УТЕЧКА, НАКОПЛЕНИЯ И ТЕЗАВРАЦИЯ

Денежная система в Европе и за ее пределами страдала двумя неизлечимыми болезнями. С одной стороны, наблюдалась утечка драгоценных металлов за границы континента; с другой стороны, эти металлы переставали обращаться^-из-за накоплений и старательной тезаврации. В результате двигатель без конца терял часть своего горючего.

Прежде всего, драгоценные металлы непрерывно уходили из потоков обращения на Западе — в первую очередь в Индию и Китай-уже в далекие времена Римской империи. Серебром или золотом приходилось платить за шелк, за перец, пряности, благовония и жемчуг Дальнего Востока; это было единственное средство заставить их двигаться на запад. Поэтому платежный баланс Европы в этом направлении сводился с дефицитом приблизительно вплоть до 20-х годов XIX в., если говорить о Китае⁷⁷. Речь шла о постоянной, однообразной утечке, о некоей структуре: драгоценные металлы сами по себе утекали в сторону Дальнего Востока через Левант, вокруг мыса Доброй Надежды и даже через Тихий океан в XVI в — в виде испанских монет в восемь реалов (reales de а ocho); в XVII и XVIII вв. — в виде <<твердых песо» (pesos duros) (тех самых «твердых пиастров», которые, впрочем, — и это еще одно проявление постоянства-были идентичны reales de a ocho, изменилось лишь название). И неважно, происходил ли отток металла из Кадисского залива, столь обширного, что он был благоприятен для контрабанды, из Байонны и путем активной контрабанды — через Пиренеи, или же из Амстердама и Лондона, где встречалось все серебро мира.

Даже американскому белому металлу случалось отправляться на французских судах от перуанского побережья в Азию.

Другое направление «бегства» металлов — в Восточную Европу по Балтийскому морю. В самом деле, мало-помалу Запад оживлял денежное обращение этих отстававших стран, поставщиц пшеницы, леса, ржи, рыбы, кож, мехов, но зато неважных покупательниц. Именно это наметилось в XVI в. в торговле с Нарвой, окном Московской Руси на Балтику, открытым в 1558 г., а затем закрытым в 1581 г. Или в торговле, начатой англичанами в 1553 г. на Белом море через Архангельск. Таков же был и смысл торговли Санкт-Петербурга еще в XVIII в. Требовались такие вливания иностранной монеты, чтобы в ответ организовывался ожидавшийся экспорт сырья. Голландцы, которые упорствовали в оплате поставок текстильной продукцией, тканями и сельдью, в конечном счете утратили первое место в России⁷⁸.

Еще одна трудность: металлические деньги, на которые был такой спрос, должны были бы обращаться все быстрее. Но ведь часто наблюдалась стагнация (и в самой Европе) из-за многообразных форм накопления, против которых будут возражать Франсуа Кенэ⁷⁹ и остальные физиократы (значительно позже — лорд Кейнс), а тдкже из-за такого алогичного, отклоняющегося от нормы вида накоплений, как тезаврация — постоянно открытая пропасть, сравнимая разве что с такой бездной, как «жадная до серебра» Индия.

В Европе в средние века существовала страсть к драгоценным металлам, к золотым украшениям, а потом, примерно с XIII в., самое позднее с середины XIV в-новая, «капиталистическая» страсть к чеканной монете. Но сохранялось и старинное пристрастие к драгоценным предметам. В эпоху Филиппа II гранды Испании завещали своим наследникам сундуки золотых монет, бесчисленные золотые и серебряные изделия: даже герцог Альба, умерший в 1582 г. и не имевший репутации богача, оставил своим наследникам 600 дюжин тарелок и 800 блюд из серебра⁸⁰. Двумя столетиями позднее, в 1751 г., Галиани оценивал тезаврированные запасы металла в Неаполитанском королевстве как вчетверо превышающие количество металла, находившегося в обращении. Он объяснял: «Роскошь сделала настолько обычными все серебряные предметы — часы, табакерки, эфесы шпаг и рукояти тростей, приборы, чашки, тарелки, что в это трудно поверить. Неаполитанцы, похожие на испанцев прошлого почти во всем, что касается нравов, находят величайшее удовольствие в том, чтобы сохранять в своих сундуках, которые они именуют scrittori и scarabattoli, старинные серебряные вещи»⁸¹. Себастьен Мерсье аналогичным образом реагировал на «ничтожное и праздное» богатство Парижа «в отделанной золотом и серебром мебели, драгоценностях, в столовом серебре (vaisselle plate)»⁸².

По этому поводу нет никаких надежных цифр. У. Лексис в старой своей работе допускал для начала XVI в. соотношение 3:4 между тезаврированным драгоценным металлом и находившейся в обращении чеканенной монетой⁸³. В XVIII в. пропорция должна была измениться, хотя, может быть, и не до уровня 4:1,0 котором говорил Галиани, стремившійся доказать, что спрос на драгоценные металлы зависит не только от их использования в качестве денег. Правда, общая масса этих металлов с XVI по XVIII в. небывало увеличилась: согласно данным У. Лексиса, по грубому расчету, в пропорции 1:15⁸⁴. Известные факты не опровергают этого: в 1670 г. денежное обращение во Франции было порядка 120 млн. ливров; веком позже, накануне Революции, оно составляло 2 млрд. В Неаполе в 1570 г. запасы монеты составляли 700 тыс. дукатов, а в 1751 г — 18 млн. В XVII и XVIII вв. Неаполь и Италия были переполнены неиспользуемой наличной монетой. Около 1680 г: банкиры Генуи за неимением лучшего предлагали иностранцам свои деньги из 2 и 3 %. И сразу же многие религиозные ордена воспользовались таким чудесным источником, дабы избавиться от старых долгов из 5, 6 и 7 %⁸⁵.

В это вмешивались и правительства: посредством накопленной в замке св. Ангела казны Сикста V, казны Сюлли в Арсенале, казны короля-фельдфебеля [Фридриха-Вильгельма I Прусского], которой тот сумеет воспользоваться не больше, чем своей армией, всегда готовой нанести удар (schlagfertig), но так его ни разу и не нанесшей. Все эти примеры известны и не раз приводились. Существуют и другие, скажем пример осмотрительных банков, созданных (или воссозданных) в конце XVI и начале XVII в., в том числе даже прославленного Амстердамского банка. По поводу последнего внимательный наблюдатель писал в 1761 г.: «Все серебро в виде монеты действительно находится в банке… Здесь не место рассматривать вопрос, не является ли похороненное там серебро столь же бесполезным для обращения, как если бы оно было зарыто в рудниках. Я убежден, что, не ухудшая кредита и не разрушая доверия, можно было бы заставить его обращаться к пользе коммерции»⁸⁶. Такого упрека заслуживали все банки, за исключением, как мы увидим, по-своему революционного Английского банка, основанного в 1694 г.