IX

IX

Со спевки Димитрий, случалось, шел к Ляшенке. Ляшенко, худой и бледный, пил чай, но никогда не угощал Димитрия.

— Пели? — спрашивал он.

— Литургию разучивали.

— Мда… Краснопольский карьеру сделает. Без мыла, куда надо, влезет. Он понимает дух времени…

— А разве не хорошо?

— Что?

— Пение.

— Панская забава. Не такие песни надобно петь.

— А какие?

— Слыхали вы скорбные песни русского народа? Ляшенко запел. Слух у него плохой, голоса нет, но чувства и злобы было в нем много.

Много песен слыхал я в родней стороне.

Не про радость, про горе в них пели.

Из тех песен одна в память врезалась мне,

Это песня рабочей артели.

— Вы не так, Алексей Алексеич.

— Что не так?

— Да уже очень у вас неладно выходит.

— Ладно… Талант!.. Думаешь, — от Бога?

— Откуда же больше?

— Мать твоя, казачка, на Кошкином хуторе первая певунья была. И дед Мануил пение разумеет. Вот все и просто выходить.

— А как же Бог-то?

— Бог? — хитро, змеею посмотрел Ляшенко. — Когда грабили Морозовскую экономию, с Богом шли. А Бог сказал: не укради! А Бог сказал: не пожелай жены искреннего твоего, ни раба его, ни вола его, ни осла его, ни всякого скота его… Эх вы… Фарисеи… Вы, Димитрий, на минуточку Бога откиньте, и так ли оно просто все станет.

Но в Димитрии еще звучало полное колыхание хора, еще сладко пела его мелодия. Какие-то нежные струны еще трепетали в нем, точно и вправду крылами ангелов была обвеяна «вся внутренняя» его.

Ляшенко говорил жестко. Точно читал по книге.

— Бога выдумали цари. Царей выдумали паны. Все для того, чтобы другие работали на них, а им пировать да брюхо нагуливать. Посмотрите во Франции, — Бога нет. А что? Разве худо живется французам? Ни тебе попа, ни тебе поповских поборов, нет никакого такого греха… Очень даже просто — без Бога. Просто и хорошо.

— Как же, Алексей Алексеич? Все-таки нескладно без Бога. Крещеные мы.

— А вы забудьте про это.

— А отец с матерью?

— А что в них Толку? Вырос да и ушел.

Молчал Димитрий. Кажется, возразил бы многое. Рассказал бы, как полчаса назад объята была душа его красотою закатного неба и пения, в душу идущего. А как скажешь? Стыдно очень. Слов таких нет. Засмеет Ляшенко. Скажи ему про душу, а он тебе отрежет:

— Души нет. Умрешь — лопух вырастет. В лопухе, что ли, душа?

Шел домой смущенный. Скрипел под ногами хрусткий снег. Вечерний мороз щипал щеки и уши. Но где-то глубоко внутри еще звучали, когда смотрел на звездное небо торжественно тихие слова: — Имя святое Его!