ревностно оберегавшими независимость Амстердама, не желая, чтобы штатгальтер обладал в городе каким-либо влиянием. После их смерти ситуация изменилась: новые главы города, Йоханн Хюдде (1628-1704 гг.) и Николас Витсен (1641-1717 гг.) были людьми более мягкого типа, известными тем, что предпочитали компромисс конфронтации, и стремились уменьшить и политические, и кокцеянско-воэцианские трения в своем городе.
Временное затишье на международной сцене продолжалось недолго. В конце 1679 г., воспользовавшись тем, что внимание императора было отвлечено к Венгрии, и уговорив Бранденбург на время занять профранцузскую позицию, Людовик начал генеральное наступление вдоль границ Испанских Нидерландов, Лотарингии и Эльзаса. Эти местные аннексии, называвшиеся «reunions» («присоединения» (фр.)), оправдывались на основании того, что по условиям Неймегенского мирного договора завоеванные пограничные города отходили к Франции без демаркации границы, так что округа, юридически «зависевшие» от этих завоеванных территорий, могли быть на законных основаниях включены в состав Франции. В то же самое время Людовик предложил нидерландцам договор о дружбе. Амстердам и Штаты Фрисландии и Гронингена желали его подписать, но принц убедил остальные провинции не делать этого. Новый французский посол, граф д'Аво, в январе 1680 г. предупредил Фагеля, что Людовик не станет терпеть никаких проволочек. Если Республика не даст своего ответа в течение четырнадцати дней, Его Величество «использует всю свою власть, чтобы предоставить преимущества коммерции своим подданным»{779}. Таким образом, французский король в очередной раз угрожал использовать французские тарифы в качестве инструмента для манипуляций Республикой. Если нидерландцы желают торговать с Францией на благоприятных условиях, то они не должны сопротивляться территориальным притязаниям короля в Испанских Нидерландах, Лотарингии и империи. Ответа от Генеральных Штатов не последовало.
Французский посол приписывал более примирительную позицию Амстердама к Оранскому новым главным бургомистрам. Выяснив, что Хюдде не особо расположен сопротивляться штатгальтеру, д'Аво презрительно назвал его «чрезвычайно робким» регентом. Но затишье, которое установилось во внутренней нидерландской политике в 1680-82 гг., следует приписать скорее не отдельным личностям, а признанию всеми партиями (за исключением, возможно, Хендрика-Казимира) того, что примирение принесет больше преимуществ, чем конфронтация. Этот период был также отмечен растущими международными трениями и пессимизмом относительно экономики. Амстердамские купцы продолжали нервничать. Курс акций ОИК к апрелю 1681 г. опустился ниже уровня, достигнутого в 1678-79 гг., до 408% от номинальной стоимости{780}. В обстановке всеобщего беспокойства Вильгельм и Фагель могли ожидать, что Голландия будет сотрудничать в укреплении системы союзов Республики — даже если Хендрик-Казимир останется в оппозиции. Ратификация союза со Швецией произошла в октябре 1681 г. при поддержке Амстердама, голосами пяти провинций против двух, вопреки возражениям Фрисландии и Гронингена. После французской аннексии Страсбурга в ноябре пессимизм углубился, курс акций ОИК упал до 395% (см. табл. 39). Стоимость богатых домов в Амстердаме резко пошла вниз{781}.
Положение Людовика в Европе никогда не было сильнее, чем в начале 1680-х гг. Утверждение штатгальтера, что Неймегенский мир сделает Францию сильнее, а коалицию, противостоявшую ее гегемонии, слабее, оказалось в сущности верным{782}. В феврале 1682 г. французы увеличили давление на Испанские Нидерланды, блокировав Люксембург. Испанские министры обратились к Гааге, потребовав военной помощи — 8 000 солдат, оговоренных по нидерландско-испанскому пакту 1673 г. Это привело к обострению борьбы на севере — Амстердам и другие города сопротивлялись отправке экспедиционных сил{783}. В речи, произнесенной перед Штатами Голландии 7 марта, принц объявил, что усиление Испании и сдерживание Франции отвечали коренным интересам Соединенных Провинций, ибо в противном случае вся Европа окажется под игом Людовика. Если Республика останется безучастной, пока Король-Солнце присоединяет Испанские Нидерланды и соседние земли, то получит в награду лишь незавидную участь стать последней жертвой аннексии. Совет Оранского был принят в Штатах Голландии, несмотря на возражения Амстердама, Роттердама и Дордрехта, и в Генеральных Штатах — пятью провинциями против двух, Фрисландии и Гронингена. Однако это решение осталось без последствий, так как Людовик в этот момент снял осаду города Люксембург.
