III. Гиппократ

Эпохальным событием в истории греческой науки Периклова века стало развитие рациональной медицины. Еще в пятом столетии греческая медицина была в значительной мере связана с религией, а лечением болезней по-прежнему занимались храмовые жрецы Асклепия. Храмовая терапия пользовалась сочетанием эмпирической медицины с впечатляющей обрядностью и заклинаниями, которые захватывали и высвобождали воображение пациента; возможно, применялись также гипноз и некая разновидность анестезии[1248]. С церковной медициной конкурировала медицина светская. Хотя обе группы врачей возводили свое происхождение к Асклепию, мирские асклепиады отвергали религиозные средства, не притязали на чудотворное исцеление и постепенно подводили под медицину рациональный фундамент.

В пятом веке светская медицина Греции была достоянием четырех великих школ: на Косе и в Книде в Малой Азии, в италийской Кротоне и на Сицилии. В Акраганте полуфилософ, получудотворец Эмпедокл делил славу врача с рационалистом Акроном[1249]. Уже в 520 году мы находим известия о враче Демокеде, который родился в Кротоне и занимался медициной на Эгине, в Афинах, на Самосе и в Сузах, вылечил Дария и царицу Атоссу и на закате своих дней вернулся в родной город[1250]. В той же Кротоне пифагорейская школа готовила знаменитейших греческих врачей до Гиппократа. Алкмеона называют настоящим отцом греческой медицины[1251], однако он, несомненно, является поздним представителем светской медицинской традиции, чьи основоположники пропадают за горизонтами истории. В начале пятого века он обнародовал книгу «О природе» (Peri physeos) — обычное в Греции название для труда, в котором поднимались общие вопросы естествознания. Насколько нам известно, он был первым из греков, кто установил местоположение зрительного нерва и евстахиевой трубы, занимался препарированием животных, объяснил физиологию сна, признал мозг центральным органом мышления и на пифагорейский лад определил здоровье как гармонию элементов тела[1252]. Главной фигурой в Книде был Еврифрон, который составил медицинское пособие, известное как «Книдские изречения», выяснил, что плеврит является болезнью легких, приписал происхождение многих болезней запору и прославился своей успешной акушерской деятельностью[1253]. Между косской и книдской школами шла ожесточенная война, так как книдяне, которым была не по душе склонность Гиппократа к базисному «прогнозу», направленному на установление общей патологии, настаивали на тщательной классификации всех недугов и лечении, учитывающем их специфику. В конце концов, словно бы в силу некой философской справедливости, многие книдские труды нашли свое место в Гиппократовом Корпусе.

Из краткой биографии Гиппократа у Суды явствует, сколь выдающуюся роль играл он в медицине своего времени. Знаменитый врач родился на Хиосе в том же году, что и Демокрит; несмотря на то что они жили так далеко друг от друга, между ними завязалась большая дружба, и, возможно, свой вклад в секуляризацию медицины внес «смеющийся философ». Гиппократ был сыном врача; он рос и практиковал среди тысяч инвалидов и туристов, приезжавших «на воды» — к горячим источникам Коса. Его искусство сложилось под руководством Геродика из Селимбрии, который приучил Гиппократа больше полагаться на диету и упражнения, чем на лекарства. Слава Гиппократа была столь громкой, что к числу его пациентов принадлежали такие монархи, как Пердикка Македонский и царь Персии Артаксеркс I. В 430 году Афины пригласили его для того, чтобы он остановил разразившуюся в городе страшную эпидемию. Демокрит посрамил друга, прожив более ста лет, тогда как великий врач скончался в восемьдесят три года.

В медицинской литературе нет ничего более разнородного, чем собрание трактатов, приписывавшихся в древности Гиппократу. Среди них учебники для врачей, советы для неспециалистов, лекции для студентов, сообщения об исследованиях и наблюдениях, клинические заметки об интересных случаях, наконец, очерки софистов, интересовавшихся научными и философскими аспектами медицины. Сорок две истории болезни были единственным образцом данного жанра на протяжении последующих семнадцати столетий; они задают высокий эталон честности, признавая, что в шестидесяти процентах случаев болезнь (или метод лечения) оказывается смертельной[1254]. Из всех этих сочинений, по общему согласию, лишь четыре принадлежат перу Гиппократа; это «Афоризмы», «Прогностик», «Режим при острых заболеваниях» и монография «О ранениях в голову»; остальная часть Гиппократова Корпуса написана разными авторами между пятым и вторым веками до нашей эры[1255]. В их композиции много нелепого, но, возможно, не больше, чем в современных трактатах и историях с точки зрения будущего. Большая часть материала носит фрагментарный характер и принимает свободную афористическую форму, время от времени соскальзывая в поистине «гераклитовские темноты». Среди «Афоризмов» встречается знаменитое замечание: «Искусство обширно, да жизнь коротка»[1256].

