XIV

XIV

Морозов выехал, как он всегда выезжал на скачку, — шагом. Он давал время публике полюбоваться его Русалкой, а Русалке оглядеться в манеже.

Русалка шла спокойно, тем просторным шагом, что говорил о ее молодости и уравновешенности. Она гордо подняла голову и настремила вперед уши. Она чувствовала кругом тысячную толпу, слышала ее восторженный шепот, но не смотрела на людей. Все внимание ее было обращено на препятствия. Она шла шагом и в это время поверяла все мускулы своего тела, как гимнаст перед сложным упражнением идет к трапеции, подобравшись, овладев всеми своими нервами, всеми жилками и зная точный расчет каждого движения.

Русалка шла бодро и легко. Она никогда не была ленивой лошадью, а сейчас все в ней кипело волнением и вдохновением. Кровь так сильно бежала по жилам, что она погрелась и покрылась у плеч и на крупе темнотою проступавшей влаги.

Иногда она осторожно обмахивала себя хвостом, точно освежая себя веером.

Она не волновалась, но была в полном напряжении всех сил и желания угодить господину.

Так прошла она мимо канавы, накрытой косым плетнем и устроенной посередине манежа из брезента, налитого водою.

— Пора, — сказала она всаднику ему одному понятным движением ушей и рта.

— Не рано ли? — как бы ответил ей Морозов и сейчас же сказал про себя: — Ты права. Идем!

Русалка гибко подобрала зад, точно пружину свернула спину и мягко оттолкнулась в галоп.

Перед нею высился хердль (Хердль (правильнее хертель) — искусственное препятствие для скачек, сделанное из прутьев или ветвей). Высокая белая деревянная рама была заплетена черными прутьями, сверху щеткой торчали веники, кое-где с сухими листьями, и на них, чуть держась, лежали две белые тонкие деревянные планки-рейки.

Отвратительное препятствие! Отвесное, тонкое, узкое и высокое, — страшно трудно было рассчитать прыжок.

«Лучше выше», — подумала Русалка, и, по едва заметному обжатию ног всадника, она поняла, что он готов к ее прыжку. Между ними установилась полная гармония, и Русалка уверенно прыгнула.

— Браво! — сказал кто-то, когда она почувствовала задние ноги на земле и снова шла галопом. Но она не посмотрела, кто это сказал, и шла, с поворота рассчитывая свой прыжок через жердяной барьер, поставленный наклонно.

Его было приятно брать. Он располагал к широкому настильному прыжку, так любимому Русалкой.

С него свернули вправо и пошли наискось через манеж на параллельные брусья.

По полной тишине, по тому, как напряженно поворачивались головы за нею, Русалка понимала, что все шло хорошо. Да она и знала это. Она прыгала с запасом, не ленясь, вся от внимания толпы ставшая одним комком нервов. Шутя, одолела она белые бревна, точно шесть громадных папирос лежавшие у стенки манежа, в такте, с отличным расчетом взяла in and out — двойной хворостяной забор и, заранее рассчитывая свои силы и чуть прибавив ходу, пошла на громадную красную кирпичную стенку.

В это мгновение, на пути ее скока, развлекая ее и мешая ей, перед самою стенкою, с барьера лож сорвалась широко развернутая афиша и, вспорхнув белым крылом, плавно упала шагах в пяти от барьера.

Казак хотел броситься и поднять ее, но было поздно: Русалка подходила к барьеру.

Когда падала афиша, в манеже, слившемся со скачущей лошадью в одну мысль, раздалось общее: «а-ах», и в ту же минуту Русалка подошла к кирпичной стенке.