В начале 1683 г. Людовик снова сосредоточил войска на границах Испанских Нидерландов, зная о том, что император, поглощенный войной с турками, не вмешается. Турки (тайно подкупленные Людовиком), к испугу нидерландцев, в это время начали большое наступление, достигшее своей кульминации во второй осаде Вены. Цены на амстердамской бирже в ответ на эти изменения колебались то вверх, то вниз: акции ОИК снова поднялись до 462% в конце 1682 г. после отступления Людовика (и захвата голландцами Бантама в Ост-Индии), упали до 402% после того, как Людовик возобновил свое давление на южные Нидерланды в мае 1683 г., и до 395% после осады Вены в июле{784}.
После возобновления французского наступления испанский генерал-губернатор в Брюсселе, Грана, снова стал просить об отправке оговоренных 8 000 солдат. Оранский отреагировал в точности как раньше. Штаты Голландии одобрили совет принца — преодолев возражения Амстердама, Делфта и Лейдена. Штаты Фрисландии раскололись; но большинство, а также Делегированные Штаты, поддержали Хендрика-Казимира в сопротивлении нидерландскому военному вмешательству в Испанские Нидерланды, учредив тайный комитет из шести grietmannen и двух бургомистров для координации оппозиции Вильгельму III{785}. Войска были отправлены, но оставлены в резерве.
Принц решил, что необходимо набрать новые войска и повысить боеготовность армии, если Соединенные Провинции собирались убедить Людовика или потенциальных союзников, что всерьез готовы сдержать французское могущество в Нидерландах. Принц и raad убедили провинции увеличить размер армии еще на 16 000 человек и проголосовать за выделение необходимых денежных средств. Это требование поддержали ridderschap и подавляющее большинство депутатов в Штатах Голландии, но не три города, составлявшие отныне ядро оппозиции штатгальтеру — Амстердам, Делфт и Лейден, — и, так как это было финансовой мерой (так что согласие должно быть единодушным), ее не удалось принять. Во Фрисландии два города — Остерго и Зевенволен — оказали поддержку Хендрику-Казимиру, позволив заблокировать согласие Штатов{786}. В Гронингене имел место обычный раскол между городом и Оммеландами — последние поддержали Вильгельма, а город — Хендрика-Казимира{787}.
Всё внимание теперь было приковано к Амстердаму. В этот момент ведущей личностью во vroedschap'е был Конрад ван Бёйнинген, который был столь же мало склонен соглашаться с оценкой европейской ситуации в 1683 г., данной Вильгельмом III, как и принимать точку зрения де Витта в 1668 г. Будучи крупным инвестором в акции ОИК, он также не нуждался в напоминании, что политика принца привела к стагнации фондового рынка. Депутаты от Амстердама на заседании Штатов 4 ноября выступили против дополнительного набора 16 000 солдат: такой шаг, настаивали они, сделает войну скорее более, чем менее вероятной, и она, учитывая, что Бранденбург и Дания находятся на стороне Франции, а император отвлечен другими событиями, будет не просто опасной, а разрушительной и для безопасности Нидерландов, и для их торговли. Отвечая на эти возражения, Оранский возмущенно обвинил ван Бёйнингена в том, что он отстаивает французские интересы едва ли не с большим красноречием, чем сам д'Аво. Он признавал, что «коммерция — это опора государства», и что внешняя политика Республики должна принимать во внимание торговлю и судоходство, но настаивал на том, что если безопасность государства была подорвана, то и всей его коммерции также грозит гибель{788}.
