ВТОРАЯ АНГЛО-ГОЛЛАНДСКАЯ ВОЙНА, 1664-1667 гг.
Вторая англо-голландская война официально началась в марте 1665 г., но в действительности военные действия открылись в начале 1664 г. Еще с того времени, когда Англия заключила мир с Испанией в 1660 г. и возобновила мировую морскую экспансию, трения между соперничавшими английской и голландской торговыми империями стали обостряться. Интересы Англии и Нидерландов пересекались в разных регионах земного шара, но особенно сильно в Западной Африке, на островах Карибского моря и в Восточных Индиях, — глобальная конфронтация, запутанная и острая, которая, по всей вероятности, вела к новой войне еще с 1661 г. и объясняла холодный прием «Нидерландского дара». Это была одна из тех войн, которые ожидались всеми и готовились на протяжении многих лет. К 1664 г. английское притеснение нидерландского судоходства и стычки в колониях достигли такой высоты, что обе стороны неизбежно двигались к конфликту. К тому времени, когда Карл II официально объявил войну, около 200 нидерландских судов уже были захвачены и несколько голландских колоний опустошены, в том числе — предыдущей осенью — Новые Нидерланды, название главного города которых, Нового Амстердама, было изменено на Нью-Йорк. В Англии и английских колониях царили ярые антиголландские настроения. Сэмюэль Пепис не преувеличивал, когда писал в 1664 г., что и королевский двор, и город Лондон «были одержимы войной с Нидерландами», предвкушая получить от нее большие выгоды.
Как и в 1652-54 гг., другие европейские державы (кроме Португалии и Мюнстера) не испытывали особых сомнений в правоте Республики, но отмечали, что Англия обладала военной силой и почти всеми стратегическими преимуществами{588}. Республика, подстрекаемая Голландией, непрерывно стремилась к усилению и увеличению своего военно-морского флота и морской администрации, приведя свои адмиралтейские коллегии, доки, арсеналы и склады в состояние боевой готовности{589}. У нидерландцев отныне был гораздо более крупный военно-морской флот, чем раньше, с более профессиональными морскими офицерами, больше и лучше построенных военных кораблей и более тяжелые пушки. Но англичане также не теряли даром времени и накапливали ресурсы, чтобы помешать нидерландцам «залатать бреши» и, в целом, сохраняли свои преимущества, особенно по части веса орудий. В апреле 1665 г. королевский военно-морской флот насчитывал в своем составе 8 кораблей 1-го ранга, вооруженных более чем 70 пушками, по сравнению со всего лишь четырьмя с нидерландской стороны{590}.
Голландские регенты значительно улучшили свой военно-морской флот, но были бессильны избавить его от идеологических трений — как и саму Республику в целом. Эти трения угрожали принять столь же хронический характер, как и во время первой войны. Когда капитан «Гауды» (56 тонн) поднял флаг Штатов в начале первой битвы в Северном море, его подчиненные отказались сражаться, пока он не заменит его цветами принца (Оранского). После первых поражений партийные распри стали принимать все более растущий масштаб, так как республиканские адмиралы стремились возложить вину на Корнелиса Тромпа и Яна Эвертсена, своих коллег-оранжистов{591}. Отношения между де Рюйтером и Тромпом становились все более напряженными. Донесения, что последний «негласно подстрекал разных лиц распускать толки… что их главой должна стать некая сиятельная особа, и так переводить разговор на принца Оранского», едва не привели к аресту Тромпа в июне 1665 г.{592} В конечном счете, в самый разгар войны, в августе 1666 г., он был уволен с флота за нарушение субординации, несмотря на то, что был способным командующим и пользовался популярностью в народе{593}. Он оставался в опале до самого конца существования республиканского режима, вновь поступив на военно-морскую службу только после того, как Вильгельм III примирил его с де Рюйтером в 1673 г. Портреты младшего Тромпа писали так же часто, как и любого из его коллег, и он позировал для многих художников, в том числе для Каспара Нетшера и Сэмюэля ван Хогстратена. Но здесь также не обошлось без вмешательства идеологии. На одной картине Абрахам Виллертс (Рейксмузеум, Амстердам) изобразил его в древнеримском костюме и плаще ярко-оранжевого цвета.
