САНКТ-ПЕТЕРБУРГ В 1790 г.

Санкт-Петербург, новый город, выросший по воле царя, прекраснейшим образом демонстрирует почти чудовищные структурные аномалии и неуравновешенность таких больших городов начала современной эпохи. У нас есть то преимущество, что мы располагаем для 1790 г. хорошим путеводителем по городу и его окрестностям, посвященным его автором, немцем Иоганном Готлибом Георги, царице Екатерине II¹¹⁰. Нам будет достаточно его перелистать.

Наверняка немного найдется менее благоприятных и более невыгодных для застройки мест, чем то, где Петр Великий 16 мая 1703 г. заложил первый камень будущей знаменитой Петропавловской крепости. Потребовалась его несгибаемая воля, чтобы возник город на этих островах, на болотистых землях, окаймлявших берега Невы и четырех ее рукавов — Большой и Малой Невы, Большой и Малой Невки. Берег немного повышался лишь к востоку, в направлении Литейного двора и Александро-Невской лавры, а на западе он настолько низок, что наводнения были неизбежны. Тревожный уровень воды в реке влек за собой ряд [ставших] обычными сигналов: пушечные выстрелы, белые флаги днем и зажженные фонари на башне Адмиралтейства ночью, непрерывный колокольный звон. Но опасность не побеждали, о ней [просто] сигнализировали. В 1715 г. город был целиком затоплен, в 1775 г. это повторится. Ежегодно он бывал под угрозой. И ему требовалось как бы приподняться над этой смертельной угрозой, которая существовала для него на уровне земли. Естественно, едва только углублялись в землю на 2 фута, редко когда на 7, как выступала вода, и иметь подвалы под домами было невозможно. Повсеместно необходимы были каменные фундаменты, невзирая на их стоимость, даже для деревянных сооружений, принимая во внимание то, насколько быстро сгнивали брусья в сыром грунте. Потребовалось также вырыть каналы по всему городу, укрепить их края фашинами, замостить береговые откосы гранитными блоками; таковы были Мойка и Фонтанка, которые использовались для движения судов, доставлявших дрова и продовольствие.

Улицы и площади в свою очередь должны были быть подняты в зависимости от местности на 2–5 футов за счет фантастического объема земляных работ, кирпичной и каменной кладки, за счет сводов, поддерживавших вымощенную проезжую часть и в то же время дававших возможность воде с улиц стекать к Неве. Эта колоссальная работа систематически велась с 1770 г., начиная с «парадных районов» Адмиралтейской части вдоль Большой Невы, и вел ее генерал-лейтенант фон Бауэр по повелению Екатерины II и на средства императорского казначейства.

Таким образом, городское строительство было медленным и дорогостоящим. Пришлось заново спланировать сеть улиц и площадей, ввести в границы бурное строительство домов, перестроить в камне общественные здания и церкви, такие, как отдаленную Александро-Невскую лавру, перестроить и многие дома, хотя дерево и оставалось долгое время самым ходовым материалом. У него были такие драгоценные достоинства: сравнительная теплота внутри деревянного здания, отсутствие сырости, дешевизна, быстрота строительства из него! Стены делали не из тесаных брусьев, как в Стокгольме, а из бревен. Только фасад иногда обшивали досками: тогда можно было украсить его карнизами, покрасить поярче. И последнее преимущество таких деревянных домов: они легко перепланируются, их даже целиком перевозили из одной части города в другую. В более дорогих каменных домах первый этаж, часто облицованный гранитными плитами, служил погребом, а в крайности и скверным жильем. Предпочтение оказывали высоким покоям, так что такие дома имели обычно два, зачастую три, а иногда (изредка) четыре этажа.

Таким образом, Санкт-Петербург был весьма оживленной строительной площадкой. По Неве приходили баржи, груженные известью, камнем, мрамором (его добывали у Ладожского озера или около Выборга), гранитными блоками. Сосновые балки доставлялись сплавом, и оттого, как говорили, их качество ухудшалось. Самым же любопытным зрелищем на этих строительных площадках были рабочие — сплошь крестьяне из север-

План Санкт-Петербурга в 1790 г.

А и В — Большая и Малая Нева; С и D — Большая и Малая Невка. В центре, на северном берегу Невы — Петропавловская крепость. На Западе — большой Васильевский остров, связанный с Адмиралтейством наплавным мостом. Продвижение города к югу отмечено тремя полукружными каналами.

ных губерний, каменщики или плотники. Последние (буквально сборщики плотов; по-немецки они наименованы Flossbauer) не имели почти никакого другого инструмента, кроме топора. Чернорабочие, плотники, каменщики — все они приходили наниматься в хорошее время года. Довольно бывало нескольких недель, чтобы на до того пустой площадке «появились фундаменты каменного дома, коего стены растут на глазах и усеяны работниками, меж тем как везде вокруг наподобие настоящей деревни разбросаны землянки, где сии работники живут».