Стремясь поощрить сопротивление принцу, д'Аво отправил в Амстердам обнадеживающее послание, и заверил Генеральные Штаты 5 ноября, что его господин возьмет лишь то, что ему причитается по праву, то есть Люксембург и Намюр, оставив нетронутыми укрепленные города во Фландрии, оговоренные в Неймегенском соглашении в качестве «барьера» для нидерландцев. Но он ни словом не обмолвился, что французские войска оккупировали два «барьерных» города — Кортрейк и Диксмёйден. Большинство в Штатах Голландии, по указке Фагеля, проголосовало за отправку чрезвычайной делегации во главе со штатгальтером для оказания нажима на Амстердам. Принц и пенсионарий прибыли в город в сопровождении двух депутатов от каждого из девяти городов, которые поддерживали политику штатгальтера, и трех делегатов от ridderschap'а. Vroedschap сплотился вокруг ван Бёйнингена, который считался отныне воплощением достоинства и независимости Амстердама. На нескольких проходивших в напряженной обстановке встречах в ратуше vroedschap настаивал на том, что вербовка дополнительных 16 635 солдат не заставит Людовика отказаться от планов аннексии, и что Республика не должна рисковать войной с Францией и катастрофой для своей торговли ради нескольких анклавов в Испанских Нидерландах{789}. Дурное настроение принца усугубилось из-за очевидных признаков того, что рядовые жители Амстердама поддерживали vroedschap. На улицах распространялись слухи, что Оранский «посягает на суверенитет» и был «неудачлив в последней войне». Волна «дерзких и в высшей степени крамольных разговоров в Даме, на бирже и в других общественных местах, направленных против принца во время его пребывания здесь», явно «испугала некоторых особ в [городском] правительстве», которые в иных обстоятельствах были готовы согласиться с принцем{790}. Некоторые горожане, как утверждается, придерживались точки зрения, что «Амстердам был великой и могущественной республикой и должен скорее отделиться от других провинций и объединиться с Фрисландией и Гронингеном и иметь другого штатгальтера (т.е. Хендрика-Казимира), чем оставаться под властью принца». Хорошо помнившие о 1650 г., бургомистры внимательно наблюдали за любым признаком необычного передвижения войск в любом месте Республики. Устроив пышный, почти подобающий монарху въезд в город, принц был вне себя от гнева, подвергаясь, по словам одного наблюдателя, «язвительным и скандальным упрекам простого народа».
Затем Вильгельм принялся убеждать большинство в ассамблеях Голландии и Зеландии, что увеличение армии на 16 000 человек было вопросом, разрешимым простым большинством голосов. Оказавшись под сильным давлением, Лейден уступил, оранжистские регенты приводили в качестве прецедента для преодоления возражений Амстердама отношение к Лейдену «во время мира с Испанией», когда ему пришлось пойти на уступку{791}. Хотя с самого начала сопротивлялись шесть городов — Амстердам, Лейден, Делфт, Алкмар, Энкхёйзен и Схидам — штатгальтер сократил это количество до трех — Амстердама, Делфта и Схидама — позволив Фагелю «закончить обсуждение» 31 января 1684 г.{792}
Амстердам бурно протестовал, отправив другим городам циркулярное письмо, в котором осуждал голосование «волей большинства» как нарушение процедур провинциальных Штатов, установленных в 1581 и 1651 гг. В то же время были отправлены делегаты, чтобы укрепить решимость Фрисландии и Гронингена. Хотя власть Оранского над провинциями, «реформированными» в 1673-74 гг., оставалась в силе, его деспотические методы повсюду вызвали скорее обратную реакцию. При поддержке Mindergetal'а Хендрик-Казимир, наконец, сплотил все фризские округа против дополнительного набора 16 000 солдат, чтобы предотвратить «разрушительную войну», которую Фрисландия, истощенная сельскохозяйственным упадком, была неспособна оплачивать (см. стр. 60-61 выше), и которая не могла быть выиграна из-за отсутствия союзников{793}. Хендрик-Казимир, при помощи Амстердама, также склонил на свою сторону оммеландцев, так что в марте объединенные Штаты Гронингена проголосовали против данной меры{794}.
В Зеландии штатгальтер также столкнулся с упорным сопротивлением. Первоначально четыре зеландских города одобрили вербовку 16 000 новых рекрутов, и только Мидделбург и Гус выступили против. Но Мидделбург оказался более непреклонным. В марте 1684 г. принц лично совершил поездку в Зеландию, чтобы «уломать» Мидделбург{795}. Он с глазу на глаз побеседовал с каждым членом vroedschap'а, пытаясь убедить их изменить свое мнение. Когда эта попытка провалилась, он потребовал, чтобы пенсионарий де Хюйберт принял резолюцию большинством голосов, как Фагель сделал в Голландии. После его отказа Вильгельм лично занял кресло председателя и провел резолюцию шестью голосами против одного, несмотря на протесты Мидделбурга.