Большинство иностранных наблюдателей было уверено в том, что Голландия была слабейшей стороной и, будучи представителями монархов и презирая республиканскую систему правления, пришло к выводу, что ее децентрализованная, консультационная структура роковым образом сдерживала ее эффективность. Если республиканские регенты считали республику более совершенной формой государственного устройства, чем монархию, типичный европейский дипломат того времени полагал иначе, особенно в том, что касалось силы и боеспособности. И по сравнению с Венецией или Генуей Нидерландской Республике, с точки зрения стороннего наблюдателя, вдвойне препятствовала ее трехуровневая структура. Даунинг предсказывал еще до начала войны, что, если король останется непреклонным, нидерландцы капитулируют без боя; и что, если они все же решатся воевать, то будут безнадежно разобщены и быстро потерпят поражение.
Даунинг приводил многочисленные аргументы в поддержку своего утверждения{594}. Он отмечал, что сотрудничество де Витта с Амстердамом ослабело после смерти Корнелиса де Грефа в 1664 г., и что даже в Голландии «каждый город завидует другому, и нет ничего более легкого, чем договориться с одним, оторвав его от другого». С 1660 г. количество оранжистских городов в Голландии — теперь сюда относились Лейден, Харлем, Роттердам, Энкхёйзен, Горкум, Схонховен и Пурмеренд — ощутимо возросло. Но самую ключевую роль, доказывал он, играла система провинциальных правительств, слабость внутренних провинций и отсутствие у них заинтересованности в войне с Англией. Даунинг уверял своих хозяев, что каждая провинция была сувереном, и что внутренние провинции не будут участвовать ни финансово, ни каким-либо иным образом в войне. Наконец, он подчеркивал, что население было обременено высокими налогами, а Генералитет и Штаты Голландии — громадными долгами.
Первая большая битва у Ловестофта в июне 1665 г. как будто бы полностью подтвердила предсказания об английском превосходстве и оправдала самоуверенность английских купцов и колониальных губернаторов. Нидерландцы отправили против англичан самый мощный флот, который они когда-либо выводили в море: 103 корабля с 21 613 человек на борту (количество, эквивалентное примерно одной трети совокупных людских ресурсов нидерландского торгового и рыболовецкого флотов) и 4 869 пушек{595}. Но нидерландские крупные боевые корабли существенно уступали по своей огневой мощи английским трехпалубным. 17 нидерландских военных кораблей были потоплены или захвачены. Флагман Обдама «Эндрахт» (84 пушки, 500 человек) взлетел на воздух, унеся жизни адмирала и почти всего экипажа, за исключением всего пяти человек, причем взрыв был такой силы, что его, как утверждается, было слышно даже в Гааге.
Моральный дух на флоте, на амстердамской бирже (см. табл. 39) и по всей Республике стал падать. К 1660-м гг. купцы и регенты, так же, как и иностранные дипломаты, привыкли рассматривать колебания курса акций на амстердамской фондовой бирже, особенно на акции в амстердамской палате ОИК, как индикатор уверенности в перспективах Республики в целом, равно как и великих колониальных компаний. В начале 1664 г. курс акций ОИК оставался высоким, на уровне 498%, отражая процветание и политическую стабильность начала 1660-х гг. Курс акций ВИК несколько оправился от катастрофического падения в конце 1650-х — начале 1660-х гг. Весной 1664 г., однако, по мере того, как обе морские державы двигались к войне, произошло резкое падение курса акций, которое привело к банкротствам и разорительным долгам{596}. Осенью того же года, после успехов де Рюйтера в Западной Африке, где он отвоевал форты, захваченные англичанами у нидерландцев в предыдущем году, курс акций ВИК временно поднялся. «Сведущие люди» покупали акции ВИК после триумфа де Рюйтера, но недолго тянули, прежде чем снова их перепродать.