Местоположение Санкт-Петербурга, разумеется, имело и свои достоинства, пусть даже одни только транспортные удобства и несравненную красоту реки, более широкой, чем Сена, более оживленной, чем даже сама Темза, и представляющей между Петропавловской крепостью, Васильевским островом и Адмиралтейской частью одну из самых прекрасных в мире градостроительных перспектив с видом на реку. Нева предоставляла свои лодки и баржи, она соединяла город с Кронштадтом, а начиная с Васильевского острова, где располагались торговые кварталы, Биржа и таможня, невский плес превращался в очень оживленный порт у моря. Так что Санкт-Петербург был именно тем окном в Европу, которое Петр Великий пожелал открыть для неудержимо развивающейся жизни своего народа. Кроме того, Нева дает городу питьевую воду, которую считают безупречной.

С приходом зимы скованная льдом река превращалась в санный путь и место народных гуляний. На масленой на реке строились искусственные ледяные горы на каркасе из досок и брусьев, и с вершины этих горок по длинной открытой дорожке пускались легкие санки, на которых седок мчался с бешеной скоростью, «так что перехватывало дыхание». Аналогичные горки устраивались более или менее везде — в парках или во дворах домов, но те, что были на Неве, собирали под надзором полиции огромное скопление народа: весь город приходил полюбоваться зрелищем.

Через реку и разные ее рукава вели лишь наплавные мосты. Из них два — через Большую Неву. Самый важный мост, возле площади, где и сегодня рядом с Адмиралтейством высится грандиозная и живая статуя Петра Великого (созданная Фальконе или, лучше сказать, по замыслу Фальконе), вел на торговый Васильевский остров. Он состоял из 21 понтона, которые с обоих концов удерживались гружеными и крепко заякоренными баржами. Подъемные пролеты между этими понтонами позволяли проходить судам. В начале каждой осени этот мост, как и все остальные, обыкновенно разводили; но с 1779 г. его оставляли на месте, и он вмерзал в лед. Когда же начинался ледоход, мост сам собой разрывался, и тогда дожидались чистой воды для его восстановления.

По замыслу своего основателя, город должен бы был развиваться к югу и к северу от реки, начиная от Петропавловской крепости. Но развитие шло асимметрично: замедленно на правом и довольно быстро на левом берегу Невы. На этом более удачливом берегу Адмиралтейская часть и Петровская [позднее — Сенатская площадь] образовали центр города (до Мойки, последнего протока в южном направлении, с одетыми в камень набережными). То была самая небольшая часть города, но и самая богатая и самая красивая, единственная, где, не говоря уж о постройках императорского двора, каменные дома были правилом (30 общественных зданий и 221 частный дом, нередко дворцового типа). Именно здесь находились знаменитые Малая и Большая Миллионная улицы, Невская набережная, начальная часть Невского проспекта, Адмиралтейство, Зимний дворец со своей огромной Дворцовой площадью, галереи Эрмитажа, Сенат, мраморный Исаакиевский собор, который так долго (1818–1858 гг.) сооружали на одноименной площади¹¹¹.

Сознательное, преднамеренное зонирование разделило богатых и бедных, отбросив на периферию города «неудобные» виды деятельности и промыслы, например извозный. У извозчиков был свой отдельный город за Лиговским каналом — нищий, со множеством пустырей, со скотопригонным рынком. К востоку от Адмиралтейства Литейный двор (деревянное здание, построенное в 1713 г. и перестроенное в камне в 1733 г.) соседствовал с Арсеналом, построенным в 1770–1778 гг. графом Орловым. В городе был и Монетный двор, были и свои мельницы на Неве ниже и выше города; городские ремесленники питались лучше, нежели ремесленники шведские и немецкие: они могли позволить себе кофе каждый день и водку перед обедом. В городе изготовляли великолепные ткани того же типа, что голландские, а в его окрестностях Шпалерная мануфактура, созданная по образцу мануфактуры Гобеленов, поставляла прекрасные ковры. Более всего споров вызовет сосредоточение розничных лавок в обширных Гостиных дворах, как в Москве. С 1713 г. один такой Гостиный двор существовал на «Петербургском острове», возле Петропавловской крепости, потом возник другой возле Адмиралтейства. В результате пожара, уничтожившего в 1736 г. первый рынок, он был перенесен и расположился в 1784 г. по обеим сторонам «большой Першпективы». Такая концентрация вынуждала петербуржцев к дальним поездкам. Но цель была достигнута: за парадными кварталами был сохранен их официальный и жилой характер.

Вполне очевидно, что это не устраняло определенного беспорядка: случалось, убогие лачуги соседствовали с дворцами, а огороды, на которые стекались ростовские мужики-огородники, — с парками, где по праздничным дням играла военная музыка. Да и могло ли быть иначе в быстрорастущем городе, располагавшем такими преимуществами, как высокие цены, большой спрос на рабочую силу, большие средства и желание правительства строить. В Санкт-Петербурге насчитывалось 74273 жителя в 1750 г., 192486 — в 1784 г., 217948 жителей в 1789 г. В городе было в 1789 г. 55 621 человек матросов, солдат и кадет с их семьями, т. е. больше четверти его населения. Эта искусственная сторона характера агломерации проявлялась в огромной разнице между численностью мужского и женского населения: 148 520 мужчин на 69428 женщин. Петербург был гарнизонным городом, городом служилого люда и молодежи. Если верить цифрам крещений и смертей, в городе, видимо, время от времени наблюдалось превышение числа рождений; но неполные данные рискуют ввести в заблуждение. Во всяком случае, преобладание смертей в возрасте от 20 до 25 лет показывает, что город притягивал немалое число молодых людей и что они нередко платили дань климату, лихорадке, туберкулезу.