С конца 1683 г. амстердамские депутаты в Гааге несколько раз тайно встречались с д'Аво. Принц попытался обратить это к своей выгоде, использовав перехваченное письмо от д'Аво к Людовику, в котором содержался намек на его контакты с Амстердамом, чтобы дискредитировать действия Амстердама в Штатах и оппозицию города его политике{796}. Зачитав текст письма перед Штатами, 16 февраля, принц обвинил Амстердам в закулисном заговоре с враждебным монархом и выдаче государственных тайн. В ходе поднявшейся из-за этого дела шумихи ridderschap предложил Штатам провести расследование действий Амстердама и сразу опечатать все бумаги бургомистров, чтобы не допустить уничтожения уличающих свидетельств. Большинством в пять голосов Штаты проголосовали за рассылку копий перехваченного письма для всеобщего ознакомления и за изъятие бумаг городских депутатов в Гааге. Письмо было пущено по рукам; Амстердам формально отозвал свою делегацию из Штатов.
Но несмотря на все «выкручивание рук», к апрелю стало ясно, что принц проиграл. Несмотря на то, что большинство голосов было за Оранского, Амстердам сумел существенно помешать ему в достижении своих целей, так как общественное мнение в главных городах Голландии и Зеландии было настроено против штатгальтера и за партию-фракцию Штатов. К апрелю Роттердам, который был ареной острой борьбы между оранжистами и лувестейнцами, поменял свою позицию и перешел в республиканский лагерь Адриана Паэца. В Лейдене существовала сильная реакция против манипулирования принцем городом{797}. В то время в гостиницах и тавернах Голландии было много разговоров о пресечении того, что многие считали чрезмерной властью, полученной принцем в 1672 г. Нередко о нем отзывались как о «тиране, убийце де Виттов», и «предателе оказанного ему доверия и страны… не имевшем друзей, кроме презренных испанцев» и о «лишении принца (если они смогут) полномочий выбора должностных лиц [в городах Голландии], что, если удастся осуществить, отнимет у него половину власти»{798}. 13 мая Штаты Голландии приняли тайную резолюцию, запрещавшую отправлять войска в Испанские Нидерланды для участия в военных действиях против Франции, и тем самым воспрепятствовав их использованию в попытке прорыва возобновленной Людовиком осады Люксембурга.
Тем временем Фрисландия и Гронинген вступили в спор с Генеральными штатами. По иронии судьбы, теперь именно оранжистская Голландия настаивала на том, что Фрисландия должна подчиняться решениям Генералитета, принятым большинством голосов, а Фрисландия в ответ ссылалась на прежние резолюции Штатов Голландии, объявлявшие о суверенных правах каждой провинции. Фрисландия и Гронинген потребовали отвести войска, находившиеся на их содержании, которые были отправлены в Испанские Нидерланды — не только на территорию Республики, но в их собственные провинции{799}. Они угрожали прекратить выплату жалованья солдатам, которые откажутся подчиниться приказам провинции, оплачивавшей их содержание, настаивая, что статьи Утрехтской унии, гласившие, что оборона Нидерландов и содержание ее армии являются общим делом, не отменяют их «суверенного права» распоряжаться солдатами, которым они платили жалованье. Штаты Фрисландии также приняли тайную резолюцию, запрещавшую фрисландским войскам покидать провинцию, даже по приказу Генералитета или капитан-генерала, без разрешения властей самой провинции{800}.
Все перспективы создания эффективной коалиции с целью помешать захвату Людовиком XIV Люксембурга к маю 1684 г. исчезли. Разногласия между двумя сторонами нидерландского политического спектра шли главным образом вокруг того, как достичь урегулирования с Францией в отношении оспариваемых округов. Город Гронинген агитировал в Штатах Гронингена за договор о дружбе с Францией, по образцу предложенного Людовиком в 1679 г.{801} Но в настоящее время Людовик предлагал перемирие сроком на 21 год в Испанских Нидерландах, по которому Франция оставляла за собой Люксембург и другие недавно аннексированные территории. 5 июня д'Аво объявил, что его господин предоставляет Генеральным Штатам двенадцать дней на обсуждение его предложения. Амстердам убеждал принять его; штатгальтер рекомендовал Генеральным Штатам предложить Людовику другое перемирие, которое должно было распространяться также на французскую границу с империей, и предусматривавшее выплату компенсации за ущерб, нанесенный владениям принца в Люксембурге и княжестве Оранж.
