V. Война классов

Эксплуатация человека человеком в Афинах и Фивах менее сурова, чем в Спарте и Риме, но вполне адекватна своей цели. Среди свободных афинян нет каст, а решимость и способности позволяют человеку достичь всего, кроме гражданства; этим отчасти и объясняется лихорадочность и кипение афинской жизни. Не существует и острых классовых различий между работодателем и наемным работником; исключение составляют только рудники; обычно хозяин трудится рядом со своими подчиненными, и личное знакомство притупляет остроту эксплуатации. Почти все ремесленники, независимо от класса, зарабатывают по драхме в день[975], но неквалифицированные работники за день получают всего три обола (50 центов)[976]. С развитием фабричной системы сдельная оплата имеет тенденцию к вытеснению почасовой, и заработки становятся более дифференцированными. Подрядчик иногда нанимает рабов у их владельца за плату от одного до четырех оболов в день[977]. Оценить покупательную способность этих заработков можно, сравнив греческие цены с американскими. В 414 году дом и поместье в Аттике стоят тысячу двести драхм; медимн, или полтора бушеля, ячменя стоит драхму в шестом веке, две — в конце пятого, три — в четвертом, пять — во времена Александра; при Солоне овца стоит драхму, от десяти до двадцати драхм — на исходе пятого века[978]; в Афинах, как и в других местах, количество денег обычно увеличивается быстрее количества товаров, и цены растут. В конце четвертого века цены в пять раз выше, чем в начале шестого; они удваиваются между 480 и 404, а также между 404 и 330 годом[979].

Один человек безбедно живет на сто двадцать драхм (120 долларов) в месяц[980]; из этого можно сделать вывод о положении работника, зарабатывающего тридцать драхм в месяц и имеющего семью. Государство, правда, приходит ему на помощь во время большой нужды, распределяя зерно по номинальной цене. Но он замечает, что богиня свободы не дружит с богиней равенства и что при свободных законах Афин сильный становится сильнее, тогда как бедняк остается бедняком[981][982]. Индивидуализм поощряет способных и разлагает посредственных; он создает изумительные богатства и приводит к их опасной концентрации. В Афинах, как и в других государствах, удачливость прибирает к рукам все, что может. Землевладелец богатеет за счет растущей стоимости своей земли; вопреки сотням законов купец, как только может, добивается льгот и монополии; за счет высоких ссудных процентов спекулянт пожинает львиную долю прибылей промышленности и торговли. Появляются демагоги, указывающие бедноте на неравенство состояний и скрывающие неравенство экономических способностей; перед лицом богатства бедняк начинает сознавать свою бедность, размышлять над своими невознагражденными заслугами и мечтать о совершенном государстве. Куда более жестока, чем война Греции с Персией или Афин со Спартой, война классов во всех греческих государствах.

В Аттике она начинается столкновением нуворишей и земельной аристократии. Древние семейства по-прежнему любят землю и живут по большей части в своих поместьях. Отчие наделы дробятся из поколения в поколение, и в среднем земельные участки невелики[983] (у богатого Алкивиада было всего семьдесят акров); поэтому помещик в большинстве случаев трудится на земле или управляет имуществом лично. Но аристократ хотя и небогат, зато горд; в знак благородного происхождения к собственному имени он добавляет имя отца и сколько может чуждается купеческой буржуазии, наживающейся на растущей афинской торговле. Его жена, однако, плачет о доме в городе, о разнообразии жизни и возможностей в метрополии; дочери хотят жить в Афинах и заполучить богатых мужей; сыновья надеются найти там гетер и устраивать пирушки в стиле нуворишей. Поскольку аристократ не может тягаться в роскоши с купцами и фабрикантами, он принимает их или их детей в свои зятья или невестки; им не терпится вскарабкаться выше, и они готовы платить. Результатом становится союз земельного и денежного капиталов и образование высшего класса — ненавидимого и вызывающего зависть у бедноты, гневающегося на неумеренность и расточительность демократии, страшащегося революции олигархов.

Наглость этого нового богатства развязывает вторую фазу классовой войны — борьбу беднейших граждан против богачей. Многие буржуа рисуются своим богатством, как Алкивиад, но немногие способны так приворожить «бессмысленную толпу» драматической дерзостью и изяществом личности и речи. Молодые люди, сознающие свои способности и разочарованно сетующие на бедность, отчаиваются обрести для себя перспективы и место в обществе и поднимают на щит всеобщее евангелие мятежа; интеллектуалы, жадные до новых идей и одобрения угнетенных, формулируют для них цели восстания[984]. Они призывают не к обобществлению промышленности и торговли, но к отмене долгов и перераспределению земли — среди граждан; радикальное движение в Афинах пятого века распространяется лишь на беднейших избирателей и на этой стадии даже не помышляет об освобождении рабов или допуске метеков к земельному переделу. Его вожаки разглагольствуют о благословенном прошлом, когда все владели равным имуществом, но, заводя речь о возвращении в этот рай, не хотят, чтобы их поняли слишком буквально. Они имеют в виду аристократический коммунизм: не национализацию земли государством, но ее равное распределение среди граждан. Они подчеркивают, сколь призрачно равенство гражданских прав перед лицом растущего экономического неравенства; но они полны решимости использовать политическую силу беднейшей части граждан, чтобы убедить народное собрание при помощи штрафов, литургий, конфискаций и общественных работ[985] переложить в карманы нуждающихся толику концентрированного богатства толстосумов[986]. И, подавая пример будущим повстанцам, символом своего переворота они выбирают красный цвет[987].

