ПОЗДНИЕ ЭТАПЫ ДЕБАТОВ О ВЕРОТЕРПИМОСТИ
В конце XVII и начале XVIII вв. борьба за религиозную терпимость в Соединенных Провинциях, таким образом, была далека от завершения. Напротив, дебаты о терпимости в Республике достигли своей кульминации в 1680-х, 1690-х гг. и первом десятилетии следующего века, как и в Англии, Франции и Германии. Призыв к веротерпимости, в принципе, стал звучать более часто в нидерландском контексте, как в английском, и как нидерландские, так и иностранные писатели, проживавшие в Республике, внесли обширный вклад в европейские дебаты. С одной стороны находилась традиция светской республиканской веротерпимости де ла Кура и Валкенера, продолженная Эриком Валтеном, Грегорио Лети и Герардом Нодтом. В своей «Raguagli politici» (1700 г.) Лети объявил Соединенные Провинции образцовым европейским обществом, родиной терпимости, «mater gentium» («матерью наций» (лат.)). Нодт, один из ведущих профессоров права в Республике, настоятельно призывал к веротерпимости в знаменитом обращении на латыни, которое он произнес в Лейдене в феврале 1706 г. Впоследствии оно было опубликовано в кратком изложении на французском языке в «Biblioth?que choisie» Ле Клерка, и Халмой в «Boekzaal» на голландском (затем на протяжении двух лет появились его полные переводы на французский и английский языки, а также немецкая версия). Нодт отстаивал веротерпимость, исходя скорее из светских принципов естественного права, чем теологических соображений{298}. Он объявлял, что «1е seul maitre de nos consciences» («единственным господином нашей совести» (фр.)) является только Всевышний, и отрицал, что какая-либо Церковь или духовное учреждение могла обладать властью над личностью, за исключением «celle des conseils, des exhortations» («советов и увещеваний» (фр.)){299}. В то же время произошло дальнейшее усиление традиции теологической терпимости, происходившей от Епископия и арминиан, в сочинениях Филиппа ван Лимборха, самого близкого нидерландского друга Локка, и де Клерка. В блестящей речи, произнесенной в Амстердаме в 1712 г. на похоронах ван Лимборха (ее текст был издан на английском языке в следующем году), Ле Клерк напомнил миру, как ван Лимборх выступил продолжателем дела Епископия, выпустив в 1661 г. свой трактат о терпимости, издав неопубликованный труд Епископия, его «Teologica Christiana» (1686 г.), который оставался одним из самых резонансных нидерландских теологических трудов в начале XVIII в., опубликовав в Гауде в 1687 г. свой диалог с евреем-сефардом, антихристианским полемистом Исааком Оросио де Кастро, и, наконец, издав «Историю инквизиции», посвященную латитудинаристскому архиепископу Кентерберийскому, Тилотсону, в 1692 г.{300}
Ле Клерк забыл добавить, что именно Ван Лимборх также возродил память о давно забытом интеллектуале из среды евреев-сефардов, У риале да Коста (ок. 1583-1640 гг.), который в своем «Исследовании фарисейских традиций», опубликованном в Амстердаме (на португальском) в 1624 г., отрицал бессмертие души. Его книга была проклята старейшинами сефардской общины и публично сожжена магистратом Амстердама{301}, а сам да Коста в приступе депрессии, вызванной развязанной против него травлей, покончил жизнь самоубийством в 1640 г. Тираж книги был практически весь уничтожен, и она считалась безвозвратно утраченной, пока в конце XIX в. в Копенгагене не был обнаружен единственный уцелевший экземпляр. Опубликовав в 1687 г. написанную на латыни автобиографию да Косты, озаглавленную «Exemplar humanae vitae» («Образец человеческой жизни» (лат.)), рукопись которой сохранилась в бумагах Епископия, ван Лимборх стремился показать, в первую очередь, все зло религиозной нетерпимости на примере трагической судьбы да Косты, чей дух был сломлен преследованиями, которым его подвергли старейшины еврейской общины в Амстердаме и раввины. Но ее результатом стало извлечение из тьмы забвения личности человека, который, вызвав к себе определенные симпатии, в то же время получил более широкую известность благодаря тому, что отвергал веру в бессмертие души. Имя да Косты неизбежно стало связываться с именем Спинозы, а его сочинение было включено в расширяющийся список книг, которые были бельмом на глазу ортодоксальных клерикалов всех мастей.
Наконец, кроме местных традиций, призывавших к веротерпимости, на общественное мнение Нидерландов оказал влияние величественный гений Пьера Бейля, который в 1680-е и 1690-е гг. стал апологетом, par excellence, главным образом на философских основаниях, неограниченной веротерпимости для каждой личности, включая право ошибаться и придерживаться необоснованных взглядов{302}.
Тем не менее, распространение терпимости, будь то республиканская веротерпимость де ла Кура, Валтена и Лети, или теологическая веротерпимость Епископия и ван Лимборха, или философская, научно обоснованная веротерпимость Бойля, не находили полного отклика среди значительного, если не подавляющего большинства людей, представлявших общественное мнение в Республике, в том числе основное интеллектуальное общественное мнение в среде гугенотов. Регенты, университетские кураторы, профессора и проповедники, в основном, были более веротерпимыми, чем их коллеги в остальной части Европы. Но они придерживались, в большинстве своем, принципов половинчатой веротерпимости, продиктованной практическими соображениями, подавляя некоторые проявления крайней нетерпимости. До определенного момента любому позволялось обсуждать и проповедовать религиозные взгляды, расходившиеся с общепринятыми. Вполне возможно, что для иностранных гостей, привыкших жить в обществах, обладавших большим религиозным единообразием, где инакомыслие подвергалось гонениям, степень религиозной свободы, с которой они сталкивались в Республике, часто казалась, даже в конце XVII в., устрашающей и абсурдной. У Стоупа были многочисленные преемники, которые продолжали развивать эту тему. Один английский наблюдатель описывал Голландию как «университет всех религий, ярмарку все сект, куда стекаются все религиозные коробейники, дабы сбывать свои безделушки, свои ленты и свои фанатичные погремушки»{303}. Но такая реакция в целом отражала положение дел в Амстердаме, а не в остальной части нидерландского общества, и даже по отношению к Амстердаму и Роттердаму была излишне упрощенной. Даже в этих городах существовали жесткие ограничения относительно того, что можно было издавать, открыто провозглашать или даже поверять другому в частном обсуждении. Каждому следовало помнить о том, чтобы не переступать эту критическую черту. Даже в Амстердаме, отмечал в 1701 г. Бейль, за любую публикацию, противоречившую доктрине Святой Троицы, ее автор вполне мог угодить в тюрьму{304}. Именно эта двойственная, половинчатая терпимость была действительной отличительной характеристикой Нидерландской Республики в конце Золотого Века, частичная веротерпимость, смешанная с теологическими и политическими трениями, как внутри основных церковных групп, так и между ними, а также между ними и их сектантскими ответвлениями{305}.