Штаты Голландии проголосовали 16 июня за принятие французского предложения — резолюция, проведенная Амстердамом, Дордрехтом, Энкхёйзеном, Алкмаром, Схидамом, Брилем, Делфтом и Эдамом вопреки совету принца{802}. Вильгельм III на данный момент утратил контроль над провинцией. Он также временно лишился власти над Утрехтом, где в апреле были предприняты отчаянные усилия, направленные на то, чтобы «отнять провинцию… у принца и объединиться с фризами, Гронингеном и Амстердамом». Вначале в Штатах произошел раскол: города выступили на стороне Голландии, а ridderschap примкнул к принцу. Но делегация из Голландии обеспечила голос Утрехта. Даже Оверэйссел колебался. 24 июня Генеральные Штаты утвердили предложение Голландии о заключении перемирия на предложенных Францией условиях, голосами пяти провинций против двух, преодолев протест только со стороны Зеландии и Гелдерланда; и перемирие было должным образом заключено.
Штатгальтер пытался восстановить свою власть, сделав борьбу из-за ратификации классической игрой в перетягивание каната. Он сумел вернуть на свою сторону Штаты Утрехта. Одвейк обеспечил нужное голосование Штатов Зеландии, которые отвергли ратификацию четырьмя голосами против трех — оппозицию составили Мидделбург, Зирикзее и Гус, которые, как обычно, поддерживали партию Штатов Голландии{803}. Но 19 августа, в последний день, оставшийся для ратификации, Оверэйссел — где Штаты приняли секретную резолюцию, предписывавшую их депутатам воздерживаться при голосовании, во имя интересов принца, как можно дольше, но не допустить срыва перемирия — высказался в пользу договора{804}. При поддержке Оверэйссела Генеральные Штаты ратифицировали перемирие голосами четырех провинций против трех.
Оранский перенес еще один чувствительный удар по своему престижу. Европейский кризис был урегулирован в августе 1684 г. благоприятным для Франции способом — по настоянию Амстердама. Его враги с нетерпением предвкушали еще большее умаление власти штатгальтера. После ратификации Амстердам отправил посла в Леуварден для переговоров с Хендриком-Казимиром и его кокцеянским советником, профессором ван дер Вайеном, о других целях партии Штатов{805}, таких, как дальнейшее сокращение армии, улучшение отношений с Францией, возвращение Утрехта, Оверэйссела и Гелдерланда к их конституционному статусу, существовавшему до 1674 г., и отставке Вальдека — непопулярной фигуры, за которой закрепилась репутация главного адвоката антифранцузской политики{806}.
Но принц, намереваясь восстановить свою власть, извлек надлежащие уроки из допущенных ошибок и соответствующим образом скорректировал свою внутриполитическую стратегию, перейдя от конфронтации к диалогу и компромиссу. События 1683-84 гг. научили его, что он не может эффективно управлять Республикой и противостоять амбициям Людовика XIV, враждуя с Амстердамом и собственным кузеном. Безусловно, ему нужно было добиться широкомасштабного консенсуса, который предоставил бы достаточные преимущества Амстердаму и Хендрику-Казимиру, чтобы заручиться их сотрудничеством, и, пока он не добьется этого, Соединенные Провинции будут оставаться погруженными в смятение и разобщенными. Совладав со своим раздражительным характером, он начал терпеливо готовить почву для компромисса, вступив, в частности, в контакты с двумя ведущими фигурами (кроме ван Бёйнингена) в Амстердаме, Витсеном и Хюдде. В проведении нового политического курса ему благоприятствовал тот факт, что многие амстердамские регенты чувствовали беспокойство из-за того, что, как стало ясно, в долгосрочной перспективе противостояние ван Бёйнингена с принцем не отвечало интересам ни Республики, ни Амстердама{807}.
