II. Исократ

Эта ораторская дуэль удостоилась шумных похвал и пристального изучения всех поколений. Но в действительности то был едва ли не надир афинской политики; мы не усматриваем ни следа благородства в этой уличной сваре, этой стычке во имя публичной хвалы между двумя тайными получателями чужеземного золота. Немногим более привлекательна фигура Исократа, привнесшего в четвертый век отголосок величественного пятого. Родившийся в 436 году, он дожил до 338-го и умер вместе с греческой свободой. Отец его сколотил состояние на производстве флейт и предоставил сыну все возможности для образования, даже посылал его изучать риторику у Горгия в Фессалии. Пелопоннесская война и пример Алкивиада подкосили дело изготовителей флейт и разорили семью Исократа; ему пришлось заняться писательством и зарабатывать на жизнь в поте своего пера, начав с составления речей для других и подумывая стать оратором. Он, однако, страдал робостью, имел слабый голос и питал неприязнь к вульгарности политической борьбы. Ему претили демагоги, захватившие народное собрание, и некоторое время он жил тихой преподавательской жизнью.

В 391 году он открыл самую удачливую из афинских риторических школ. К нему стекались ученики со всего греческого мира; возможно, пестрота их происхождения и мировоззрений способствовали формированию панэллинской философии Исократа. Он считал, что все другие учителя стоят на ложном пути. В памфлете «Против софистов» он осудил как тех, кто обещает сделать из олуха мудреца за три или четыре мины, так и тех, кто, подобно Платону, надеется подготовить людей к участию в делах государства, преподавая им науку и метафизику. Что до него самого, то Исократ признавал, что он способен достичь результатов только в том случае, если ученик одарен от природы. Он не желал преподавать метафизику или науку, так как, согласно Исократу, они занимаются безнадежными исследованиями неразрешимых загадок. Тем не менее он считал, что его школа дает философское образование. В центр учебной программы были поставлены писательское и ораторское искусства, преподаваемые, однако, в связи с литературой и политикой[1757]; Исократ предлагал, так сказать, гуманитарное образование в противовес образованию математическому, которое давала платоновская Академия. Целью обучения было искусство речи как главное средство успеха на общественном поприще; афинским государством правил спор. Таким образом, Исократ обучал своих учеников пользоваться словами: как расставить их в наиболее ясном порядке, придать им ритмическую, но не метрическую организацию, добиться изысканного, но не витиеватого слога, обеспечить гладкие переходы мысли и звука[1758], равновесие предложений и нарастание периодов; такая проза, полагал он, доставит разборчивому уху удовольствие не меньшее, чем поэзия. Из его школы вышли многие ведущие деятели эпохи Демосфена: военачальник Тимофей, историки Эфор и Феопомп, ораторы Исей, Ликург, Гиперид и Эсхин, преемник Платона Спевсипп и — утверждают некоторые — сам Аристотель[1759].

Исократу было недостаточно воспитывать великих людей, он и сам желал играть некоторую роль в событиях своего времени. Неспособный ни к ораторской, ни к политической деятельности, он стал памфлетистом. Он обращался с пространными речами к афинскому народу, к таким монархам, как Филипп, или к грекам, собравшимся на общеэллинские игры; вместо того чтобы произносить эти речи с трибуны, он их публиковал, тем самым непроизвольно открыв литературный жанр эссе. Сохранилось двадцать девять его сочинений, относящихся к числу наиболее любопытных памятников греческой древности. В своем первом выступлении — «Панегирике»[1760] — он затронул тему своего старого учителя Горгия, всего более его занимавшую: он призывал греческие города забыть о своих мелких суверенитетах и сплотиться в одно государство. Исократ гордился Афинами: «Наш город настолько далеко превзошел остальное человечество, что его ученики стали учителями всего мира». Но еще больше он гордился Грецией; для него, как и для эллинистической эпохи, сущность эллинства состояла не в принадлежности к расе, но в причастности к культуре, прекраснейшей из когда-либо созданных людьми[1761]. Но эта культура повсюду была окружена «варварами»: в Италии, на Сицилии, в Африке, в Азии, в регионе, который мы сегодня называем Балканами. Он с печалью взирал на усиление варваров, на упрочение персидского владычества над Ионией, в то время как греческие государства истощали свою мощь в братоубийственной войне.