Весной 1665 г, курсы акций ОИК и ВИК возобновили свое падение. После сражения при Ловестофте деловая активность пошла на убыль, курс акций ОИК упал с 336 до 322, — один из самых низких показателей, зафиксированных за всю вторую половину XVII в. Но в скором времени и общий моральный климат, и деловая активность оживились. Это было вызвано, главным образом, укреплением военно-морских сил Республики, значительная часть которых еще не была задействована в первом сражении. Благодаря тому, что основная часть флота, принимавшего участие в сражении, оставалась невредимой, «строительству в Роттердаме больших кораблей, с которыми в быстрые сроки оказались готовы объединиться три крупных корабля, недавно сошедшие со стапелей в Амстердаме, и надеждам, что флот скоро снова выйдет в море, курс акций ОИК опять поднялся с 336 до 348%»{597}. Найдя достаточное количество моряков, адмиралтейская коллегия в Амстердаме увеличила их жалование до беспрецедентного уровня в 30 гульденов ежемесячно. В конце лета моральный дух еще больше окреп благодаря новостям, что возвращающийся из Индии флот, обогнув с севера Шотландию и Ирландию, уклонился от встречи с английским флотом и нашел сравнительное безопасное убежище в норвежском порту Берген. Курс акций ОИК вырос до 395%{598}.
Война началась с поражения и в обстановке большого уныния. Но внутренние раздоры и нехватка единства, предсказанные Даунингом, так и не воплотились в жизнь. Действительно, внутренние провинции, как он утверждал, не имели прямой заинтересованности в войне с Англией. Но Соединенные Провинции были, в конце концов, не лигой «семи союзных суверенов», и Генералитет, неустанно подталкиваемый Голландией, предоставлял людей и ресурсы пропорционально численности населения на гораздо более высоком, а не низком уровне, чем в то время могли себе позволить монархические страны, такие как Англия, Франция или Испания{599}.
По общему мнению, сотрудничество Гелдерланда, Оверэйссела и Гронингена, — хотя и не Утрехта и Фрисландией — могло частично объясняться угрозой, которую представлял для них князь-епископ Мюнстера. Но Мюнстер не был новым или непредвиденным элементом в ситуации, а долгосрочным фактором, формирующим реальность Нидерландской Республики. Восточные провинции отлично знали — но знали давно — что никто другой не защитит их от воинственного контрреформатского княжества-епископства или любого другого могущественного восточного соседа, кроме Голландии, и что Голландия защитит их только в том случае, если они будут взамен сотрудничать с ней.
Де Витт и Генеральные Штаты старались отговорить князя-епископа от союза с Англией, продемонстрировав силу на востоке. В начале 1664 г. Кристоф-Бернард изгнал нидерландцев из форта в долине Эмса — Дилершанса, занятого гарнизоном от имени графа Восточной Фрисландии. В мае 1664 г. нидерландские войска под командованием фризского штатгальтера вторглись в Мюнстерланд и отвоевали форт. Но на князя-епископа это не произвело желаемого впечатления, и не без оснований. Ибо голландские регенты сократили армию Генералитета как в количественном, так и в качественном отношении до такой степени, что она больше не представляла надежного сдерживающего фактора. В сентябре фон Гален официально потребовал возврата Боркуло-Лихтенворде; не получив удовлетворительного ответа, он объявил войну. Затем, опираясь на английские субсидии, он вторгся в Гелдерланд и Оверэйссел с двадцатитысячной армией.
Нидерландская армия на востоке, находившаяся под командованием теперь уже пожилого Йохана Морица Нассау-Зигена, в беспорядке отступила за линию Эйссела. Мюнстерские войска заняли Олдензал, Алмело и большую часть округа Твенте и, дальше на юг, Бредеворт, Дотинсхем и большую часть «Ахтерхока» Гелдерланда. Неудача армии в защите восточных провинций повредила престижу партии Голландских Штатов, вызвав новые дискуссии о том, кто должен командовать армией и как она должна быть организована. Значительная часть критики обрушилась на брата де Витта, который, как один из «военных депутатов» Генеральных Штатов, санкционировал отход к Эйсселу.