Зимой 1684-85 гг. между провинциями происходили напряженные дебаты по поводу военных и военно-морских расходов. В 1682 г. по настоянию штатгальтера военно-морские затраты были урезаны, а военные расходы увеличены до 960 000 гульденов ежемесячно. Амстердам, при поддержке Фрисландии и Гронингена, настаивал на еще большем сокращении военных расходов. В Штатах Голландии Амстердам поддерживали Делфт, Лейден и Дордрехт. Принц подчеркнуто придерживался срединной политической линии. Петиция Raad van State Генералитету, запрашивавшая на 1685 г. только 775 000 гульденов в месяц, привела к уменьшению размера армии до 40 000 человек{808}. Когда Амстердам, Фрисландия и Гронинген стали после этого настаивать на еще более значительном сокращении, принц отказал им, опираясь на поддержку Утрехта, Гелдерланда и Оверэйссела. Но он согласился с доводами Амстердама, что из-за недостаточности военно-морских расходов Республика позволила своему флоту отстать, а Англии — стать «владычицей морей». Он выразил готовность до определенной степени пойти навстречу Амстердаму, оказав нажим на внутренние провинции, чтобы договориться о существенном увеличении военно-морских расходов.
Вильгельм III больше никогда не предпринимал крупных инициатив, не заручившись прежде сотрудничеством Амстердама. В данный момент он также предложил придти к соглашению Хендрику-Казимиру. Фризский штатгальтер настолько подпал под влияние профессора ван дер Вайена, что последний фактически управлял им, поэтому Оранский направил к ван дер Вайену Вальдека для обсуждения ряда компромиссов, которые послужили бы основой будущего сотрудничества между обоими штатгальтерами. Несомненно, принц также намекнул, что готов смягчить свою провоэцианскую позицию в церковных и интеллектуальных вопросах. В результате был заключен формальный контракт, по которому Вильгельм уступал право патронажа во фризских и гронингенских подразделениях армии своему кузену и в целом соглашался уважать его положение{809}. Вильгельм написал ему о своем удовлетворении: «que vous estes satisfait de ce que Mr van der Waeyen a convenu avec moi sur les differens qu'il у avoient entre nous» («Вы будет удовлетворены тем, что мы урегулировали с месье ван дер Вайеном существовавшие между нами разногласия» (фр.)){810}.
Умиротворив своих главных противников, Оранский получил свободу действий для восстановления своего влияния и влияния своих сторонников в голландских городских советах путем балансирования между фракциями, распределения должностей и покровительства обеим крыльям государственной Церкви. Было непросто погасить острую межфракционную рознь. Одной щекотливой проблемой была напряженная ситуация в Дордрехте{811}. Переход города в лагерь партии-фракции Штатов сильно встревожил штатгальтера. Он мобилизовал Hof Голландии в ноябре 1684 г. для проведения расследования якобы имевших место, по его утверждению, злоупотреблений при назначении бургомистров, которых он не одобрял. Тогда оппозиционная группировка в Дордрехте отправила циркулярное письмо другим голландским городским советам, обвиняя штатгальтера в посягательстве на «привилегии и права, и мир, и спокойствие» Дордрхета{812}. Оранский ответил собственным циркуляром муниципалитетам, в котором осуждал «излишний пыл» дордрехтского vroedschap'а и его усилия по разжиганию недовольства им среди голландских городов, ставил под сомнение мотивы действий города, и заверял Штаты, что всегда уважал и будет скрупулезно уважать должные пределы своей власти в провинции.
Этот акцент на соблюдении конституционных норм и необходимость в посредничестве ярко характеризуют метод обращения принца с регентскими группировками, которые находились в оппозиции к нему. Его подход отныне заключался в нахождении равновесия между соперничавшими кликами, поощрении их к переговорам и заключении «письменных контрактов» по распределению муниципальных должностей между партийно-фракционными блоками. Первым примером новой политики Вильгельма была его конфронтация с Лейденом. В 1683-84 гг. отношения штатгальтера с Лейденом постоянно были напряженными, и хотя в 1685 г. его отношения с Амстердамом улучшились, с Лейденом они ухудшились, оказавшись на несколько месяцев в фокусе всей нидерландской внутренней политики — дело, которое, по сообщению д'Аво, «fait bien de bruit» («вызвало много шума» (фр.)). В идеологическом отношении Лейден был в то время одним из самых разделенных городов в Республике. Республиканский блок партии Штатов во vroedschap'е в 1685 г., как утверждалось, численно превосходил своих соперников в соотношении 26 к 13{813}. Как и в других городах, идеологические, клиентские и теологические расколы во vroedschap'е распространялись также на ополчение и консисторию. В 1685 г. восемь капитанов лейденского ополчения были разделены поровну между обеими сторонами, а из двенадцати городских проповедников, принадлежавших к реформатской Церкви, семь выступали «за город» (кокцеянцы) и пять «за принца» (воэцианцы).
