Договор о союзе

Договор о союзе

Победа китайской революции радикально изменила ситуацию в Азии: впервые после 1911 г. Китай вновь стал единым государством, и совершить это смогли коммунисты. Это дало мощный импульс борьбе на континенте за национальное освобождение. Вьетнамцы, которые сражались против французов под руководством Хо Ши Мина и его коммунистической партии, не были более изолированы; освобожденные ими зоны в Северном Индокитае теперь имели общую границу с миром, симпатизирующим их борьбе, миром, который простирался до самой Восточной Европы. Их правительство, находящееся в условиях партизанского подполья, было признано в начале 50-х гг. как новым Китаем, так и СССР. Развернулся кризис всей старой колониальной политики европейских держав. Независимость, завоеванная Индией, становилась еще более важным фактором, хотя в Москве и в коммунистическом движении в целом еще не до конца оценили значение этого события[35]. Американский категорический антикоммунизм, породнившийся с колониализмом, переживал свое наиболее тяжелое поражение. Для СССР явилось огромным облегчением, что внезапно Азия оказалась его важнейшим союзником.

Когда Мао приехал в Москву 16 декабря 1949 г., переговоры, которые предстояло вести, были отнюдь не легкими. Сталин оказался лицом к лицу с человеком, о котором ему много говорили, отзываясь не всегда похвально, но которого он никогда не встречал ранее: это был представитель страны, культура которой фундаментально отличалась от его собственной; руководитель революции, которая была осуществлена под лозунгами, позаимствованными из той же самой доктрины, но которая была во многих своих аспектах чрезвычайно далека от русской революции, даже если их развитие часто оказывало влияние друг на друга и переплеталось. Мао никогда не входил в органы Коминтерна и не бывал никогда в Москве; болee того, он никогда не выезжал до того из Китая. Сталин столкнулся на этот раз с вождем коммунистов, который в отличие от почти всех других не имел по отношению к нему никакого комплекса ученика, обращающегося к учителю, что бы там Мао ни говорил в своих речах. Однако этот незнакомый ему китаец искренне восхищался им прежде всего потому, что Сталин сумел добиться того, что Мао считал обязанным совершить в Китае. Сталин руководил созданием могущественного государства, исходя при этом из своих собственных идей и критериев, а не из толкования классических трудов великих предшественников, будь то Маркс или Ленин, на которых он ссылался. И это восхищение со стороны Мао не уменьшалось /373/ ни при каких обстоятельствах, даже тогда, когда миф о Сталине был развеян[36].

В Москве Мао играл роль самого выдающегося гостя на торжественном собрании, посвященном пышному празднованию 70-летия Сталина, где присутствовали также и другие руководители коммунистов, прибывшие по этому случаю в советскую столицу. Он взял слово для того, чтобы «приветствовать то единство рабочего класса всего мира, никогда не осуществлявшееся ранее, которое реализовано под руководством товарища Сталина»[37]. После этого дня Мао вынужден был еще надолго задержаться в советской столице, куда к нему прибыл Чжоу Эньлай: прошло два месяца с момента приезда до того, как он сумел заключить соглашение со Сталиным.

Два месяца — это много даже для самых трудных переговоров. Вероятно, они не были заполнены только дискуссиями. Сталин имел весьма своеобразную манеру обращаться с гостями. Случалось, что им приходилось в течение многих дней ожидать приглашения, а затем их внезапно приглашали к нему[38]. Можно предположить, что такая система служила ему для того, чтобы лучше изучить своих оппонентов. Когда же Сталин считал это необходимым, он умел очаровывать даже наиболее искушенных визитеров своим предупредительным вниманием[39]; для Мао он сделал то, чего никогда не делал, — явился лично на прием, посвященный китайской делегации, в гостиницу «Метрополь»[40]. Переговоры тем не менее были долгими и трудными. Мао их описывал так: «Мы использовали две тактики: первая заключалась в том, чтобы вести обсуждение тогда, когда другая сторона вносила предложения, с которыми мы не были согласны, вторая определялась тем, что мы принимали их предложения, если они продолжали настаивать»[41]. Другими словами, это были тяжелые переговоры, в ходе которых китайцы сохраняли твердость своих позиций до последней возможности, отказываясь от дальнейшего сопротивления лишь в случае прямой угрозы разрыва.

От Мао мы узнали и то, какие пункты вызывали разногласия: железные дороги в Маньчжурии, которые на основе Ялтинских соглашений были превращены в совместное советско-китайское владение; смешанные предприятия, то есть общества с совместным капиталом, которые Сталин хотел учредить по примеру того, что было сделано в ряде стран Восточной Европы; границы, то есть, возможно, советские базы, полученные СССР в Порт-Артуре и Дальнем (из этого рассказа отнюдь не явствует с определенностью, выдвигал ли уже тогда Мао территориальные претензии, которым суждено было стать причиной конфликта между двумя странами во второй половине 60-х гг.)[42]. Сталин проявил определенные колебания в выборе ответа на китайское предложение заключить прямой открытый союз.

Однако все это дело завершилось 14 февраля 1950 г. подписанием договора, который обязывал оба правительства бороться против любой /374/ угрозы агрессии со стороны Японии или «любого другого государства, которое прямо или косвенно объединилось бы с Японией»; даже в том случае, если агрессия будет предпринята против одной из двух стран, они обязывались предоставлять друг другу любую помощь, включая военную, для ее отражения. В соответствии с этим же документом Китай и СССР устанавливали тесное экономическое сотрудничество. Для начала Москва предоставила Китаю кредит в размере 300 миллионов долларов под один процент в год; цифра была умеренной, но с учетом возможностей СССР совсем немалой. Железные дороги и база Порт-Артур должны были быть возвращены Китаю в 1952 г., порт Дальний — в 1950 г. Несмотря на китайское сопротивление, ряд смешанных обществ был учрежден в последующие месяцы для поиска и разработки месторождений нефти и редких металлов, а также для управления тремя воздушными линиями, связавшими Пекин с советскими городами Алма-Атой, Иркутском и Читой[43].

Сталин подозревал в Мао нового Тито, или, лучше сказать, таково былo впечатление Мао, вынесенное им из общения со Сталиным, которое ему вспоминалось и много лет спустя[44]. Китайские руководители повели себя достаточно ловко, чтобы рассеять это возможное недоверие. В своих письмах они признавали за СССР право на первенство и на роль главы «антиимпериалистического фронта». Начиная с конца 1948 г., как только Мао сделал свой выбор лагеря, китайцы заняли вполне определенную позицию и в столкновении между Москвой и Белградом, приняв советские тезисы и, следовательно, осуждение Югославии, провозглашенное Коминформом. Они не вступили в Коминформ, но нам в действительности неизвестно, делалось ли когда-либо такое предложение. Основные китайские руководители, сам Мао, Лю Шаоци и Чжу Дэ, написали тем не менее ряд статей для газеты Коминформа и согласились на ее распространение в Китае на китайском языке в количестве 100 тыс. экземпляров[45]. В конце 1950 г., когда Сталин предложил Тольятти стать секретарем организации, последний его спросил, присоединятся ли к Коминформу и китайцы. Сталин ответил отрицательно, пояснив, что китайцы предпочитают оставаться вне его; казалось, однако, что он подыскивал подходящее объяснение для такого решения, ссылаясь на специфическую роль, которую Китай призван играть в Азии[46].