Глава 5 РАСПРОСТРАНЕНИЕ ТЕХНИКИ: ИСТОЧНИКИ ЭНЕРГИИ И МЕТАЛЛУРГИЯ

Техника — это все; как мощное, так и терпеливое и однообразное воздействие человека на внешний мир. Это быстрые изменения, которые мы, пожалуй, слишком поспешно именуем революциями (революция пороха, революция в океанском мореплавании, революции печатного дела, водяных и ветряных мельниц, машинного производства), но это также и медленные улучшения процесса и орудий труда и бесчисленные операции, конечно же не имеющие новаторского значения: движения моряка, тянущего снасти, крестьянина, идущего за плугом, рудокопа, роющего свою штольню, кузнеца за наковальней… Все подобные операции и движения — плод накопленного умения. М. Мосс говорил: «Техническим я называю эффективный традиционный акт»¹, в общем акт, предполагающий работу человека над человеком, выучку, начатую и продолжаемую испокон веков.

Наконец, техника столь же обширна, как и сама история, и неизбежно обладает и ее медлительностью, и ее двойственностью. Техника объясняется историей и в свою очередь ее объясняет, хотя корреляция, в одном или в другом смысле, не бывает полной. В этой области, раздвинувшейся до крайних пределов истории в целом, существует не единое действие, но многие действия, многие отступления и многие «сложности» («engrenages»). Это никоим образом не прямолинейная история. Майор Лефевр дэ Ноэтт, чьи труды остаются достойными восхищения, был не прав, став на путь упрощенческого материализма. Не шейный хомут, сменивший с IX в. нагрудные постромки (от чего возросла сила конной тяги), упразднил постепенно рабство людей (Марк Блок считал неправильным такое произвольное «выпрямление» процесса)². И точно так же не поворотный руль, крепящийся к ахтерштевню, распространившийся поначалу в северных морях, начиная с XII в. подготовил, а затем обеспечил такое величайшее предприятие, как Великие открытия³. И опять-таки, воспримем в лучшем случае как забавную остроту утверждение Л. Уайта, будто бы очки, сделавшись с XV в. явлением обычным и тем увеличив число чита-

Жатва косой в Нидерландах: в конце XVI в. это было еще исключением. Картина Брейгеля Младшего (ок. 1565–1637 гг.). (Фото Жиродона.)

телей, способствовали интеллектуальному взлету Возрождения⁴. А ведь сколько еще факторов можно затронуть! Не было ли причиной тому книгопечатание или с тем же успехом — острота за остроту! — внутреннее освещение в домах, тоже ставшее общим явлением: ведь сколько это часов, выигранных для чтения и письма! И все же в первую очередь следовало бы задаться вопросом о мотивах этой новой страсти к чтению и познанию, — экономисты сказали бы о «растущем спросе» на знания, — ибо разве не существовало задолго до победного шествия очков, еще со времен Петрарки, самозабвенных поисков древних рукописей?

Короче говоря, всеобщей истории или, если угодно, обществу в широком понимании этого слова всегда было что сказать в таком споре, где техника никогда не выступала сама по себе. Общество — это медленная, незаметная, сложная история; это память, упрямо повторяющая уже найденные, знакомые решения, которая избегает сложностей и опасных мечтаний о чем-либо ином. Всякое изобретение, постучавшееся в дверь, должно было ждать годы или даже столетия, чтобы войти или быть внедренным в реальную жизнь. Существовало inventio (изобретение) — затем, много позже, его приложение — usurpatio, когда общество достигало нужной степени восприимчивости. Так было с косой. В XIV в. после эпидемий, которые нанесли населению Запада страшный урон, картина Смерти, вооруженной косой, «Смерть-косец» — der Schnitter Tod, — сделалась навязчивой идеей. Но эта коса служила тогда исключительно для того, чтобы косить траву на лугах; она редко бывала орудием жнеца. Колосья более или менее высоко срезали серпом, солому оставляли на корню на корм скоту, а на подстилку ему шли приносимые из леса листья и ветки. Несмотря на огромный рост городов, несмотря на превращение Европы в землю зерновых (то, что немецкие историки называли die Vergetreidung), коса, повинная якобы в том, что она-де осыпает зерно, начнет применяться повсеместно лишь в XIX в.⁵ Только тогда потребность в более быстрой работе и то, что потеря некоторого количества зерна стала допустимой, обеспечили преобладающее распространение этого быстрого орудия.

Сотня других примеров говорит о том же. Скажем, так было с паровой машиной, изобретенной задолго до того, как она послужила толчком к промышленной революции (или сама стала следствием ее?). Взятая сама по себе, событийная история изобретений оказывается, таким образом, игрой кривых зеркал. И смысл спора довольно верно выразила великолепная фраза А. Пиренна: «Америка, [открытая викингами], была утрачена сразу же по открытии, потому что Европа в ней еще не нуждалась» ⁶.

Что же это означает, как не то, что техника порой бывала тем возможным, до чего люди не могли дойти и что не могли использовать в полном объеме по причинам прежде всего экономическим и социальным, но также и психологическим, а порой бывала и тем потолком, в который упирались усилия людей в материальном, «техническом» отношении? В этом последнем случае стоило в один прекрасный день проломить потолок, и технический прорыв делался исходной точкой быстрого ускорения. И тем не менее движение, низвергавшее преграды, никогда не было просто внутренним развитием техники или науки самих по себе, определенно нет, во всяком случае до XIX в.