Историческая роль Гиппократа и его преемников состояла в освобождении медицины как от религии, так и от философии. Порой, как, например, в трактате «О режиме», рекомендуется прибегнуть к молитве; но общий тон Корпуса — это решительная опора на рациональную терапию. Очерк «О священной болезни» прямо нападает на теорию, по которой болезни вызываются богами; все болезни, утверждает автор, имеют естественные причины. Эпилепсия, которую люди объясняют как одержимость демоном, не исключение. «Люди продолжают верить в ее божественное происхождение потому, что не в силах ее понять… Шарлатаны и знахари, не знающие лечения, способного помочь, прячутся и укрываются за суеверием и называют эту болезнь священной затем, чтобы не раскрылось их вопиющее невежество»[1257]. Гиппократ был типичным выразителем духа Перикловой эпохи: наделенный богатым воображением, но реалистичный, чуждый таинственности и скуки мифа, признающий ценность религии, но борющийся за понимание мира на языке разума. В этом движении за эмансипацию медицины ощутимо влияние софистов; и действительно, философия оказала такое мощное воздействие на греческую терапию, что науке пришлось сражаться не только с религиозными, но и с философскими препонами. Гиппократ настаивает на том, что философским теориям не место в медицине и что лечение должно осуществляться посредством внимательного наблюдения и точной регистрации специфических случаев и фактов. Он не вполне осознает ценность эксперимента, но полон решимости руководствоваться опытом[1258].

Изначальная «инфицированность» Гиппократовой медицины философией явственно проступает в знаменитом некогда учении о «жидкостях». Тело, по мнению Гиппократа, состоит из крови, флегмы, желтой и черной желчи; самым совершенным здоровьем обладает тот, в ком надлежащее количество этих элементов смешано в надлежащей пропорции; боль обусловлена недостатком или избытком одной из «жидкостей» или ее обособлением от остальных[1259]. Эта теория пережила все другие медицинские гипотезы античности; она отмерла только в предыдущем столетии, возможно, переселившись в современное учение о гормонах или железистой секреции. Поскольку считалось, что поведение «жидкостей» зависит от климата и диеты, а самыми распространенными заболеваниями в Греции были простуды, пневмония и малярия, Гиппократ (?) написал краткий трактат «О воздухах, водах и местностях» в их отношении к здоровью. «Человек может уверенно выходить на холод, — читаем мы здесь, — но только не после еды или упражнений… Тело не следует выставлять на зимний холод»[1260]. Врач-ученый, где бы он ни поселился, будет изучать, как воздействуют на местное население ветры и времена года, водные ресурсы и природа почвы.

