УПАДОК ГОРОДОВ

Разрушение заморской системы торговли Золотого Века и перерабатывающей и мануфактурной промышленности, которые она поддерживала, привело к уменьшению активности в городах, а также в нескольких ранее бурно развивавшихся секторах сельского хозяйства. Таким образом, одним из главных последствий структурной трансформации средних десятилетий XVIII в. было окончание процесса урбанизации, который непрерывно продолжался в Северных Нидерландах на протяжении столетий, вызвавшее повсеместное сокращение численности городского населения, заметное даже в Амстердаме. Более всего пострадали внутренние мануфактурные города, такие как Лейден, Харлем и Делфт, которые испытали массовую убыль населения между 1720 и 1750 гг. Но приморские центры, такие как Мидделбург, Зирикзее, Энкхёйзен и Хорн, и периферийные текстильные города, такие как Алмело и Хелмонд, также претерпели существенный демографический упадок. В то же самое время три крупнейших города — Амстердам, Роттердам и Гаага — продолжали притягивать трудовые ресурсы из более пострадавших городов; так что хотя доля нидерландского населения, жившего в тридцати крупнейших городах, в описываемый период уменьшилась, доля городского населения, жившего в этих трех крупнейших городах, возросла с 36% в 1672 г. до 42% к 1732 г.^{1284} Тридцать крупнейших нидерландских городов вместе взятые демонстрируют резкое падение численности населения и общего процветания, которое можно довольно точно датировать тремя декадами 1730-60 гг.^{1285}Доля нидерландского населения, проживавшего в 30 крупнейших городах Республики, остававшаяся почти неизменной между 1690 и 1730 гг., сократилась с около 36,3% от общей численности населения Соединенных Провинций в 1730 г. до 32,8% в 1755 г.^{1286}

С 1720-х гг. дезурбанизация привела, в свой черед, к быстрому оскудению капиталов, полученных от предпринимательской деятельности за пределами Амстердама, Роттердама и Гааги. Сокращение текстильной промышленности в Лейдене и Харлеме сильно уменьшило количество богатых мануфактурщиков и тех, кто занимался окраской и отбеливанием тканей в этих городах, устранив ту часть населения, которая составляла основу городских богачей^{1287}. В Харлеме в 1715 г. было 90 владельцев мануфактур, зарабатывавших, по оценке, свыше 1000 гульденов ежегодно; к 1742 г. эта цифра упала до 52. Аналогичным образом, в Лейдене в 1715 г. в этой категории было 53 мануфактурщика, число, сократившееся к 1742 г. всего до 29.

Закат экономики и мануфактур, связанных с морской торговлей, затронул также не занимавшихся производственной деятельностью регентов и владевших собственностью рантье, главную группу среди городских богачей. К 1742 г. в Делфте еще насчитывалось 16 владельцев гончарных мастерских, зарабатывавших свыше 1 000 гульденов ежегодно; но их всё больше затмевали богатые регенты. В Харлеме и Лейдене к 1742 г. регенты далеко опередили горстку оставшихся богатых владельцев мануфактур в составе высшей налоговой категории, куда входили лица с доходом свыше 4 000 гульденов в год. Растущее преобладание богатых рантье находило отражение в значительном увеличении доли городских капиталов, вложенных в ценные бумаги, долговые обязательства и акции. В Хорне к 1742 г. среди домовладельцев, зарабатывавших более 1000 гульденов ежегодно, осталось всего двенадцать купцов; ни одного ведущего деятельность купца нельзя было найти среди тех, кто зарабатывал более 4 000 гульденов. Члены городского raad”а, большая часть тех лиц, которые составляли высшую налоговую категорию, держали около 57% активов в долговых обязательствах Штатов Голландии и акциях ОИК^{1288}. Типичная лейденская семья середины XVIII в. держала половину своего капитала в долговых обязательствах Штатов Голландии, свыше 25% в акциях, облигациях и иностранных фондах, и только 12% у нее было вложено в землю и дома^{1289}.

Нидерландская городская элита середины XVIII в., в том числе элита Гааги (где в составе высшей налоговой группы практически не было богачей-предпринимателей — ее основу составляли 81 чиновник и должностное лицо Генералитета и Штатов), таким образом, держала на удивление высокую долю своих активов в ценных бумагах. Это означало, что, по крайней мере, в Голландии и Зеландии, местные богачи в еще большей степени зависели в плане сохранения своих капиталов от государства и ОИК. Как подчеркивает де Пинто, долговые обязательства, облигации, дивиденды, акции и иностранные фонды были краеугольным камнем богатства и статуса городских элит, главной опорой общественной системы, — ситуация, в корне отличавшаяся от положения дел в других европейских странах^{1290}. Де Пинто уже предсказывал в 1760 г. катастрофу, которая неизбежно постигнет нидерландское общество и его элиту, если государство и ОИК столкнутся с большими трудностями. Ибо крах нидерландского Генералитета и провинциальных долговых обязательств означал бы, по сути, разорение регентов и других представителей элиты.

