МЕНОВАЯ ТОРГОВЛЯ В САМОМ ЦЕНТРЕ ДЕНЕЖНОЙ ЭКОНОМИКИ

Что нам известно хуже, так это то, что почти такие же неравные отношения сохранялись внутри самих «цивилизованных» стран. Под довольно тонкой кожицей денежной экономики сохранялась первобытная деятельность, смешивавшаяся и сталкивавшаяся с другими видами деятельности, например при регулярных встречах на городских рынках и в не меньшей степени-принудительно, на многолюдных ярмарках. В сердце Европы выжили рудиментарные формы экономики, со всех сторон окруженные экономикой товарно-денежной, которая их не упраздняла, сохраняя их для себя как бы в качестве внутренних колоний, находящихся под рукой. В 1775 г. Адам Смит говорил о шотландской деревушке, «где нередко видишь, как работник приносит булочнику или торговцу пивом гвозди вместо денег»²⁴. Около того же времени в некоторых глухих местах каталонских Пиренеев деревенские жители отправлялись в лавку с мешочками зерна для оплаты своих покупок²⁵. Но имеются примеры и более поздние, и более убедительные. По свидетельству этнографов, на Корсике по-настоящему эффективная денежная экономика утвердилась лишь после первой мировой войны. В отдельных горных районах «французского» Алжира этих перемен почти что не наблюдалось до второй мировой войны. Такова одна из глубинных драм Ауреса вплоть до 30-х годов XX в.²⁶, и эта драма позволяет представить себе бесчисленные крохотные замкнутые мирки в Восточной Европе, в каких-нибудь сельских или горных кантонах, или на американском Западе, пока понемногу в разное время их не подчинила себе в итоге весьма сходных процессов (сходных, невзирая на хронологическую отдаленность) товарно-денежная форма современности.

Франсуа Ла Буллэ, путешественник XVII в., сообщает, скажем, что в Черкесии и Мегрелии, т. е. между южными районами Кавказа и Черным морем, «чеканная монета вовсе не имеет хождения». Там практиковали лишь натуральный обмен, и дань, которую государь Мегрелии ежегодно выплачивает Великому Турку, — это дань «тканями и рабами». Посол, которому поручалось доставить эту дань в Стамбул, стоял перед специфической проблемой: как оплатить расходы на свое пребывание в турецкой столице? Действительно, свита его состояла из тридцати или сорока невольников, которых он продавал одного за другим, за исключением своего секретаря, с которым разлучается лишь при последней крайности, добавляет Ла Буллэ. После чего посол «возвращается в свою страну в одиночку»²⁷.

Бронзовый жетон с клеймом флорентийских купцов Перуцци (две груши). Г-н Бернокки, подаривший его мне, собрал в своей коллекции множество аналогичных монеток, которые, видимо, выпускали флорентийские фирмы для своих внутренних надобностей, так как зачастую на них бывают клейма двух семейств, совместно ведших дела (диаметр 20 мм). (Фото М. Кабо.)

Столь же многозначителен и пример Руси. В начале XV в. в Новгороде «пользовались еще… только мелкой татарской монетой, частями куньих шкурок, кусками кожи с тисненной печатью. Лишь в 1425 г. начали чеканить очень грубую серебряную монету. А ведь Новгород опережал экономику Руси, внутри которой обмен долгое время совершался в натуральной форме»²⁸. Пришлось дожидаться XVI в., когда появились немецкая монета и слитки (ведь торговый баланс Руси был положительным), чтобы приступили к регулярной чеканке монеты. Притом в скромных размерах, а нередко чеканка монеты зависела еще от частной инициативы. В необъятной стране тут и там сохранялся натуральный обмен. И только с царствования Петра Великого области, до того изолированные, вступили в контакт друг с другом. Отставание России от Запада отрицать невозможно: имевшие решающее значение золотые запасы Сибири стали по-настоящему разрабатываться лишь с 1820 г.²⁹

В высшей степени примечательное зрелище представляла и колониальная Америка. Денежная экономика утвердилась только в крупных городах горнодобывающих стран — Мексики, Перу-и в районах, лежащих ближе к Европе, — на Антильских островах и в Бразилии (последняя вскоре оказалась в привилегированном положении из-за своих месторождений золота). Это не была совершенная денежная экономика, — отнюдь нет! — но цены в ней колебались, что было признаком уже определенной экономической зрелости, тогда как до XIX в. цены не колебались ни в Аргентине, ни в Чили (которая, однако, поставляла серебро и медь)³⁰. Эти цены обнаруживали необыкновенную устойчивость, их можно было бы назвать мертворожденными.

