Русско-французские трения в Турции.

Русско-французские трения в Турции.

Столь же легко Николай сбросил со счетов и Францию. Это была третья и самая важная его ошибка. Она была неизбежной. Царь не понимал ни положения Франции после переворота 2 декабря, ни стремлений ее нового власте­лина. В этом полнейшем непонимании были виноваты также русские послы — Киселев в Париже, Бруннов в Лондоне Мейендорф в Вене, Будберг в Берлине, а больше всех канцлер Нессельроде все они в своих докладах извращали перед царем положение дел. Они писали почти всегда не о том, что видели, а о том, что царю было бы желательно от них узнать. Когда однажды Андрей Розен убеждал князя Ливена, чтобы тот, наконец, открыл царю глаза, то Ливен отвечал буквально: «Чтобы я сказал это императору?! Но ведь я не дурак! Если бы я захотел говорить ему правду, он бы меня вышвырнул за дверь, а больше ничего бы из этого не вышло».

Начало просветления последовало в связи с дипломати­ческой распрей между Луи-Наполеоном и Николаем, воз­никшей по поводу так называемых «святых мест». Началась она еще в 1850 г., продолжалась и усиливалась в 1851 г., ослабела в начале и середине 1852 г. и вновь необычайно обострилась как раз в самом конце 1852 г. и начале 1853 г. Луи-Наполеон, еще будучи президентом, заявил турецкому правительству, что желает сохранить и возобновить все под­твержденные Турцией еще в 1740 г. права и преимущества католической церкви в так называемых святых местах, т. е. в храмах Иерусалима и Вифлеема. Султан согласился; но со стороны русской дипломатии в Константинополе последовал резкий протест с указанием на преимущества православной церкви перед католической на основании условий Кучук-Кайнарджийского мира. По существу эти пререкания, конечно, нисколько не интересовали ни Луи-Наполеона, ни Николая; для обоих дело шло о гораздо более серьезном вопросе. Впо­следствии министр иностранных дел Наполеона III Друэя-де-Люис весьма откровенно заявил: «Вопрос о святых местах и все, что к нему относится, не имеет никакого действитель­ного значения для Франции. Весь этот восточный вопрос, возбуждающий столько шума, послужил императорскому [французскому] правительству лишь средством расстроить кон­тинентальный союз, который в течение почти полувека пара­лизовал Францию. Наконец, представилась возможность по­сеять раздор в могущественной коалиции, и император Напо­леон ухватился за это обеими руками». Для Наполеона Ш осложнения на Востоке, хотя бы под предлогом какой-то ссоры из-за святых мест, были нужны, чтобы отколоть Англию и Австрию от России: именно на Востоке их интересы расхо­дились с интересами царя; для Николая же вопрос о святых местах тоже был очень удобным и популярным предлогом для ссоры, но не с Францией, а с Турцией. Незаметно дело о свя­тых местах переплелось с выдвинутой Николаем претензией не только защищать права православной церкви в Иеруса­лиме и Вифлееме, но и стать признанным самой Турцией за­щитником всех православных подданных султана, т. е. получить право постоянного дипломатического вмешательства во внутренние турецкие дела.

В начале 1853 г. спор очень обострился. Абдул-Меджид и его министры, под прямым Давлением французской дипло­матии, стали особенно упорствовать в переговорах с Россией и в то же время удовлетворили большинство французских требований относительно святых мест. «Это он мстит», — сказал царь, ясно понимая теперь, что Наполеон вовсе не забыл истории с титулом.

И все-таки Николай продолжал держаться за свою иллю­зию: воевать Наполеон III из-за Турции не пойдет ни за что, Австрия также не осмелится, Англия не двинется без Австрии и Франции. Получив отказ Англии, царь решил итти на­пролом и совершить прежде всего не военное, а пока только дипломатическое нападение на Турцию. Он приказал морскому министру Меншикову снарядить большую свиту и на воен­ном линейном корабле плыть в сопровождении этой свиты в Константинополь с решительными требованиями к султану. В случае неполного их удовлетворения Меншикову разре­шалось предъявить ультиматум.