Таблица 44.

Население десяти голландских приморских и промышленных городов, 1688-1815 гг. (оценочные данные)^{1291}

Сокращение городской экономики в десятилетия 1720-70 гг. угрожало средним слоям городского общества, лавочникам, мельникам, пекарям и т.п., а также ремесленникам и наемным рабочим, перспективой неуверенности в завтрашнем дне, разорения и нищеты. Многие посреднические виды деятельности были тесно связаны с уровнем потребления тех или иных товаров, поэтому сокращение численности населения неизбежно приводило к падению спроса на их услуги. В Харлеме в 1717 г. из 130 пекарей, принадлежавших к городскому пекарскому цеху, к 1759 г. осталось всего 70^{1292}. В октябре 1731 г. цех мельников в Лейдене решил, что из десяти ветряных мельниц, перемалывавших муку для пекарей, надо оставить восемь, согласившись выкупить две остальные просто для того, чтобы их снести^{1293}. Пивовары понесли двойной ущерб — из-за падения объема потребления и перехода от пива к более модным напиткам — чаю, кофе и джину. Между 1650-ми и 1720-ми гг. в Лейдене произошло ошеломляющее падение потребления пива и вина, во много раз превышавшее то, которое можно было бы объяснить только сокращением количества жителей (см. табл. 45). Правда, произошел также рост потребления джина, но, с точки зрения городской экономики, это было слабой компенсацией, так как местных пивоваров, которые остались не у дел, не просто заменили местные же винокуры. Большая часть джина, который пили в Соединенных Провинциях, производилась в одной местности — Схидаме. Ведущий нидерландский писатель конца XVIII в., Элия Лузак, утверждал, что кофе, чай и джин вместе взятые уничтожили «более чем ? пивоварен Голландии»^{1294}, оценка, которая могла быть не сильно преувеличенной. В Делфте количество работающих пивоварен сократилось с 15 в 1719 г. до всего 2 в 1798 г.^{1295} Общее количество пивоварен, действовавших в Голландии, уже существенно сократившееся в первой половине XVIII в., уменьшилось с более чем 100 в 1748 г. до всего лишь 56 в 1786 г.^{1296} В Леувардене, городе, где производилась значительная часть пива, потреблявшегося во Фрисландии, количество пивоварен уменьшилось с 50 в 1700 г. до всего 18 к 1760 г.^{1297}

Таблица 45.

Доходы от акцизов на пиво, вино и джин в Лейдене, 1650-1790 гг. (гульдены)^{1298}

Сворачивание объемов деятельности означало увольнение все большего количества рабочих и рост безработицы. Согласно одной оценке, в Харлеме между 1710 и 1753 гг. стали безработными около 9 000 рабочих-текстильщиков, по большей части впав в нищету и часто покинув город в поисках работы в других местах^{1299}. Совокупное количество рабочих, занятых в лейденской ткацкой индустрии, сократилось более чем наполовину, с около 36 000 человек в 1680-х гг. до 17 000 к 1752 г. Упадок судостроения на Заане в средних десятилетиях XVIII в. привел к уменьшению потребности в рабочих руках не только на верфях, но и на лесопилках. В середине века значительное количество ветряных мельниц на Заане перестало использоваться и было пущено на слом. Одна за другой закрывались делфтские гончарные мастерские^{1300}. «La ville de Delft, — отмечал один автор в 1770-х гг., — est pour ainsi dire une ville morte» («Город Делфт — это, так сказать, мертвый город» (фр.))^{1301}.

Во Фрисландии города также пришли в упадок. В целом, если общее население Фрисландии несколько выросло с около 128 000 человек в 1689 г. до 135 000 к 1744 г., а затем быстрее, во второй половине века, до 157 000 к 1796 г., то совокупное население одиннадцати фризских городов снизилось с 43 000 человек в 1689 г. до 41000 к 1741 г., восстановившись до всего 45 000 человек к 1796 г.^{1302} Харлинген и провинциальная столица Леуварден в пропорциональном соотношении понесли самые тяжелые потери. Северо-брабантские города сильно пострадали от коммерческого и индустриального упадка, Хелмонд потерял треть своего населения между 1730 и 1780 гг.^{1303}