«Род человеческий осаждает множество бед, и к тем бедам, на которые нас обрекла природа, мы изобрели еще больше новых, породив междоусобные войны и распри… Никто еще не возвысил свой голос против них, и народы не стыдятся оплакивать несчастья, выдуманные поэтами, самодовольно взирая при этом на настоящие страдания — море ужасных страданий, вызванных состоянием войны; и они так далеки от чувства сострадания, что горю других радуются больше, чем собственному благополучию»[1762].

Если греки должны воевать, то кто их подлинный враг? Почему не загнать персов обратно на плоскогорье, откуда они пришли? Он предрекал, что небольшой отряд греков победит полчища персов[1763]. Эта священная война может в конечном счете способствовать единению Греции; предстоит выбирать между греческим единством и триумфом варварства.

Через два года после обнародования этого воззвания (378), претворяя теорию в практику, Исократ объехал Эгеиду вместе со своим бывшим учеником Тимофеем и помог сформулировать устав второго Афинского союза. Появление и угасание этой новой надежды на единство стало еще одним разочарованием его долгой жизни. В смелом и энергичном памфлете «О мире» он порицал Афины за то, что они снова превратили союз в империю, и призывал свой город заключить мирный договор, который оградил бы все греческие государства от афинских притязаний. «То, что мы называем империей, в действительности является бедствием, ибо по самой своей природе империя развращает всех имеющих с нею дело»[1764]. Империализм, утверждал он, сокрушил демократию, научив афинян жить за счет дани с других государств; лишившись дани, они желают теперь жить за счет государственных подачек и возводят на высшие должности лиц, дающих им самые щедрые обещания.

«Всякий раз, когда вы размышляете о делах государства, вы упрямо не доверяете самым рассудительным, превознося вместо них самых испорченных из выступающих перед вами ораторов; трезвым вы предпочитаете пьяных, мудрецам — невежд, лицам, исполняющим общественные повинности за свой счет, — тех, кто разбазаривает деньги государства[1765].

В своей следующей речи — «Ареопагитике» — он отзывался о демократии более мягко. «Сидя в своих лавках, мы порицаем настоящий порядок, — гласит нестареющий отрывок, — но сознаем, что даже дурно устроенные демократии повинны в меньших бедах, чем олигархии»[1766]. Разве Спарта не выказала себя еще худшей хозяйкой Греции, чем были Афины? «Разве после безумств Тридцати все мы не стали еще большими поборниками демократии, чем те, кто занял Филу?»[1767][1768]. Но Афины погубили себя, доведя принципы свободы и равенства до абсурда, «воспитав граждан на такой лад, что демократией те сочли дерзость, свободой — беззаконие, равенством — бесстыдство речи, блаженством — безнаказанное утоление всех своих желаний»[1769]. Люди не равны и не могут иметь равного доступа к должностям. Исократ сознавал, что процедура жеребьевки катастрофически понизила качество афинской политики. Куда лучшей, чем это «правление толпы», была «тимократия» Солона и Клисфена, при которых любезное невежество и красноречивая продажность имели меньше шансов подняться на высшие посты в государстве; люди даровитые беспрепятственно достигали вершины, и ареопаг, принимавший их в свои ряды по истечении срока их службы, автоматически становился зрелым разумом государства.

В 346 году, когда Афины пришли к соглашению с Филиппом, девяностолетний Исократ обратился с открытым письмом к царю Македонии. Он предвидел, что Филипп встанет во главе Греции, и молил его воспользоваться своей властью, как подобает не тирану, но объединителю независимых греческих государств в войне за освобождение Греции от Царского мира, а Ионии от персидского господства. Партия войны сочла это письмо капитуляцией перед деспотизмом, и в течение семи лет Исократ ничего не писал. Он высказался еще раз в 339 году, обратившись со своим памфлетом к грекам, съехавшимся на Панафинейские игры. «Панафинейская речь» — слабое и многословное повторение «Панегирика»; стиль дрожит в руках старца, и все же это поразительное свершение для человека, которому оставалось три года до ста лет. Затем, в 338 году, состоялось сражение при Херонее; Афины потерпели поражение, но мечта Исократа о сплоченной Греции должна была вот-вот осуществиться. Поздняя греческая традиция гласит, что, узнав о разгроме, он забыл и о единстве, и о Филиппе и думал только об унижении родного города и о закате его славы; и вот в возрасте девяноста восьми лет, прожив достаточно долго, он уморйл себя голодом[1770]. Мы не знаем, правда это или вымысел, но Аристотель Сообщает, что Исократ умер через пять дней после Херонеи.