После этого князь-епископ опустошил Дренте или, как охарактеризовал это негодующий Спиноза, «безрассудно вторгся во Фризию, как козел Эзопа, бросившийся в колодец»{600}. Большие части Республики охватила паника, не в последнюю очередь Гронинген, который теперь оказался под угрозой. Понадобилось прибытие французских вспомогательных сил в ноябре, чтобы стабилизировать фронт, и прекращение английских субсидий, чтобы принудить мюнстерцев к бесславному отступлению, которое с уверенностью предсказывал Спиноза своим корреспондентам в Лондоне.
Но хотя мюнстерская угроза объясняет растущую наклонность Оверэйссела, Гелдерланда и Гронингена к сотрудничеству с Голландией, ей нельзя приписать широкую народную поддержку режима де Витта во время войны, ослабление оранжистского движения в 1665-66 гг. по сравнению с его размахом в годы первой англо-голландской войны, или солидарную позицию Фрисландии. Штаты Фрисландии давно знали, что война с Англией повредит делу оранжистов в Республике. В октябре 1664 г. Фрисландия требовала всё больших уступок от Англии ради восстановления «мира и дружбы»{601}. Но прошло совсем немного времени, и Фрисландию также захлестнула волна патриотических чувств, поднявшаяся в Республике. Некоторые депутаты Штатов Фрисландии сопротивлялись уплате фрисландской квоты в расходах на снаряжение экспедиции де Рюйтера в Западную Африку, на том основании, что Фрисландия не имеет никакого отношения к находившимся там фортам. Но большинство согласилось с точкой зрения, что английские нападения в Гвинее были агрессией против «нашего дорогого общего Отечества» и «всего государства Соединенных Нидерландов», и что Фрисландия должна уплатить свою квоту{602}.
Военные и военно-морские расходы Генералитета возросли в 1665 г. примерно в два с половиной раза по сравнению с уровнем 1664 г. 11,6% -нал квота Фрисландии — вторая по величине после голландской — составила в этом году свыше 3 миллионов гульденов, заставив Штаты взять особые займы. Основная часть собранных во Фрисландии средств была потрачена на военно-морской флот. Адмиралтейская коллегия в Харлингене, две трети денежных средств которой поступало из Фрисландии, и одна треть — из Гронингена, оснастила в июне 1665 г. 14 военных кораблей, на борту которых находилось 3 115 человек и 700 пушек. Это представляло около У? людских ресурсов и пушек, задействованных с нидерландской стороны в сражении при Ловестофте. К лету 1666 г. фризско-гронингенский контингент нидерландского военно-морского флота увеличился до 28 кораблей с 5 000 человек и 1100 пушек на борту{603}. Поведение фризских Штатов отражало умонастроение фризского общества.
Решающим фактором, благодаря которому Республика сумела оправиться от поражений 1664-66 гг., не сдалась и, в конечном счете, вышла из войны победителем, было отношение населения. Французский посол рано осознал всё значение этого, когда писал в январе 1665 г., что «les peuples sont fort animez, et accordant pour cette guerre tout ce qu'on leur demande» («народ полон воодушевления и согласен предоставить всё, что нужно для этой войны» (фр.)){604}. В результате ведущие оранжистские и проанглийски настроенные личности, такие как фризский депутат Виллем ван Харен, член Raad van State и один из ближайших союзников Даунинга в Республике, обнаружили, что идут не в ногу с настроениями в своих провинциях и в Генералитете. Война уменьшила влияние оранжистской знати в Фрисландии, укрепив так называемую фракцию Айлвы среди grietmannen и знати, в которой доминировали семьи Айлва и Гровестинов, и которая была также, в целом, проголландской партией в Фрисландии. Виллем-Фредерик умер в 1664 г., и хотя его сторонники по-прежнему сохраняли влияние, а его вдова, графиня Альбертина-Агнесса, в качестве регентши при их младшем сыне, Хендрике-Казимире II (1664-96 гг.), стремилась защитить интересы фризского штатгальтерства, на какое-то время антиголландская партия не имела иного выбора, кроме как затаиться.