Самой слабой стороной Гиппократовой медицины была диагностика. Пульс, по-видимому, не измерялся; о жаре судили лишь с помощью прикосновения, а аускультация была непосредственной. Была известна инфекционная природа чесотки, офтальмии и туберкулеза[1261]. Корпус содержит превосходные клинические картины эпилепсии, эпидемического воспаления околоушных желез (свинки), родильного сепсиса, а также однодневной, трехдневной и четырехдневной лихорадок. В собрании не упоминаются оспа, корь, дифтерия, скарлатина, сифилис; отсутствует также ясное упоминание брюшного тифа[1262]. Трактат «О режиме» имеет профилактическую направленность, агитируя за «продиагноз» — попытку уловить первые симптомы недуга и подавить его в зародыше[1263]. Гиппократу был особенно дорог «прогноз»: хороший врач, полагал он, научится на опыте предвидеть последствия различных состояний тела и уже на первых стадиях болезни сможет предсказать ее дальнейшее течение. В большинстве заболеваний наступает кризис, когда либо недуг, либо пациента ожидает конец; почти пифагорейское вычисление критического дня стало характерной составляющей Гиппократовой теории. Если во время этих кризисов природное тепло тела сумеет одолеть болезнетворную субстанцию и избавиться от нее, пациент будет исцелен. При любом лечении главным целителем является природа, т. е. силы и строение организма; врач может лишь удалить или ослабить все, что препятствует природной защите и восстановлению. Поэтому Гиппократ мало пользуется лекарствами, главным образом полагаясь на свежий воздух, рвотное, суппозитории, клизмы, банки, кровопускание, припарки, мази, массаж и гидротерапию. Греческая фармакопея была ободряюще скудна и состояла в основном из слабительных. Кожные заболевания лечились при помощи серных ванн и наложения мазей из печени дельфина[1264]. «Живи здоровой жизнью, — советует Гиппократ, — и ты не заболеешь иначе, как из-за эпидемии или несчастного случая. Если ты заболел, надлежащая диета предоставит тебе лучший шанс на выздоровление»[1265]. Часто предписывался пост, если это позволяли силы пациента; «дело в том, что чем больше мы кормим нездоровое тело, тем больший вред ему наносим»[1266]. В общем, «человеку полагается есть только раз в день, если лишь он не слишком тощий»[1267].

Анатомия и физиология в Греции медленно прогрессировали, что в значительной мере было обусловлено исследованием внутренностей животных во время гадания. Маленький трактат из Корпуса Гиппократа описывает желудочки, большие сосуды и их клапаны. Сиеннесис Кипрский и Диоген Критский создали описания сосудистой системы, причем Диоген понимал значение пульса[1268]. Эмпедокл выяснил, что сердце является центром сосудистой системы, и описал его как орган, с чьей помощью пневма, или жизненное дыхание (кислород?), переносится кровяными сосудами по всему телу[1269]. Следуя Алкмеону, Корпус принимает мозг за центр сознания и мысли; «С его помощью мы мыслим, видим, слышим и отличаем безобразное от прекрасного, дурное от доброго»[1270].

Хирургия по-прежнему оставалась, как правило, в ведении опытных врачей общего профиля, хотя в личный состав армий входили хирурги[1271]. Гиппократовская литература описывает трепанацию, а ее трактовка вывихов плечевого сустава или челюсти «современны» во всем, кроме обезболивания[1272]. На обетной табличке из афинского храма Асклепия показана складная сумка со скальпелями различного вида[1273]. Небольшой музей в Эпидавре сохранил для нас античные хирургические щипцы, зонды, скальпели, катетеры и зеркала, мало чем отличающиеся от используемых сегодня, а некоторые статуи представляют собой, по-видимому, образцы, иллюстрирующие методы вправления вывихнутого бедра[1274]. Гиппократовский трактат «О враче» дает подробные указания по подготовке операционного помещения, устройству естественного и искусственного освещения, чистоте рук, обращению с инструментами, положению пациента, перевязке ран и т. д.[1275]

Из этих и Других отрывков явствует, что в дни Гиппократа греческая медицина добилась крупных профессиональных и социальных успехов. Прежде греческие врачи переходили из города в город по зову необходимости, подобно своим современникам — софистам или проповедникам нашего времени. Теперь они осели на одном месте, открыли iatreia — «врачевальни», или медицинские кабинеты, — и пользовали больных как у себя в кабинетах, так и у них дома[1276]. Немало было и врачей-женщин, обычно занимавшихся болезнями своего пола; некоторые из них оставили авторитетные трактаты об уходе за кожей и волосами[1277]. Государство не проводило общественного освидетельствования будущих медиков, но требовало от них заверений в том, что они успешно практиковали или обучались под руководством признанного врача[1278]. Городские власти примирили общественную медицину с платной, нанимая докторов следить за здоровьем граждан и оказывать медицинскую помощь беднякам; лучшие из таких государственных врачей получали, подобно Демокеду, два таланта (2 000 долларов) в год[1279]. Разумеется, хватало и шарлатанов, а всезнающих любителей было, как во все времена, в избытке. Как везде и всегда, немалый урон профессии врача наносило занимавшееся ею бесчестное или некомпетентное меньшинство[1280]; и, подобно другим народам, греки мстили медицине за непредсказуемость, высмеивая ее почти столь же часто и не к месту, как и нелюбимый ими брак.

