ДЕНЬГИ И КРЕДИТ

Конечно же, не всегда банковские билеты и бумажные деньги имели широкое хождение. Следует запомнить рассуждение Д. Юма. Во Франции даже после запоздалого основания Французского банка (1801 г.) эти билеты интересовали лишь нескольких парижских купцов и банкиров, но почти никого — в провинции: вне сомнения, по причине неизгладимых жгучих воспоминаний о банкротстве Лоу.

Однако бумажные деньги и кредит то в одной форме, то в другой не переставали участвовать в денежном обращении, смешиваться с его течением. Вексель переведенный (то есть уступленный своим владельцем посредством передаточной надписи за его подписью — не на обороте листа, на котором он выписан, а на его лицевой стороне, в противоположность тому, как мы делаем с нашими чеками) с этого момента вступал в обращение как настоящие деньги. Продавались даже облигации государственного займа, где бы мы их ни встретили — в Венеции, во Флоренции, в Генуе, в Неаполе, в Амстердаме, в Лондоне. И так же точно во Франции с ее учрежденными в 1522 г. рентами на парижскую Ратушу, рентами, испытавшими немало превратностей. Коннетабль де Монморанси 1 ноября 1555 г. купил землю (сеньерию Мариньи), оплатив ее рентами на Ратушу¹⁰⁹. Филипп II и его преемники в десяти случаях против одного будут расплачиваться с деловыми людьми en juros — государственны-ми рентами, пересчитанными по номиналу. Получая такого рода возмещение, деловые люди в свою очередь оплачивали той же «монетой» свои долги третьим лицам, перекладывая на ближнего риск и неприятности своего ремесла. Что до них, то дело заключалось в том, чтобы превратить краткосрочные долги (asientos, их займы королю) в консолидированную вечную или пожизненную ренту. Но и само участие в асьентос уступалось, наследовалось, перераспределялось, оно обращалось на рынке, каким бы скромным он ни был ¹¹⁰. В свое время там существовали также и «акции» Амстердамской биржи. Существовали и бесконечные ренты, которые во всех странах Запада учреждались на городские деньги — ренты полей, виноградников, с крестьянских усадеб. То было необъятное зрелище, которое мы отмечаем всякий раз, как имеем дело с более или менее точными наблюдениями. Продавались даже cedole, обязательства, которые хлебные склады (caricatori) Сицилии выдавали собственникам хранившегося в них зерна, а сверх того обращались и поддельные cedole — при пособничестве владельцев складов и высоких властей¹¹¹. И последняя деталь: в Неаполе вице-король выпускал tratte — разрешения на вывоз зерновых и даже овощей; выпускал он их слишком много, и для венецианских купцов было обычным делом скупать их ниже номинала и таким образом оплачивать таможенные пошлины со скидкой¹¹². Представим себе также в этом движении взад и вперед огромную массу прочих бумаг всякого названия и всякого характера. Всякий раз, как недоставало металлической монеты, приходилось пользоваться любыми средствами — и появлялись или выдумывались деньги бумажные.

Что касается Парижа, то «стоит заметить, что в 1647, 1648 и 1649 гг. деньги в торговле были столь редки, что для производства платежей только четвертую их часть давали наличными деньгами, а три четверти — билетами или векселями, подписанными на предъявителя, что служило для их перевода, но не способствовало порядку. Таким образом, купцы, негоцианты и банкиры завели между собой обыкновение расплачиваться друг с другом подобным способом»¹¹³. Этот текст требовал бы комментариев — скажем, в том, что касается векселей на предъявителя, — но интерес, который представляет данный документ, заключается не в этом. Наличности не хватает и прибегают к кредиту, а он импровизируется. И в общем именно это советовал Уильям Петти в своем причудливом «Quantulumcumque concerning money» (1682 г., в вольном переводе: «Самое малое, что можно бы сказать о деньгах»), где он рассуждает в форме вопросов и ответов. Вопрос 26-й: «Какое есть лекарство, ежели у нас слишком мало денег?» Ответ: «Нам надлежит устроить банк». Нужно создать банк, машину для производства кредита, для усиления эффекта существующих денег. Так как Людовик XIV, занятый постоянными войнами, не смог создать банк, ему пришлось жить за счет помощи финансистов — «откупщиков и их сторонников» («traitants et partisans»), которые под векселя ссужали деньги на огромные затраты его армий за границей. В действительности эти заимодавцы ссужали свои деньги и деньги, помещенные у них на хранение третьими лицами.

А затем они сами себя вознаграждали за счет королевских доходов. Что же касается короля, то как бы он мог действовать иначе, если запасы благородных металлов в его королевстве были исчерпаны?

Ибо, заметим, дело всегда шло о том, чтобы активизировать или заменить по возможности звонкую монету, выполнявшую свою задачу медленно или отсутствовавшую (бездействовавшую). Непрерывная, и необходимая, эта работа осуществлялась стихийно при нехватках или в случае затруднений со звонкой монетой. И такая работа влекла за собой размышления и гипотезы о самой природе звонкой монеты. О чем шла речь? Вскоре уже — об искусственном изготовлении денег, так сказать эрзаца денег или, если угодно, денег, «поддающихся управлению». Все эти учредители банков и в конечном счете шотландец Джон Лоу мало-помалу отдавали себе отчет «в экономических возможностях того открытия, в соответствии с которым деньги (и капитал, понимаемый как деньги) оказывались пригодными для изготовления или для создания по нашему желанию»¹¹⁴. То было сенсационное открытие-куда более сенсационное, нежели открытия алхимиков, — и каков соблазн! И какая отдушина для нас! Именно своей, так сказать, медлительностью, словно бы забавляясь медленным поджиганием запала, тяжелые металлические деньги на заре экономической жизни создали необходимую профессию банкира. Он — тот человек, который исправлял или пробовал исправить испортившийся двигатель.