Особенно острым вопросом, не только для де Витта и оранжистов, но и для английского двора, была роль юного принца Оранского. Де Витт стремился свести к минимуму любое возрождение народных чувств в пользу Оранской династии. Оранжисты не имели никакого желания поддерживать де Витта; но они не могли позволить себе отмежеваться от войны. Сама сила народной поддержки войны сделала императивом, с их точки зрения, отделение принца от Карла II, а не военные усилия. Щекотливость ситуации была ясна всем, когда в апреле 1665 г. 15-летнему принцу Оранскому предложили посетить флот в Текселе. Республиканские регенты, оказывается, «не выразили никакого удовлетворения или энтузиазма от его приезда; с другой стороны, если он приедет, ему придется пить за процветание флота, а недооценивать такие вещи недопустимо для Вашего Величества»{605}. Однако были разработаны спешные меры, которые удовлетворили де Витта и оранжистов, одновременно расчистив пространство для того, чтобы затушевать английские связи принца в пользу бранденбургских родственных отношений. В мае 1666 г. на борту флота в Текселе состоялись большие торжества, когда принц посетил флагманский корабль де Рюйтера в сопровождении курфюрста Бранденбургского собственной персоной, а также герцога Голштейнского и других немецких князей{606}. На этот раз моряков угостили крепким пивом, которое, несомненно, увеличило всеобщее ликование.
Постепенно на протяжении 1666 г. стратегическая ситуация Республики улучшилась. Французское вмешательство и прекращение поступления английских субсидий вынудили князя-епископа к бесславному отступлению. Посредники от Генеральных Штатов во главе с ван Бевернингком в апреле 1666 г. заключили с Кристофом-Бернардом Клевский мир, по которому он оставлял занятые им местности и отказывался от притязаний на Боркуло. Все нейтральные коммерческие центры — Гамбург, Любек, Венеция, Ливорно, Генуя и Кадис — за исключением одного лишь Лиссабона, оставались на прочных проголландских позициях. Дания-Норвегия, вместо того, чтобы принять сторону Англии, как надеялся Карл II, снова объединилась с Соединенными Провинциями, оказав помощь в отражении англичан от Бергена и закрыв Зунд для английского судоходства. Нидерландская вспомогательная эскадра, отправленная в датские воды, гарантировала, что англичане не смогут силой прорвать блокаду Зунда. В 1666 г. ни одно английское судно не вошло в Балтику или вышло из нее{607}. В Восточных Индиях ОИК снова освободила моря от присутствия англичан и захватила несколько английских фортов. В северных водах голландские каперы, более многочисленные и лучше организованные, чем в 1652-54 гг., начали захватывать английские суда в ощутимом размере{608}. В целом были захвачены около 500 английских торговых кораблей, в том числе 27 — де Рюйтером у Западной Африки и в Карибском море. Значительное число захваченных английских кораблей было продано с аукциона в Испании, 28 в одной только Корунье.
На какое-то время спад английской торговли не оказал большого воздействия на военные усилия англичан. Крупные морские сражения, запечатленные в серии мастерских картин Виллемом ван де Велде, продолжали оставаться очень ожесточенными. Нидерландцы под командованием де Рюйтера имели преимущества по части военного искусства и развертывания своих сил, но англичане по-прежнему обладали превосходством по весу пушек. Нидерландцы одержали слабо выраженную победу в «четырехдневном» сражении в июне 1666 г., но снова были разгромлены, с тяжелыми потерями, в сражении в день Св. Иакова (4 августа 1666 г.). Вскоре после этого нидерландцы потерпели тяжелое поражение, когда английский адмирал Холмс проник между северо-голландскими островами и сжег 150 купеческих судов, укрывавшихся за Терсхеллингом. Но в то время как нидерландцы имели в своем распоряжении деньги, военное снаряжение и припасы для оснащения своих флотов, Карл II и Парламент оказались не в состоянии сохранить их на прежнем уровне. Затраты были огромными, и английская морская торговля была почти полностью парализована. Потеря торговли и кораблей, нехватка достаточного количества припасов и воздействие Великой чумы и лондонского пожара, — все эти факторы внесли свой вклад в ослабление военных усилий. Деморализации общественного настроения способствовал и недостаток угля, который возник в Лондоне зимой 1666-67 гг. из-за того, что груженые им суда не пропускали нидерландский военно-морской флот и каперы. Психологически нидерландцы к концу 1666 г. уже одержали победу{609}. Оставалось только использовать инициативу, оказавшуюся теперь в их руках.