Однако упадок городов во внутренних провинциях зачастую происходил в силу иных причин. Прежде всего, здесь было меньше экспортно-ориентированных отраслей промышленности, поэтому эти города оказались не столь сильно затронуты крахом системы заморской торговли. Упадок Маастрихта с около 14 000 жителей в 1713 г. до 11 000 в 1760 г. можно приписать, главным образом, сокращению численности гарнизонов^{1304}. В Зютфене упадок явился результатом общего ухудшения экономической ситуации. Налоговые поступления от акцизов в Зютфене показывают, что город между 1688 г. и 1720-ми гг. находился в стабильном состоянии, и лишь после этого вступил в период заметного сокращения деятельности и населения. Хотя население Зютфенасократилось между 1688 и 1720-ми гг., в городе предпринимались различные меры по основанию новой городской деятельности — производства стекла и мыла и шелкоткацких мануфактур — с целью получения выгоды от низких ставок оплаты труда, применявшихся на Эйсселе по сравнению с Голландией^{1305}. После 1720 г. динамизм (каков бы он ни был) иссяк, и город впал в более пассивное состояние. Население города сократилось до около 6 400 человек к 1780 г. В Оверэйсселе Девентер пришел в упадок в абсолютном выражении^{1306}, тогда как Зволле несколько вырос. В целом население трех городов Оверэйссела в XVIII в. оставалось статичным, несмотря на тот факт, что совокупное население провинции стремительно росло. Результатом этого было разительное уменьшение доли городского населения Оверэйссела с около 30% в 1680-х гг. до около 20% к середине XVIII в. (см. табл. 46).

Таблица 46.

Количественное соотношение населения Оверэйссела в главных городах провинции, 1475-1748 гг. (%)^{1307}

К третьей четверти XVIII в. упадок нидерландских городов был настолько очевидным, что отмечался многими иностранными посетителями. В тот век, когда население западной и центральной Европы быстро росло, и большинство городов сохраняло устойчивые темпы развития и увеличение численности населения, тем более примечательным, даже поразительным, было обнаружить в самой развитой части Европы быстрое сокращение городского населения и падение деятельности. «Большинство из их главных городов пребывает в плачевном упадке, — сообщал молодой Босуэлл в 1764 г., — и вместо того, чтобы увидеть каждого смертного занятым, вы встретите множество… бедных созданий, которые голодают в праздности. Утрехт наиболее сильно разорен»^{1308}.

Сокращение численности населения и экономический упадок городов в Соединенных Провинциях становится еще более драматичным, если рассматривать его на фоне общей тенденции к урбанизации, преобладавшей в Европе XVIII в. В тот век, когда многие европейские города удвоились и утроились в размере, а некоторые выросли еще гораздо более впечатляющим образом, процесс дезурбанизации, очевидный в обеих частях Нидерландов, действительно представлял собой поразительное явление. Тогда как население Лондона, по оценке, достигло к 1790 г. почти 900 000 человек, а Парижа — почти 600 000, когда население Санкт-Петербурга выросло с нуля до около 220 000 человек, сравнявшись с населением Вены, Берлина — выросло до около 150 000 человек, а Гамбурга — до более чем 100 000, главные города Нидерландов, некогда являвшиеся предметом зависти и изумления всей Европы, начали выглядеть небольшими и провинциальными — даже если этот процесс находился в зачаточной стадии, как в случае Амстердама.

Единственной частью Европы, где происходил отдаленно схожий процесс дезурбанизации, были южные Нидерланды. Но по сравнению с Республикой и экономика, и общее население Австрийских Нидерландов значительно выросли в течение XVIII в. — вначале неустойчиво, а после 1748 г. более стабильно. К 1784 г. совокупное население юга, за исключением княжества-епископства Льеж, достигло 2 273 000 человек (62,5% нидерландоязычное, 31% франкоязычное и 6,5% немецкоязычное)^{1309}, по сравнению с 2 080 000 человек на севере^{1310}. Таким образом, несмотря на уступку части территории Франции после 1659 г., юг страны в демографическом отношении несколько опережал север. Но хотя сельское хозяйство, сельская промышленность, индустрия в валлонских городах и численность сельского населения находились на подъеме, старые высокоприбыльные и технически сложные отрасли городской промышленности, в том числе производство гобеленов, дорогостоящих тканей, ювелирных украшений и книгоиздательство, пришли в упадок и, в целом, не нашли адекватной замены. В результате Антверпен, Гент и Брюгге в XVIII в. находились в состоянии упадка, и хотя Брюссель и рос, но довольно медленно по сравнению с другими европейскими столицами. Возможно, что в Нидерландах удельный вес городского населения в его совокупной численности еще был более высоким, чем в остальной Европе. Но, несмотря на это, города Нидерландов, где за пределами валлонской территории почти не на что было смотреть, после 1740 г. быстро отступили на задний план в общем контексте европейской городской жизни и развития, и численность их жителей сократилась в удельном соотношении к сельскому населению. Удельный вес населения Австрийского Брабанта, проживавшего в городах, сократился с около 45% в 1700 г. до 34% к 1755 г., и только 31% к 1818 г.^{1311} Но как бы поразительно не выглядел упадок городов также во Фландрии и Брабанте, ни здесь, ни где-либо еще в Европе XVIII в. процесс дезурбанизации не был даже отдаленно столь тяжелым, а его общественные последствия столь тревожащими, как в Нидерландской Республике.

Таблица 47.

Население главных городов Фландрии и Брабанта, 1615-1784 гг.^{1312}