V. Суеверия

Между верхним и нижним полюсами греческой религии — олимпийским и хтоническим — бурлил океан магии, суеверия и колдовства; за спинами гениев, которых мы будем восхвалять, стояли массы бедного и простого народа, для которого религия была скорее паутиной страха, чем лестницей надежды. Дело не просто в том, что средний грек принимал на веру рассказы о чудесах — о Тесее, восставшем из мертвых, чтобы сражаться при Марафоне, или о Дионисе, превращающем воду в вино[694]: такие рассказы рождаются в любом народе и образуют часть простительной поэзии, с помощью которой повседневность расцвечивается воображением. Можно даже обойти молчанием стремление Афин заполучить прах Тесея и попытки Спарты вернуть из Тегеи прах Ореста[695]; возможно, чудодейственная сила, официально приписываемая этим останкам, была лишь частью технологии власти. Благочестивого грека угнетало облако роившихся вокруг него духов, готовых и способных — верил он — следить за ним, общаться, с ним, причинять ему зло. Эти демоны вечно стремились проникнуть в него; ему постоянно приходилось быть настороже и исполнять магические церемонии, чтобы их рассеять.

Это суеверие стояло на пороге науки и в известной степени предвосхитило современную бактериальную теорию заболеваний. Всякий недуг был для грека одержимостью враждебным духом; прикоснуться к больному означало заразиться его нечистотой или «одержимостью»; наши бациллы и, бактерии — это модные ныне формы того, что греки называли керами, или маленькими демонами[696]. Так, умерший считался «нечистым»; керы овладевали им раз и навсегда. Когда грек выходил из дома, где лежал покойник, он окроплял себя водой из сосуда, поставленного с этой целью у дверей, чтобы отогнать от себя духа, который завладел усопшим[697]. Эти представления получили распространение во многих сферах, где даже наша бактериофобия едва ли нашла бы себе применение. Половое сношение делало человека нечистым; так же обстояло дело с рождением, родами и человекоубийством (даже непреднамеренным). Безумие считалось одержимостью чуждым духом; безумец был «не в себе». Во всех этих случаях требовалось пройти обряд очищения. Дома, храмы, военные лагеря, даже целые города периодически подвергались очищению, чрезвычайно напоминающему дезинфекцию и совершавшемуся при помощи воды, дыма или огня[698]. При входе в каждый храм стоял сосуд с чистой водой, чтобы пришедшие поклониться богу могли очиститься[699], возможно, посредством суггестивного символизма. Специалистом по очищению был жрец; он умел изгонять злых духов, ударяя по бронзовым сосудам, используя заклинания, магию и молитву; даже преднамеренное человекоубийство могло быть «смыто» при помощи соответствующего ритуала[700]. Покаяние отнюдь не было в таких случаях чем-то необходимым; все, что требовалось, — это освободиться от одержимости злыми демонами; религия была не столько вопросом этики, сколько техникой манипулирования духами. Как бы то ни было, умножение числа табу и очистительных обрядов порождало в набожном греке состояние ума, поразительно схожее с пуританским чувством греха. Мнение, будто греки обладали иммунитетом от понятий совести и греха, едва ли поддержат те, кто читал Пиндара и Эсхила.

Из веры в то, что человек дышит воздухом, который пронизан духами, произошли тысячи суеверий, которые преемник Аристотеля Феофраст обобщил в одном из своих «Характеров»:

«Суеверие — это, конечно, страх перед божественной силой, а суеверный вот какой человек. В день Праздника Кувшинов, омыв руки и окропив себя священной водой, выходит из храма с лавровой веткой во рту и так прогуливается целый день. И если ласка перебежит дорогу, то подождет, пока кто-либо другой не перейдет или пока сам не перекинет три камня через дорогу. Увидев у себя дома змею, он призывает Сабазия, если это — красная змея, а если священная змея, то тотчас же сооружает часовню герою. Проходя мимо камней, помазанных елеем, что стоят на перекрестках, он умащает их маслом из лекифа и, опустившись на колени, падает ниц и только затем уходит. Если мышь прогрызет мучной мех, он идет к толкователю знамений и снов за советом, как поступить. И если тот велит отдать мех в починку кожевнику, то не слушает и по возвращении совершает очистительный обряд… Завидев помешанного или припадочного, он в ужасе плюет себе за пазуху»[701].

(Перевод Г. А. Стратановского)

Простые греки верили и учили верить своих детей во всевозможные привидения. «Знамения» или необычные происшествия, как, например, рождение человеческого или звериного уродца, регулярно повергали в смятение целые города[702]. Вера в несчастливые дни была распространена столь широко, что в такие дни не устраивали свадеб и народных собраний, не проводили заседаний суда, не приступали ни к одному начинанию. Чиханье или запинка могли стать причиной отказа от путешествия или предприятия; заурядное затмение останавливало или обращало вспять армии и приводило великие войны к катастрофическому концу. Кроме того, существовали лица, одаренные способностью к действенным заклятиям; разгневанный родитель, обойденный нищий могли наложить проклятие, способное разрушить чью-либо жизнь. Некоторые лица обладали магическими искусствами; они умели смешивать любовные зелья, или афродисиаки, и посредством тайных снадобий доводить мужчину до импотенции, а женщину до бесплодия[703]. Платон не считал свои «Законы» законченными без правовых предписаний относительно тех, что наносят вред или убивают при помощи магических искусств[704]. Ведьмы — это отнюдь не изобретение средневековья; обратите внимание на Медею Еврипида и Симайфу Феокрита. Суеверие — одно из самых устойчивых социальных явлений; не только его основы, но и его формулы остаются почти неизменными из века в век и из цивилизации в цивилизацию.