В 1667 г. нидерландцы установили морскую блокаду юго-восточного побережья Англии до самого Хариджа на севере. В июне де Рюйтер совершил свой знаменитый рейд на Мидуэй (поднявшись по Темзе. — Прим. ред.), прорвав оборону, проплыл до замка Апнор, сжег береговые строения и пять кораблей Королевского военно-морского флота, и увел с собой в качестве трофея «Ройал Чарльз», английский флагман. Триумф де Рюйтера вызвал в Республике настоящую бурю восторга: звонили церковные колокола, запускались победные фейерверки и сжигались изображения короля Карла. Удача повернулась лицом к нидерландцам и на Карибах. В 1665 г. казалось, что английские губернаторы в Новом Свете были близки к «полному изгнанию голландцев из всех мест в Западных Индиях». Вскоре Новые Нидерланды, Синт-Эстатиус, Саба, Эссекибо и Померун были захвачены, и король был «полон надежд вскоре услышать об аналогичных успехах против Кюрасао»{610}. В отличие от его успехов в Западной Африке, экспедиция де Рюйтера на Карибах ничего не достигла. Но Кюрасао устоял, и в конечном итоге нидерландцы отвоевали Эссекибо и Померун. В 1667 г. зеландская экспедиция из семи кораблей и 1 000 человек захватила английский форт в Парамарибо и, вместе с ним, всю потенциально богатую сахаром колонию Суринам. ВИК также снова заняла Тобаго.
Мир был подписан в Бреде в июле 1667 г. В соответствии с его условиями, Англия сохраняла за собой Нью-Йорк, но возвращала Синт-Эстатиус и Сабу, уступала Суринам и бывшую английскую западноафриканскую торговую базу в Коромантине, переименованную после этого в Форт-Амстердам, отказывалась от своих давних притязаний на остров Пола-Рун в архипелаге Банда, признавала принципы «Свободный корабль, свободные товары», и соглашалась модифицировать Навигационный Акт, позволив Германии считаться частью естественной внутренней периферии Республики{611}.
Бредский мирный договор был триумфом Республики, партии-фракции Штатов, де Рюйтера и военно-морского флота, а также лично братьев де Витт. Корнелис де Витт, потерпевший унизительное фиаско в 1665 г. на Эйсселе, теперь был прославлен на аллегорической победной картине, повешенной в дордрехтской ратуше, где он был изображен представителем Генеральных Штатов на флоте, руководившим рейдом (смотри илл. 22) на Мидуэй, и увенчанным лавровым венком. На долю военно-морского флота, и не в последнюю очередь де Рюйтера, также достались почести. Одна из аллегорических победных картин, в настоящее время хранящаяся в Рейксмузеуме, изображает де Рюйтера и других адмиралов символически возрождающими рыбную ловлю, вытягивая сеть, полную сельди.
Напротив, для оранжистов война закончилась в обстановке растерянности и унижения. На ранних ее этапах юный принц и вдовствующая принцесса искусно лавировали между Сциллой, делая вид, что являются орудиями в руках де Витта, с одной стороны, и Харибдой, не проявляя энтузиазма к войне, с другой. Во время мюнстерского вторжения, когда внимание было сосредоточено на прискорбном состоянии армии и слабости обороны Республики на востоке, даже возникли некоторые предпосылки для продвижения дела принца. Всеобщей агитации за вручение командования армией лицу благородного происхождения было трудно сопротивляться. Но принцу было только шестнадцать лет, и партия Штатов доказывала, что военный опыт был более важным качеством, чем наличие прославленных предков. Чтобы отвлечь внимание от принца, были предложены кандидатуры двух знаменитых иностранных военачальников, которые могли бы взять на себя верховное командование — маршала Тюренна и шведского генерала Врангеля{612}. В 1650-х гг. среди членов партии-фракции Штатов возникло республиканское представление, что единственный способ решения проблемы командования армией Республики заключается в том, чтобы найти иностранного военачальника с большим военным престижем, но не представлявшего политическую угрозу им самим. Это была традиция, которой в свое время воспользовался Мальборо.