Эта конфронтация достигла своего апогея, когда vroedschap, в соответствии с установленной процедурой представил Оранскому двойной список кандидатов на занятие должностей в магистрате, но, с точки зрения принца, лишил его права выбора, включив в этот список двух человек, не отвечавших необходимым условиям по своему происхождению и прежней деятельности. Он дал vroedschap'у три недели на исправление списка, а когда его члены отказались это сделать, приступил к назначению собственных кандидатов. Лейден отреагировал «с бурным возмущением», обвинив штатгальтера в нарушении лейденских привилегий и подрыве автономии голландских городов{814}. Бургомистры удвоили численность городской стражи из числа ополченцев, сознательно разжигая кризис, и поклялись, что готовы пожертвовать жизнью и имуществом ради свободы своего города. Принц, не появлявшийся на заседаниях Штатов Голландии на протяжении года после своего поражения в 1684 г., внезапно предстал перед ними в октябре 1685 г., непоколебимо уверенный в правоте своих действий по отношению к лейденскому магистрату, пообещав, что если города будут подавать ему списки кандидатов в надлежащем виде, он будет пунктуально придерживаться имен, содержащихся в них. Принц не только сумел изолировать Лейден в Штатах, но заставил vroedschap принять его посредничество между враждующими партиями в городе.
Для выполнения этой задачи принц и Штаты выбрали ван Бевернингка, бывшего лувестейнца, заключившего позднее мир со штатгальтером, кокцеянца, искусного дипломата и эксперта по «письменным контрактам». Ван Бевернингк объявил выборы в ноябре 1685 г. недействительными и навязал компромисс, предусматривавший назначение двух бургомистров от каждой фракции. Один из них, Якоб ван дер Мейер, впоследствии стал «правой рукой» принца в Лейдене и самой влиятельной личностью в городе вплоть до его смерти в 1696 г.{815} Но особое значение представлял способ, при помощи которого принц и ван Бевернингк нарушили гегемонию партии-фракции Штатов. Основной принцип заключался в отказе от односторонности, выборе бургомистров «в соответствии с должным порядком и рангом», и гарантии сохранения равновесия между партиями со стороны штатгальтера{816}. Несомненно, значительная часть членов vroedschap'а приспособилась к новой ситуации без особых трудностей. В большинстве случаев преобладали своекорыстные интересы. Д'Аво отмечал в декабре 1685 г., что только четыре или пять членов амстердамского vroedschap'а можно было назвать «bons r?publicains» («истинными республиканцами» (фр.)) в том смысле, что они были невосприимчивы к посулам штатгальтера и последовательны в своих принципах. Остальные держали нос по ветру: «Leur interest particuleir, ou leur foiblesse, les oblige souvent a avoir de la complaisance pour le Prince» («их личные интересы, или их слабость, часто вынуждали их подчиняться самовластию принца» (фр.)){817} В Лейдене баланс между принципами и своекорыстными интересами — когда они вступали в столкновение друг с другом — несомненно, был во многом аналогичным.
Поддержание равновесия между партиями-фракциями в городских советах подразумевало также баланс между теологическими фракциями, ибо одно было тесно связано с другим. Практика чередования воэцианцев и кокцеянцев при назначении новых проповедников как способ балансирования фракций и сведения к минимуму трений впервые была опробована в Амстердаме в 1677 г. К середине 1680-х гг. чередование предпочитали многие городские советы и штатгальтер как средство снизить градус кокцеянско-воэцианского конфликта. В Лейдене, однако, консистория и vroedschap на протяжении нескольких лет выбирали исключительно кокцеянцев. Новые бургомистры изменили этот порядок весной 1685 г. Была введена процедура, при которой в случае появления вакантной кафедры проповедника консистория составляла список кандидатов и подавала его затем на утверждение бургомистрам. Однако, когда консистория так и сделала в марте 1686 г., бургомистры отклонили список, заметив, что они предпочли бы, чтобы не все кандидаты были «этого сорта». Когда же им подали измененный список, ответ был тем же самым, бургомистры добавили, что они не сомневаются в эрудиции кандидатов, «но они не были людьми того сорта, который они (бургомистры) желают видеть, и что, по их мнению, они уже достаточно ясно выразились, какого сорта (кандидатов) предпочитают»; ввиду разделения Церкви между теми, кого называли «кокцеянцами» и «воэцианцами», они посчитали, что второй список «по-прежнему отдает перевес только одной стороне», что не отвечало их желаниям{818}. Затем они потребовали от консистории «выдвинуть в кандидаты на назначение трех проповедников того сорта, которых они называют воэцианцами».
