III. Менандр

Как и другие искусства, драма переживала в эту эпоху величайший количественный расцвет. Каждый город, почти каждое третьеразрядное поселение имели свой театр. Актеры, организованные лучше, чем когда-либо прежде, пользовались немалым спросом, получали высокие тонорары и смотрели на мораль своего времени с характерным для их сословия высокомерием. Драматурги продолжали сочинять трагедии, но то ли случайно, то ли благодаря хорошему вкусу традиция оросила их бальзамом забвения. Эллинистическим Афинам, как и нашим современникам, больше были по вкусу беспечные, легкомысленные, сентиментальные, счастливо оканчивающиеся истории Новой Комедии. От нее тоже сохранились только фрагменты, но некоторые ее обескураживающие образчики мы имеем в заемных драмах Плавта и Теренция, которые представляли собой перевод и обработку эллинистических комедий. Высокие интересы души и государства, которые волновали Аристофана, отставлены Новой Комедией в сторону как слишком опасные для шеи литератора; ее темой является обычно домашняя или частная жизнь и те окольные пути, которые ведут женщин к податливости, а мужчин — несмотря ни на что — к браку. Любовь начинает свою триумфальную карьеру госпожи подмостков; заламывая руки, сцену пересекают бессчетные девушки, добивающиеся в финале чести и супружества. Старинные фаллические костюмы и сальности забыты, но фабула неизменно вращается вокруг девственности главной героини, а добродетель играет здесь роль столь же незначительную, как и в современных газетах. Поскольку актеры выступали в масках, число которых было ограничено, комедиографы сплетали свои сюжеты интриги и ошибок вокруг нескольких стандартных персонажей, узнавание которых доставляло публике неизменную радость: жестокий отец, доброжелательный старик, блудный сын, наследница, по ошибке принимаемая за беднячку, хвастливый воин, сметливый раб, льстец, нахлебник, врач, жрец, философ, повар, гетера, сводня и сводник.

Законодателями комедии нравов в Афинах третьего века были Филемон и Менандр. От Филемона не сохранилось почти ничего, кроме отзвука его славы. Афиняне любили его больше, чем Менандра, и чаще его награждали; но Филемон довел до высокого совершенства искусство организации клаки. Потомки, задобрить которых ему не удалось, рассудили иначе и наградили победным венком прах Менандра. Этот афинский Конгрив был племянником плодовитого драматурга Алекс ид а из Фурий — ученика Феофраста и друга Эпикура; от него он узнал секреты драматургии, философии и спокойствия. Менандр почти осуществил идеал Аристотеля: он был статен и богат, созерцал жизнь безмятежным умом и относился к наслаждению, как подобает джентльмену. Любовником он был непостоянным и отплатил за преданность Гликере лишь тем, что обессмертил ее имя. Когда Птолемей I пригласил его в Александрию, он послал вместо себя Филемона, сказав: «У Филемона нет Гликеры»; Гликера, которой пришлось много выстрадать, возликовала, узнав, что ее предпочли царю[2248]. Нас уверяют, что после этого Менандр был ей верен до самой смерти: в возрасте пятидесяти двух лет он купался в Пирее и утонул, обессиленный судорогой (292)[2249].

Его первая пьеса, словно провозглашая наступление новой эпохи, появилась через год после смерти Александра. Затем он написал сто четыре комедии, восемь из которых удостоились первого приза. До нас дошло четыря тысячи строк: за исключением найденного (1905) в Египте папируса, все они представляют собой короткие фрагменты; папирус сохранил половину «Третейского суда» (Epitrepontes) и серьезно подмочил репутацию Менандра. Мы впустую потратим наше время, если станем уличать темы этих пьес в том однообразии, какое господствует в греческой скульптуре, архитектуре и вазописи; следует помнить о том, что греки судили о произведении не по сюжету (это — детский критерий), но по тому, как он рассказан. У Менандра греческому духу были особенно близки гладкость и отделка стиля, остроумие, в котором сконцентрировалась его философия, и столь реалистичное изображение обьщенных сцен, что Аристофан Византийский воскликнул: «О Менандр и жизнь, кто из вас кому подражал?»[2250] В мире, присвоенном солдатами, на взгляд Менандра, оставалось одно: быть снисходительным, но незаинтересованным созерцателем человеческих дел. От него не укрывается тщеславие и нерешительность женщин, но он допускает, что обыкновенная жена — это благо. Действие «Третейского суда» отчасти вращается вокруг отказа от двойного стандарта[2251]; по меньшей мере одна пьеса посвящена добродетельной гетере, которая, подобно «Даме с камелиями» Дюма, отказывается от любимого, чтобы он заключил добропорядочный выгодный брак[2252]. Среди фрагментов имеются строчки, ставшие пословицами: «Дурные знакомства портят добрые нравы» (эти слова цитирует святой Павел[2253]) и «Совесть делает трусами даже храбрецов»[2254]; некоторые приписывают Менандру оригинал знаменитой строчки Теренция Homo sum, humani nil a me alienum puto — «Я человек, и считаю, что ничто человеческое мне не чуждо». Иногда мы наталкиваемся на жемчужины проницательности: «Все гибнущее гибнет из-за собственной порчи; все вредоносное таится внутри»[2255], а ранняя смерть Менандра предсказана в таких типичных для него стихах:

Я, Парменон, держусь такого мнения:

Счастливейший — кто быстро возвращается,

Откуда он пришел, кто без страдания

Увидел все, что есть великолепного:

Свет солнца, воду, звезды, облака, огонь.

Мы видим их всегда — живи хоть год, хоть век, —

Величественней не предстанет зрелища.

Считай, что время нашей жизни — празднество:

Толпа, базар, играют в кости, кражи, крик;

Пораньше уберешься — унесешь с собой

Припасы и врагов не наживешь себе.

А задержался — все спустил и сделался

Ты нищим стариком, бредешь, скитаешься,

Находишь лишь врагов, всем ненавистен ты,

И страшной будет смерть твоя не вовремя[2256].