СССР и социализм

СССР и социализм

Некоторые заключительные соображения о советском обществе, каким оно предстает через 60 лет после породившей его революции, обусловливаются тем, что это общество, которое одновременно оспаривают и копируют, продолжает оставаться предметом обсуждения. Определений много – апологетических или полемических, – но на них больше влияют политические страсти, чем объективное изучение. Московская идеология желает представить СССР первым государством, в котором трудящиеся массы прямо осуществляют политическую власть. Это утверждение не подтверждается анализом фактов. Оно опровергается иерархической структурой общества. Впрочем, даже в Москве Советское государство больше не представляется государством рабочего класса. Отсутствие народного участия в руководстве общественной жизнью – болезнь, от которой страдает страна. Эта мысль проскальзывает даже в официальных документах.

В этом обществе существует руководящий слой. Мы неоднократно отмечали его существование и пытались проследить его появление, формирование и консолидацию. Тем не менее нам кажется необходимым избегать достаточно поспешных его характеристик. Наиболее распространенное определение, ставшее почти общим местом, отождествляет его с бюрократией. Но поскольку вся производственная и общественная жизнь огосударствлена, этот тезис рискует превратиться в тавтологию, пусть даже и небесполезную: он означает только, что это общество ограничено и управляемо. Каждый, кто занимает какую-либо должность, в том числе и в экономике, является функционером вертикального государства. Это может помочь /540/ нам понять явление бюрократизации, столь характерное для советской действительности, но мало или ничего не говорит о природе и составе этого широчайшего слоя бюрократии, который уже из-за своих размеров довольно дифференцирован. С другой стороны, распространение бюрократического аппарата в большей или меньшей степени – общее явление для всех современных обществ.

На наш взгляд, мало что дает определение «новый класс» (кое- кто прямо говорит о «новой буржуазии»), которое получило некоторое распространение с тех пор, как его использовал югослав Джилас. Когда используют концепции, оказавшиеся пригодными для анализа других исторических ситуаций, утрачивается своеобразие советского феномена. Это определение могло бы лишь помочь выяснить направление новой классовой борьбы, которая развивается или может развиться в СССР. До сих пор предпринятые попытки проанализировать в этом ключе историю Советского Союза или его сегодняшнюю действительность, напротив, не прибавили наших знаний, потому что не выявили специфику советского развития в прошлом и настоящем.

Руководящий слой, сформировавшийся в советском обществе, в действительности не класс, по крайней мере в марксистском понимании этого термина. Хотя его положение в государстве позволяет ему широко пользоваться орудиями производства и ресурсами страны, это особое отношение к средствам производства не определяет его сути. Этот слой совпадает лишь частично с привилегированными слоями, которые все же существуют, или с обладателями наибольшего социального престижа: ведь есть многочисленные группы артистов, ученых, интеллигенции, которые имеют лучшее материальное положение или более известны из-за своей деятельности, но все же не входят в него. Такой разрыв сам по себе – источник конфликтов и проблем в стране.

Настоящая характеристика этого слоя заключается, напротив, в его политическом происхождении: партия, ставшая построенным по иерархическому принципу орденом. Оба термина очень важны для интересующей нас проблемы. Будучи партией, превратившейся в руководящий институт государства, КПСС стремится собрать в своих рядах всех, кто «что-нибудь значит» в советском обществе: от руководителя научно-исследовательского института и известного писателя до космонавта или чемпиона в спорте. В этом смысле партия в целом представляет собой стержень, пронизывающий все общество, включая и рабочие массы на заводах и фабриках. Однако концентрация власти внутри иерархически построенной партии очень изменяется по мере продвижения по ступенькам пирамиды, построенной в соответствии с этой иерархией, от массовой основы до правительственной олигархии. Точнее говоря, руководящий слой общества можно отождествить с руководящим партийным аппаратом. Отсюда и наиболее яркая его черта: отдельные лица, доказавшие политическую верность, допускаются в него и постепенно поднимаются, /541/ пройдя длительный отбор, но все равно их положение так и остается подчиненным.