Этот поток иммигрантов отличался разнообразием: чиновники или знать, жаждущие продвижения, младшие сыновья дворянских семей, офицеры, матросы, солдаты, инженеры, учителя, художники, петрушечники, повара, иностранцы-воспитатели, гувернантки, а всего более — крестьяне, которые целыми толпами приходили в город из окружавших его нищих местностей. Они прибывали как извозчики, как розничные торговцы продовольствием (и их даже обвиняли — какая грустная ирония! — в том, будто они несут ответственность за дороговизну на рынках). Зимой они появлялись как пильщики льда на Неве (это было работой финнов): выпиленные блоки служили для снабжения ледников, которые имелись на первом этаже всякого большого дома; или как уборщики снега и льда за полтинник в день, [но] им никогда не удавалось целиком очистить пространство вокруг богатых домов. Или еще как кучера на санях, за копейку или за две доставлявшие клиента, куда он пожелает, через весь огромный город и стоявшие на перекрестках, сменяя размещавшихся тут летом извозчиков на пролетках. Что же касается финнок, то они легко устраивались горничными или кухарками и часто удачно выходили замуж.

«Сии жители… столь разного роду и племени… сохраняют свой особенный образ жизни» — и этому можно поверить. Православные церкви соседствовали с протестантскими храмами и с молитвенными домами раскольников. Наш очевидец (1765 г.) продолжает: «Не найти другого такого города в мире, где, так сказать, всякий житель говорил бы на стольких языках. Даже среди слуг самого низкого ранга нет таких, что не говорили бы по-русски, по-немецки и по-фински, а среди лиц, получивших какое-то образование, нередко встречаются такие, которые говорят на восьми или девяти языках… Иной раз они из этих языков образуют довольно забавную смесь»¹¹².

Своеобразие Санкт-Петербурга заключалось именно в таком смешении. Дошло до того, что в 1790 г. Георги задавался вопросом: а не существует ли особый петербургский характер? Он признавал за петербуржцем вкус к новому, к переменам, к чинам, к благосостоянию, к роскоши и тратам. Переведем это на обычный язык: вкусы столичного жителя, сформировавшиеся во всех отношениях по образу и подобию вкусов двора. Последний задавал тон своими запросами, своими празднествами, бывшими в такой же степени торжествами всеобщими, с великолепной иллюминацией на здании Адмиралтейства, на официальных зданиях, на богатых домах.

Огромный город в середине бедной области без конца создавал проблемы со снабжением. Конечно, ничего не было проще, чем доставить в живорыбных садках на лодках живую рыбу с Ладожского или Онежского озера. Но быков и баранов пригоняли на бойни с Украины, из Астрахани, с Дона, с Волги, т. е. за 2 тыс. верст, и даже из Турции, со всеми вытекавшими отсюда последствиями. Хронический дефицит покрывался за счет императорской казны и огромных доходов барства. Все деньги империи стекались в княжеские дворцы и в богатые дома, где множилось число ковров, комодов, ценной мебели, позолоченной резьбы по дереву, потолков, расписанных в «классическом» стиле. Дома эти делились на множество отдельных комнат, как в Париже и в Лондоне, и количество прислуги в них возрастало с такою же невероятной быстротой, как и там.

«Дрожки санкт-петербургского горожанина». Гравюра XVIII в. Национальная библиотека.(Коллекция Виоле.)

Пожалуй, самым характерным зрелищем на улицах города и на ведущих к нему сельских дорогах было шумное движение телег и экипажей, необходимых в городе огромных размеров, с грязными улицами и с коротким световым днем с наступлением зимы. В этом отношении императорский указ строго фиксировал права каждого на пышность. Только генерал-аншефы или особы соответствующего ранга могли запрягать свою карету шестерней при двух форейторах помимо кучера. Ступенька за ступенькой вниз-и мы доходим до лейтенанта или купца, имевших право на парную упряжку, и до ремесленника или торговца, которые должны были удовлетворяться одной лошадью. Серия предписаний регламентировала также и ливреи слуг в зависимости от ранга их хозяина. Когда происходил императорский прием, прибывшие на место кареты делали небольшой дополнительный круг, что позволяло каждому себя показать и других посмотреть. И кто бы тогда осмелился иметь только наемный экипаж с лошадями в бедной сбруе или кучера, одетого по-крестьянски? И закончим одной деталью: когда придворных приглашали в Петергофский дворец, расположенный, как и Версаль, за пределами города, к западу от него, в Санкт-Петербурге, как говорили, невозможно было найти ни единой лошади.