По всему Американскому континенту товары зачастую обменивались на товары. Феодальные или полуфеодальные пожалования колониальных правительств служили признаком слабого распространения звонкой монеты. Естественно, что играли свою роль несовершенные денежные знаки: куски меди — в Чили, табак — в Виргинии, «деньги-карточки» («argent de carte») — во французской Канаде, тлакос (tlacos) — в Новой Испании³¹. Такие «тлакос» (слово мексиканское) считались за 1/8 реала. То были мелкие монеты, созданные розничными торговцами, хозяевами тех mestizas, мелких лавочек, в которых продавали все: от хлеба и водки до китайских шелковых тканей. Каждый из таких лавочников выпускал свою разменную монету с собственным клеймом-деревянную, свинцовую, медную. При случае такие же

Денежный билет, выпущенный 3 февраля 1690 г. колонией Массачусетс в Новой Англии. Из Архива фирмы Молсон в Монреале, которая любезно предоставила мне его копию.

тоны обменивались на настоящие серебряные песо и обращались среди мелкоты; иные из них терялись, и все они годились для спекуляций, нередко грязных. Если дело происходило таким образом, то потому, что серебряные деньги были только крупного достоинства; они, по правде говоря, обращались выше уровня, доступного простым людям. А кроме того, каждая эскадра, приходившая в Испанию, изымала из американских владений весь их белый металл. И наконец, попытка создать медную монету в 1542 г. провалилась³². Так что приходилось вынужденно довольствоваться порочной системой, почти что первобытными деньгами. Не то ли самое произошло во Франции в XIV в.? Выплаты выкупа за Иоанна Доброго оказалось достаточно, чтобы лишить страну ее наличных денег. И тогда король стал выпускать кожаную монету, которую он выкупит несколькими годами позднее!

Те же трудности были и в английских колониях, как до, так и после их освобождения. В ноябре 1721 г. филадельфийский купец писал одному из своих корреспондентов, обосновавшемуся на Мадейре: «Я намеревался отправить немного пшеницы, но здешние кредиторы колеблются, а деньги настолько редки, что мы попадаем, а вернее сказать, уже некоторое время находимся в тисках из-за отсутствия платежных средств, без коих торговля — это занятие, полное неожиданностей»³³. В повседневном обмене стремились избегать таких «неожиданностей». В 1791 г. Клавьер и Бриссо, более чем известные действующие лица нашей Революции, отметили в своей книге о Соединенных Штатах чрезвычайную распространенность натурального обмена. «Вместо денег, все время уходящих и возвращающихся в одни и те же руки, — писали они с восхищением, — там в деревнях взаимно удовлетворяют потребности друг друга прямым обменом. Портной, кожевник приезжают изготовлять изделия своего ремесла к земледельцу, который имеет нужду в этих изделиях и который чаще всего доставляет им материал и оплачивает труд продовольствием. Этот вид обменов распространяется на многие предметы; с той и с другой стороны записывают, что дают и что получают, и в конце года с очень небольшим количеством наличности рассчитываются за великое множество разных обменов, которые в Европе производились бы только с большим количеством денег». И таким вот образом создавалось «великое средство обращения без наличности»³⁴.

Такое похвальное слово натуральному обмену и оплате услуг натурой как свидетельству прогрессивного своеобразия молодой Америки довольно забавно. В XVII и еще в XVIII в. оплата натурой была еще весьма частой в Европе, где она была пережитком прошлого, когда такие обмены были правилом. Невозможно перечислить вслед за Альфредом Дошлем³⁵ всех этих золингенских ножовщиков, горняков, пфорцгеймских ткачей, шварцвальдских крестьян-часовщиков — и те и другие оплачивались натурой: продовольствием, солью, тканями, латунной проволокой, мерами зерна; все такие продукты оценивались по крайне завышенной цене. То была Trucksystem (в общем, натуральный обмен), которую в XV в. столь же хорошо, как и Германия, знали Голландия, Англия, Франция. Даже немецкие «должностные лица» Империи, и уж тем более муниципальные служащие, получали часть своего жалованья натурой. А скольким школьным учителям еще в прошлом столетии платили птицей, сливочным маслом, пшеницей!³⁶ В индийских деревнях тоже во все времена оплачивали своих ремесленников (в ремесленных кастах дело наследовалось от отца к сыну) продовольствием, а в портах Леванта baratto, натуральный обмен, с XV в. был благоразумным правилом всех крупных купцов, во всяком случае всякий раз, когда им представлялась для этого возможность. И несомненно, что, именно следуя этой традиции натурального обмена, такие специалисты в области кредита, как генуэзцы XVI в., сообразили превратить так называемые безансонские ярмарки, где оплачивались векселя со всей Европы, в подлинные центры клиринговых расчетов еще до того, как появилось само это слово. В 1604 г. некий венецианец был поражен теми миллионами дукатов, что переходили из рук в руки в Плезансе, где проводились такие ярмарки, притом что в завершение не видно было ничего, кроме нескольких горсточек экю, «золотых и в золоте»³⁷, т. е. реальных денег.