Консистория выразила «удивление и сожаление», что бургомистры считают государственную Церковь разделенной между «воэцианцами» и «кокцеянцами», уверяя, что «они никогда не используют этих названий… но, скорее, считают опасным для мира в Церкви так поступать»{819}. Они попытались удовлетворить желания бургомистров. Но при внимательном просмотре третьего списка бургомистры, к своему изумлению, снова не смогли обнаружить в нем «воэцианцев». Тогда они сами назвали несколько имен и настояли на том, чтобы консистория включила их в список; именно один из них, Исаак Зевенховен во Флюшинге, был должным образом назначен{820}.
Начиная с 1685 г. и до Славной Революции (1688-91 гг.) принц мог полагаться на успешно работающие взаимоотношения и эффективное сотрудничество с Амстердамом, Лейденом, Дордрехтом, Делфтом, словом, всеми голландскими городами, с которыми у него существовали столь острые противоречия в начале 1680-х гг. Этому способствовали местные факторы. Но перемена произошла также из-за новых направлений в общественном настроении, вызванных отменой Нантского эдикта во Франции и все более мрачной перспективой в международной политике. Религиозная нетерпимость Людовика XIV и бедствия гугенотов произвели глубокое впечатление на нидерландское общество{821}. Д'Аво и другие дипломаты часто отмечали это. «Они начали очень громко протестовать здесь, — писал английский посол Скелтон в октябре 1685 г. — против обращения, которому подвергаются во Франции французские протестанты, и во всех этих провинциях были установлены дни покаяния и поста по причине этих гонений»{822}. В результате Фагель с облегчением увидел, что д'Аво «в значительной степени потерял свой кредит в Амстердаме». Среди гугенотов, поселившихся в Соединенных Провинциях, было много проповедников, лиц свободных профессий и офицеров, которые во многом способствовали росту враждебности к Людовику XIV в глазах нидерландского общественного мнения.
Массовая иммиграция гугенотских беженцев, с их душераздирающими рассказами о гонениях и притеснениях, внесла свой вклад в изменение атмосферы и способствовала приданию сплоченности политике нидерландского государства в годы, предшествовавшие Славной Революции. Но ее значение не следует преувеличивать. Сами амстердамские бургомистры рассказывали д'Аво, что обращение Людовика XIV с гугенотами «avoit change la face des affaires de ce pays» («изменило положение дел в этой стране» (фр.)){823} Д'Аво знал, что его отношения с Амстердамом были далеки от желаемых. Тем не менее, он оставался уверен, не только в 1685-86 гг., но и до самой осени 1687 г., что Вильгельм был бессилен мобилизовать Голландию против политики своего господина. Оценивая ситуацию, д'Аво придавал большое значение тому факту, что Амстердам, Роттердам, Мидделбург и Лейден, а также Делфт и Гауда, сделали ставку, учитывая, насколько важную роль играла для них торговля с Францией, на сохранение существующего мира. Амстердамские бургомистры неоднократно повторяли свои уверения, что при условии соблюдения Людовиком пунктов Неймегенского договора и продолжения нидерландской торговли с Францией на выгодных условиях они проследят за тем, чтобы принц не втянул Республику в вооруженную коалицию, направленную против Франции{824}. Гугенотские беженцы и воэцианские проповедники и их сторонники выступали с гневными речами против Людовика; но регенты, которые составляли оппозицию Оранскому в 1683-84 гг., не были рьяными кальвинистами и не были заинтересованы в нагнетании враждебности к католикам и католицизму. Религия в данной ситуации была мощным фактором. Но в своих религиозных взглядах нидерландские правящие группы и простые граждане не были единодушны. «Tous les bons r?publicains, — как писал об этом д'Аво, — sont Arminiens» («Все истинные республиканцы — арминиане» (фр.)){825}, под которыми он понимал скорее номинальных, чем искренне верующих прихожан государственной Церкви, людей, сопротивлявшихся кальвинистской воинственности воэцианцев.