Гиппократ поднял это ремесло на новую высоту, подчеркивая важность врачебной этики. Он был не только практикующим врачом, но и учителем, и приписываемая ему знаменитая клятва была, возможно, предназначена для того, чтобы обеспечить преданность ученика своему наставнику[1281].

Клятва Гиппократа

Клянусь Аполлоном-Целителем, Асклепием, Гигиеей, Панакеей и всеми богами и богинями, призывая их себе в свидетели, что по мере моих сил и способностей буду соблюдать эту клятву и этот договор. Клянусь почитать моего наставника в этом искусстве наравне с родителями; делиться с ним своими средствами к существованию; когда ему нужны деньги, делиться своими; считать его семью своими ближними и преподавать им это искусство, если они того желают, без платы и договора; передать правила, устное учение и всю другую науку моим собственным сыновьям, сыновьям моего учителя и ученикам по договору, которые примут клятву врача, но более никому. Я буду использовать лечение, чтобы помочь больным по мере моих сил и способностей, никогда не причиняя им ущерба или вреда. Я не стану готовить яд, если меня попросят, и не стану подсказывать этого. Равным образом я не дам женщине пессария, чтобы вызвать выкидыш. Но я буду блюсти чистоту и святость моей жизни и моего искусства. Я не буду использовать нож, пусть даже мои больные будут поистине из камня, но предоставлю это тем, кто в этом сведущ. В какой бы дом я ни вошел, я войду туда, чтобы помочь больному, и буду воздерживаться от любого преднамеренного ущерба и вреда, особенно от жестокого обращения с телами мужчин или женщин, невольников или свободных. И что бы я ни увидел и ни услышал, занимаясь своим ремеслом, а также в частных беседах с людьми, если это не подлежит огласке, я никогда не стану этого разглашать, почитая подобные предметы святой тайной. И если я соблюду и не нарушу эту клятву, пусть навеки прославятся меж людьми моя жизнь и мое искусство; но если я преступлю и погрешу против нее, пусть случится со мной обратное[1282].

Врач, добавляет Гиппократ, должен подобающим образом ухаживать за внешностью, содержа тело в чистоте, а одежду в порядке. Он обязан сохранять мягкость, а его поведение внушать пациенту уверенность[1283]. Он обязан:

«Внимательно следить за собой и говорить только то, что совершенно необходимо… Войдя в комнату больного, помни о том, как полагается сидеть, о сдержанности, о своем платье, об убедительности тона, краткости речи, хладнокровии, врачебном такте, самообладании, подавлении беспокойства, готовности делать то, что надлежит сделать… Настоятельно прошу тебя не проявлять излишней черствости, но учитывать, насколько состоятелен твой пациент. Иногда оказывай свои услуги даром, и если будет возможность услужить чужеземцу, испытывающему денежные затруднения, помоги ему во всем. Ибо там, где есть любовь к человеку, есть любовь и к искусству[1284].

Если, вдобавок ко всему этому, врач изучает философию и занимается ею, он становится образцовым представителем своей профессии, потому что «врач, любящий мудрость, равен богу»[1285].

Греческая медицина не обнаруживает значительного прогресса по сравнению с медицинскими и хирургическими познаниями Египта, добытыми за тысячу лет до всевозможных отцов медицины; в вопросе специализации греки, видимо, уступают египтянам. С другой точки зрения, мы должны высоко ценить греков хотя бы за то, что вплоть до девятнадцатого века нашей эры их медицинская практика и теория не претерпели существенных улучшений. В общем, греческая наука продвинулась настолько, насколько это было возможно при отсутствии точных инструментов наблюдения и экспериментальных методов. Она бы пошла дальше, не вмешивайся в нее религия и не расхолаживай ее философия. Во времена, когда многие молодые афиняне с энтузиазмом предавались изучению астрономии и сравнительной анатомии, научный прогресс сдерживало обскурантистское законодательство и процессы над Анаксагором, Аспасией и Сократом; к тому же знаменитый «поворот» Сократа и софистов от внешнего к внутреннему миру, от физики к этике отвлек греческую мысль от проблем природы и эволюции, обратив ее к рассмотрению метафизических и нравственных вопросов. На столетие Греция подпала под обаяние философии, и все это время наука топталась на месте.