Рассматривая сложившееся положение, в марте 1666 г. лейденский vroedschap пришел к выводу, что у принца было мало шансов получить назначение на высшую должность в ближайшем будущем, но что в скором времени в его судьбе можно было ожидать перемен к лучшему. В связи с этим члены городского совета считали жизненно важным убедить вдовствующую принцессу отослать всех людей, тесно связанных с Англией, подальше от принца, — особенно это касалось его гувернера Виллема ван Нассау, heer'а ван Зюленстейна, и передать опеку над Вильгельмом только ведущим деятелям «этого государства»{613}.
Несомненно, оранжисты были более склонны, чем партия-фракция Штатов, агитировать за скорейший мир с Англией, даже если это означало признание поражения. В августе 1666 г., когда военное счастье Республики, казалось, окончательно от нее отвернулось, харлемский vroedschap рекомендовал «приложить все возможные усилия» ради заключения мира, ибо «продолжение войны с этой короной будет означать полную гибель нашего возлюбленного Отечества»{614}. Но лишь немногие оранжисты мыслили в категориях активной соглашательской политики с Англией. Главное значение «Заговора Бюата», раскрытого в августе 1666 г., заключалось в том, что он показал, несмотря на острую партийно-фракционную вражду, существование довольно высокоразвитого чувства верности «этому государству»{615}. Анри Бюат был французским офицером на службе Генеральных Штатов, прикомандированным к свите юного принца, и страстным оранжистом, который стоял в центре заговора, организованного английским министром, лордом Арлингтоном. Цель заговора состояла в совершении оранжистского coup d'etat, который должен был свергнуть де Витта, положить конец войне, возобновить англо-нидерландскую дружбу и восстановить институт штатгальтерства. Бюат выдал себя при самых комичных обстоятельствах, перепутав в спешке свои письма, и лично по ошибке вручив де Витту секретное послание от лорда Арлингтона, которое раскрыло всё. Он был арестован и назвал имена своих сообщников. Но выяснилось, что кроме двух регентов-экстремистов в Роттердаме — одним из них был Йохан Кевит, который сумел бежать в Англию, — лица, замешанные в заговоре против режима, не были ни многочисленными, ни влиятельными. Этот эпизод, тем не менее, вызвал большой резонанс и оставался причиной неутихающей вражды между партиями-фракциями в последующие годы.
Раскрытие дела Бюата, по крайней мере, в краткосрочной перспективе, значительно усилило власть де Витта. В письме к вдовствующей принцессе, написанном 30 августа — за день до похорон Франса Хальса в Харлеме — он описал разоблачение заговора как «явное чудо, сотворенное Богом». До ареста Бюата в Республике велась общественная кампания за назначение принца главнокомандующим армией — в том числе и в Голландии. Так, в апреле 1666 г. де Витт и Gecommitteerde Raden пришлось разъяснить «Несколько важных принципов управления государством», то есть республиканскую концепцию, чтобы убедить Штаты Голландии категорически отвергнуть предложение, убедив в этот момент особенно Зеландию, что принц Оранский должен стать капитан-генералом, но не штатгальтером{616}. В следующие месяцы после ареста Бюата вся эта кампания прекратилась. Де Витт и его союзники смогли ужесточить контроль над окружением и образованием принца, в конечном счете, избавившись от Зюленстейна и других нежелательных оранжистов. Де Витт продолжал уверять вдовствующую принцессу, что с предельной серьезностью относится к образованию принца, и что Голландия отстранила его от военного командования не из-за враждебности к Оранскому дому, но только из «государственных соображений». Рассматривая ситуацию несколько месяцев спустя, лейденский vroedschap посчитал бесполезным на данное время настаивать на том, чтобы принцу Оранскому было предоставлено место в Raad van State, придя к заключению, что следует дождаться «более благоприятной возможности»{617}.