То, что партия провозгласила (в Конституции 1977 г.) нерушимым законом свое право управлять государством, не должно скрывать от нас действительный источник ее силы, а также силы правящего слоя, волю которого выражает партия. КПСС, состоящая из 15 млн. человек, представляет все социальные слои и национальные группы советского общества. Такое количество членов не просто формальность. Партия глубоко связана с основными слоями общества благодаря как социалистическим, так и националистическим мотивам, лежащим в основе ее деятельности. Она окрепла во время трагических событий (важнейшее из них – война), которые затронули судьбы каждого. Ее идеология (хотя партия и видит, что сейчас к ее догмам относятся скептически и безразлично) десятки раз просто и доступно объясняла ужасные испытания, пережитые страной. Несмотря на свое господствующее положение, партия никогда не ограничивалась жесткими социальными рамками, что препятствовало строгому разделению общества на классы. Хотя сфера привилегий и стремится расшириться с ростом уровня жизни, общество сохраняет отпечаток своей первоначальной эгалитарности, которая долгое время проявлялась прежде всего во всеобщей бедности и сейчас еще заметна, в особенности в сравнении с самыми богатыми странами развитого капитализма.

Все это факторы силы. Однако рядом с ними есть не менее явные факторы слабости. Руководящий аппарат общества в действительности не в состоянии бороться с распространением гражданских свобод, с политической демократией, с борьбой и движением идей – со всеми явлениями, которые считаются потенциально опасными, способными поставить под удар единство страны и ее исторические завоевания (возможно, поэтому их стремятся отождествить с существующей иерархией власти). СССР все еще управляется посредством жесткой цензуры, довольно большого репрессивного аппарата, при постоянном нарушении прав, формально признанных за гражданами. Такие методы не допускают демократии даже в партии. Ее действительное функционирование остается авторитарным, а ее жизнь по большей части изолирована от усиливающейся в мире борьбы идей, захватившей сейчас и другие коммунистические партии, и широкие национально-освободительные и социальные движения.

Последний вопрос, который постоянно поднимается в идеологических и политических дебатах: какое отношение имеет это общество к социализму? Дискуссия ведется, в первую очередь, теми, кто придерживается социалистических идеалов. На дискуссию так влияли конъюнктурные соображения, что вести ее объективно не было возможности. Когда нет всеми принятых критериев социалистического общества, дискуссия подвержена всякого рода двусмысленностям. Так, китайцы считают, что СССР перестал быть социалистическим, когда вступил с ними в конфликт: при Сталине это было социалистическое государство, /542/ при Хрущеве – нет. Сталин точно так же считал, что Югославия перестала быть социалистической в тот день, когда воспротивилась его воле. В самой мысли, что страну можно провозгласить «социалистической» или «несоциалистической» – вместо того чтобы изучать исторические преобразования, их противоречия и проблемы и в этих рамках искать социалистические элементы, – чувствуется отражение сталинских концепций, согласно которым в какой-либо стране социализм однажды считается «построенным». Следовательно, мы не приблизились к такому историческому видению (единственному, которого мы можем придерживаться), согласно которому рождение и гибель различных общественных формаций – это достаточно сложные процессы, не ограниченные рамками одной страны, где элементы предшествующих и новых структур долго комбинируются в сложных и изменяющихся отношениях.

Сам вопрос, является ли СССР социалистическим государством, сейчас имеет скорее политическое, чем историческое значение. Если в поисках ответа сравнить идейные предпосылки революции и современную действительность, нетрудно увидеть, как они далеки друг от друга. Кто мог бы сегодня серьезно говорить о «нетайной» дипломатии, о руководстве общественной жизнью, доступном обычным людям, как об этом говорилось в партийных программах 1917 и 1918 гг.? Кто мог бы отождествить нынешние Советы с теми, для которых требовали «всю власть» в Октябре? Кто узнает в централизованной государственной экономике цель, которую преследовали большевики, когда требовали «рабочего контроля» на заводах? Однако в истории не первый раз случается, что люди своими действиями уводят себя далеко от цели, которую они намеревались достигнуть. Это недостаточная причина для отрицания ценности той или иной цели. Люди должны понять, каким образом, из-за какого субъективного выбора и какой объективной необходимости это произошло.

Социалистические идеалы родились в рамках рабочего и демократического движения Западной Европы. Общественные свободы и политическая демократия были незаменимыми элементами этих идеалов. В СССР их нет. Это констатируют сегодня западноевропейские политические течения, – включая и коммунистов, – отстаивающие социалистические идеи, когда заявляется, что в СССР «нет социализма», или что «это не тот социализм, который они хотят», или что они отвергают эту модель социализма. Здесь важно уточнение ориентации, целей, ценностей, от которых они не намерены отказываться. В сущности, такие заявления означают, что эти силы не считают советскую модель, по крайней мере сегодняшнюю, целью своей политической борьбы – тезис, который должен определенно повлиять на их будущее развитие и, может быть, на развитие СССР. Это, конечно, еще не анализ советского общества или других обществ, которые, подобно китайскому, в свою очередь, ставя своей целью социализм, не ограничивают себя этими пределами.