Перед лицом этой угрозы богатые объединяются в тайные организации, призванные направлять их совместные действия против того, что Платон, несмотря на свой коммунизм, назовет «чудовищным зверем» разъяренной и голодной толпы[988]. Свободные труженики также организуются — по крайней мере со времен Солона — в клубы (thiasoi, eranoi) каменщиков, резчиков мрамора, плотников, работников по слоновой кости, гончаров, рыбаков, актеров и т. д.; Сократ — член фиаса скульпторов[989][990]. Но эти группы представляют собой не столько профессиональные союзы, сколько общества взаимопомощи: они собираются в местах встреч, называемых синодами или синагогами, устраивают застолья и игры и поклоняются своему богу-покровителю; они делают взносы в пользу больных членов общества и заключают коллективные обязательства относительно определенных мероприятий; при этом они не включаются заметным образом в афинскую классовую войну. Сражение ведется на полях литературы и политики. Памфлетисты, подобные «Старому олигарху», выступают с обличениями и апологиями демократии. Комедиографы, чьи пьесы нуждаются для постановки в денежных средствах, становятся на сторону богачей и осыпают насмешками предводителей радикалов и их утопии. В «Женщинах в народном собрании» (392) Аристофан знакомит нас с коммунисткой Праксагорой, ведущей такие речи:

Утверждаю: все сделаться общим должно и во всем

                                                                          пусть участвует каждый.

Пусть от общего каждый живет, а не так, чтоб на свете

                                                                    богач жил и нищий.

Чтоб один на широкой пахал полосе, а другому земли

                                                                      на могилу

Не нашлось…

Нет же, общую жизнь мы устроим для всех и для

                                                                     каждого общую участь!

…Мы общественной сделаем землю.

Всю для всех, все плоды, что растут на земле, все, чем

                                                                    собственник каждый владеет…

Знай, и женщин мы сделаем общим добром…[991]

(Перевод Л. Пиотровского)

«Но кто же, — спрашивает Блепир, — будет работать?» «Рабы», — гласит ее ответ. В комедии «Плутос» (408) Аристофан выводит Бедность, которой угрожает исчезновение и которая оправдывает свое существование, утверждая, что служит необходимым стимулом для человеческого труда и предприимчивости:

…докажу, что я одна

Для вас причиной всяких благ являюся,

Что живы только мною вы…

Да ведь если бы Плутос стал зрячим опять и раздал

                                                                      себя поровну людям,

То на свете никто ни за что бы не стал ремесло

                                                                 изучать иль науку.

А коль скоро исчезнет у вас ремесло и наука, то

                                                                       кто же захочет

Иль железо ковать, или строить суда, или шить,

                                                                        или делать колеса,

Иль тачать сапоги, иль лепить кирпичи, или мыть

                                                                       и выделывать кожу,

Или, «плугом разрезавши лоно земли, собирать

                                                                          урожаи Деметры»,

Если сможете праздными жить вы тогда, ни о чем

                                                                      о таком не заботясь?..

А затем — не надейся, что будешь ты спать на

                                                                    кровати: кроватей не будет!

На коврах? Тоже нет: кто захочет их ткать, сам

                                                                   достаточно денег имея?[992])

(Перевод В. Холмского под редакцией В. Ярхо)

Реформы Эфиальта и Перикла — первое достижение демократической революции. Перикл — человек рассудительный и умеренный; он стремился не уничтожить богатых, но спасти их и их предприятия, облегчив положение бедноты; однако после его смерти (429) демократия становится столь радикальной, что олигархическая партия вновь вступает в сговор со Спартой и совершает в 411, а затем в 404 году революции толстосумов. И все же, ввиду того что богатство Афин велико и перепадает многим, а также потому, что страх перед восстанием рабов заставляет граждан остановиться, в Афинах классовая война мягче, а компромисс достигается раньше, чем в других греческих государствах, где средний класс недостаточно силен, чтобы стать связующим звеном между богатыми и бедными. В 412 году на Самосе радикалы захватывают власть, казнят двести аристократов, изгоняют четыреста других, делят между собой их земли и дома[993] и строят общество, ничем не отличающееся от того, что было разрушено. В 422 году в Леонтинах предводители простонародья изгоняют олигархов, но вскоре спасаются бегством. В 427 году на Керкире олигархи убивают шестьдесят вожаков народной партии; демократы захватывают власть, лишают свободы четыре сотни аристократов, судят пятьдесят из них перед подобием Комитета Общественного Спасения и казнят всех подсудимых на месте; при виде этого значительное число прочих пленников убивают друг друга, другие сами лишают себя жизни, а остальные, замурованные в храме, где они искали убежища, умирают от голода. Классовую войну в Греции Фукидид описывает в бессмертном отрывке:

«В течение семи дней демократы продолжали избиение тех сограждан, которых они считали врагами, обвиняя их в покушении на демократию, в действительности же некоторые были убиты из личной вражды, а иные — даже своими должниками из-за денег, данных ими в долг. Смерть здесь царила во всех ее видах. Все ужасы, которыми сопровождаются перевороты, подобные только что описанному, все это происходило тогда на Керкире и, можно сказать, даже превосходило их. Отец убивал сына, молящих о защите отрывали от алтарей и убивали тут же… Этой междоусобной борьбой были охвачены теперь все города Эллады. Города, по каким-либо причинам вовлеченные в нее позднее, узнав теперь о происшедших подобного рода событиях в других городах, заходили все дальше и дальше в своих буйственных замыслах и превосходили своих предшественников коварством в приемах борьбы и жестокостью мщения… Многие из этих злодеяний возникли впервые на Керкире. Одни были вызваны местью правителям, которые управляли неразумно, как тираны, проявляя больше произвола, чем умеренности, и вызывая ненависть угнетенных. Другие порождало стремление избавиться от привычной бедности и беззаконными способами овладеть добром своих сограждан. Иные преступления совершались не из алчности, но в силу взаимной вражды друг к другу людей разного положения, которые доходили до крайности в своей неумолимой жестокости… Человеческая натура, всегда готовая преступить законы, теперь попрала их и с радостью выявила необузданность своих страстей, пренебрегая законностью и справедливостью и враждуя со всем, что выше ее… Безрассудная отвага считалась [отныне] храбростью, готовой на жертвы ради друзей, благоразумная осмотрительность — замаскированной трусостью, умеренность — личиной малодушия, всестороннее обсуждение — совершенной бездеятельностью…

Причина всех этих зол — жажда власти, коренящаяся в алчности и честолюбии… Действительно, у главарей обеих городских партий на устах красивые слова: «равноправие для всех» или «умеренная аристократия». Они утверждают, что борются за благо государства, в действительности же ведут лишь борьбу между собой за господство. Всячески стараясь при этом одолеть друг друга, они совершали низкие преступления… Благочестие и страх перед богами были для обеих партий лишь пустым звуком, и те, кто совершал под прикрытием громких фраз какие-либо бесчестные деяния, слыли даже более доблестными… Так борьба партий породила в Элладе всяческие пороки и нечестья, а душевная простота и добросердечие — качества, наиболее свойственные благородной натуре, — исчезли, став предметом насмешек… Умеренные граждане, не принадлежавшие ни к какой партии, становились жертвами обеих, потому что держались в стороне от политической борьбы или вызывали ненависть к себе уже самим своим существованием… Содрогалась вся Эллада»[994].

(Перевод Г. А. Стратановского)

Афины уцелели в этой смуте благодаря тому, что каждый афинянин в глубине души индивидуалист и питает слабость к частной собственности, а также потому, что афинское правительство удачно балансирует между социализмом и индивидуализмом в умеренном регулировании деловой жизни и богатства. Государство не боится регулирования: оно ограничивает размер приданых, стоимость похорон и женских платьев[995]; оно облагает налогами и контролирует торговлю, следит за соблюдением установленных мер и весов и надлежащего качества — насколько это позволяют человеческая находчивость и плутовство[996]; оно препятствует вывозу продовольствия и вводит в действие строгие законы, регулирующие и карающие деятельность купцов и торговцев. Оно бдительно следит за хлеботорговлей и сурово — вплоть до смертной казни — взыскивает с монополистов, возбраняя покупку более семидесяти пяти бушелей пшеницы зараз; оно запрещает ссуды под отбывающие грузы, если только на обратном пути в Пирей не будет доставлено зерно, и возбраняет вывоз более трети груза зерна, прибывшего в афинский порт[997]. Храня хлебные запасы в государственных амбарах и выбрасывая их на рынок, когда цены растут слишком быстро, Афины следят за тем, чтобы цены на хлеб никогда не были непомерными, чтобы на голоде народа не сколачивались миллионы, чтобы ни один афинянин не умер от истощения[998]. Государство регулирует богатство посредством налогов и литургий, убеждая или заставляя богачей субсидировать флот, драму и театральные выплаты, позволяющие беднякам посещать игры и представления. Во всем прочем Афины защищают свободу торговли, частную собственность и возможность получать прибыль, видя в этом необходимые инструменты человеческой свободы и самый мощный стимул для промышленности, коммерции и процветания.

При этой системе экономического индивидуализма, смягчаемого социалистическим регулированием, богатство сосредоточивается в Афинах и распространяется достаточно широко, чтобы предотвратить радикальный переворот; в античных Афинах частная собственность пребывает в безопасности. Между 480 и 431 годом число граждан с приличными доходами удваивается[999]; растут государственные доходы, увеличиваются государственные расходы, и тем не менее казна полна, как никогда прежде в греческой истории. Экономический фундамент афинской свободы, предприимчивости, искусства и мысли заложен прочно и легко выдержит любые расточительные выходки Золотого века, кроме войны, которая обратит всю Грецию в развалины.