Во всяком случае, в СССР и – с некоторыми изменениями – /543/ в других странах упрочилась новая общественно-историческая формация. Она сформировалась в ходе решения проблем развития –индустриализация, экономический рост, распространение массовой культуры – в районе мира, который не знал современной экономики. Эти проблемы стоят в нашем веке перед большей частью человечества. Капиталистический путь, по которому шла промышленная революция народов Западной Европы и американских колоний, оказался во время исторической проверки менее универсальным, чем заставляла верить культура, рожденная этой революцией. Бурный процесс, сопровождавший решение этих задач, изменил самое концепцию социализма. К этому выводу приходишь, когда анализируешь агитационное значение сталинского лозунга о «социализме в одной, единственной стране»[6].

Уравнительные идеи социалистического толка продемонстрировали, с другой стороны, огромную способность мобилизовывать энергию народа для национального развития. Если результат и кажется достаточно далеким от первоначальных целей, стимулирующую силу этих идеалов нельзя свести просто к иллюзорному значению современного мифа. Родился новый способ производства. Было бы ошибкой идеализировать его, как это долго делалось в пылу политических дебатов. Наоборот, справедливость побуждает сказать, что он еще не может, как этого требовала первоначальная концепция социализма, дать свободному человеку право работать на себя и пользоваться плодами своего труда. Однако нельзя игнорировать того, как в ходе эволюции этих обществ новые социальные права человека – право на труд, образование, отдых, социальное обеспечение – настолько пробили себе дорогу, что влияют на коллективную жизнь и образ мышления и в странах с совсем другим типом развития. Необходимо иметь ясное представление о границах этих новых исторических решений, учитывая их своеобразие.

Установив эти границы, необходимо выяснить, насколько они преобразовали или исказили (назовите как угодно) социалистические идеи, порожденные культурой Западной Европы. Согласиться со сталинским тезисом, что социализм уже построен в СССР или в любой другой стране и безусловно является лишь социализмом «реальным», – значит унизить тех, кто разделяет социалистические убеждения. Это значит согласиться с обескураживающим выводом, что сам СССР не может выйти за эти границы или что мир должен отказаться от своей богатой истории, чтобы в свою очередь идти вперед по убогой колее сталинизма.

Однако не менее бесплодна попытка выбросить советский опыт из истории социализма нашего века и из социалистического опыта, скорее практического, чем теоретического, бесплодна уже хотя бы вследствие роли Советского Союза в распространении социалистических идей в мире. Подобная операция помешала бы понять один из главных источников противоречий советского общества. Сегодня стимул к изменениям порождается в СССР неосуществленностью /544/ основных ценностей социалистической и коммунистической традиции именно потому, что эта традиция продолжает там провозглашаться.

Советское общество никогда не было статичным, даже в последние годы стабильности. Еще и сейчас ему предстоит решать, насколько структуры, рожденные в чрезвычайные годы и нацеленные на развитие, могут соответствовать потребностям великой, теперь уже развитой страны, обладающей полностью организованным населением, огромным промышленным аппаратом, массовым образованием, широкой сетью научных учреждений, однако страдающей не только из-за специфических проблем развития страны, но и из-за более общих проблем современного мира (экология, возрастающая социализация экономики, нехватка энергетических ресурсов, развивающаяся техника невероятных возможностей, аграрный кризис как часть более общих трудностей обеспечения продовольствием быстро увеличивающегося человечества). Решения, принимавшиеся в прошедшие годы, кажутся малоподходящими для новых задач. Новые ответы запаздывают. Даже реформа управления экономикой, проведенная Косыгиным в 1965 г. как важнейшее мероприятие его правительства, если и позволила ослабить самые тугие путы управления, все еще по существу очень централизованного, почти не изменила функционирование механизмов производства и обмена, не устранила недостатков, которые проявились уже в ходе индустриализации. Новой эволюции требуют не только те, кто нетерпим к затянувшемуся господству старых бюрократических нравов и удушающим запретам, которыми живет общество, требует не только идейная и политическая борьба во внешнем мире, где уже не многие согласны признать универсальный характер советского общества. Этого требуют рост его производительных и интеллектуальных сил, отношения между нациями и социальными группами, мировая ответственность, которую взял на себя СССР, достигший своей великой мощи.

Произойдут ли новые изменения, как и когда – эти пророческие вопросы не укладываются в рамки нашей работы. Однако я верю, что можно выразить только одно убеждение. Когда появятся ответы, то их даст само это общество, прошедшее такой трудный путь. Их не смогут дать те люди внутри страны или вне ее, кто считает возможным зачеркнуть или игнорировать эти 60 лет ее истории. /545/