Совещание 64 коммунистических и рабочих партий

Совещание 64 коммунистических и рабочих партий

Спустя несколько недель в Москве состоялось международное Совещание коммунистических и рабочих партий. Поводом для сбора наиболее авторитетных представителей всех 64 партий стала торжественная церемония 40-й годовщины Октябрьской революции. Прибыл и Мао во главе высокопоставленной китайской делегации.

Совещание, проводившееся спустя более 20 лет после последнего Конгресса Коминтерна в 1935 г., стало важнейшим событием для коммунистического движения. Оно было созвано, чтобы найти общий путь выхода из кризиса, последовавшего за XX съездом. После неудачного опыта Коминформа эта инициатива напугала некоторые компартии (итальянскую, польскую) как новая попытка создать централизованную международную организацию[62]. Несмотря на недоверие, участвовали все. Югославы прислали делегацию, но Тито не приехал.

Совещание проходило в обстановке секретности и состояло из /463/ двух этапов. 14–16 ноября достоялось совещание 12 правящих партий — советской, китайской, албанской, болгарской, чехословацкой, корейской, немецкой, монгольской, польской, румынской, венгерской и вьетнамской. Югославы не захотели ни участвовать в совещании, ни подписать его заключительную Декларацию, так как не одобряли ее содержание и боялись снова оказаться втянутыми в международный блок. Они участвовали во втором совещании, где были все партии (16–19 ноября). На нем был принят только Манифест мира[63]. Главная роль на совещании принадлежала советским и китайским представителям. Они редактировали «документ двенадцати», исходя из первого советского наброска, к которому китайцы добавили много поправок. Так родился окончательный текст, который и был представлен от имени партий. Обе партии провели консультации с важнейшими партиями, включая и тех, кто не входил в группу «двенадцати», но должен был сам решить, одобрять декларацию или нет[64].

После потрясения, вызванного XX съездом, совещание стало демонстрацией единства, скорее формального, чем реального. Если и были иллюзии, то сохранялись они недолго — результаты оказались эфемерными. XX съезд был не только признаком кризиса, но и целебным толчком, который вскрыл проблемы, созревавшие много лет. Разногласия отразили реальные противоречия больших и малых стран, различных политических сил, распространение революционных процессов в мире, огромное богатство их форм и содержания, которое нельзя было сводить к единым стратегическим и тактическим формулам. Однако основные противоречия не были обсуждены.

Особую озабоченность вызывало одобрение документа как символа единства, сделавшегося почти самоцелью. Конкретные проблемы были не разрешены, а спрятаны за двусмысленными и расплывчатыми формулировками, которые должны были удовлетворить всех. Многообразию путей и форм строительства социалистического общества были противопоставлены некоторые «общие закономерности», одинаковые для всех[65]. Возможность «мирного» перехода упомянули, чтобы не противоречить тезисам XX съезда, но это сформулировали с большой осторожностью. Китайцы посоветовали советским представителям говорить о ней из тактических соображений, сами они не слишком в нее верили[66]. Чтобы установить, что является главной опасностью для коммунистической теории — «догматизм» или «ревизионизм» (под «догматизмом» понималось повторение старых концепций, под «ревизионизмом» — опасные новаторские тенденции[67]), каждое слово тщательно взвешивалось. Поэтому текст получился сумбурный и противоречивый. Позднее Мао назвал его Манифестом коммунистического движения[68], то есть документом, претендующим на универсальность. В действительности он лишь вызвал новые разногласия, так как каждый толковал его по-своему.

Вместо полезной общей дискуссии главы каждой делегации произносили свои речи. Только два оратора попытались провести сопоставление идей: Мао и Тольятти. Глава китайцев, которого выслушали /464/ с вежливым молчанием, захотел придать всему движению вдохновляющую идейную перспективу, одушевленную историческим оптимизмом. Он выразился образно: «ветер с Востока» одолевает «ветер с Запада». Победа предопределена потому, что старый мир умирает, а новый рождается. Он пригласил всех «разбить противников стратегически», так как им все равно предстоит исчезнуть. «Тактически» приходится учитывать их временную силу, но все они (он произнес свою самую знаменитую метафору) — «бумажные тигры». В своих рассуждениях он даже привел старый тезис Молотова о том, что атомная война не остановит прогресса, так как если половина человечества и погибнет, то другая останется и построит социализм[69]. Он удивил всех присутствовавших, но не убедил их. Мао заявил, что коммунистическое движение должно иметь своего «вождя» — СССР. Этот тезис китайцы пропагандировали уже год, они хотели узаконить его в заключительном документе, хотя в конце своей речи Мао сказал несколько теплых слов в адрес поляков и югославов, отвергавших эту гегемонистскую концепцию[70].

Маоистская концепция вождя, естественно, не была принята итальянцами. Тольятти выступал совсем не так, как Мао. Он заявил: «Для того чтобы наше движение развивалось как великое движение масс, необходима высокая степень самостоятельности отдельных партий». Он пришел к этому выводу на основании собственного опыта той «новой партии», которую итальянские коммунисты создавали более десяти лет, а не на основании изучения обобщений заключительного документа. Тольятти привлек внимание к опыту ИКП, ценному для тех партий, которые стремятся стать «крупной политической силой», способной утвердиться с «собственной программой руководства обществом» и открыть тем самым «новые пути продвижения к социализму». Он предупредил, что на совещании легко создать впечатление единства по общим формулировкам, но это бессмысленно[71].

Итальянские предложения были встречены большинством враждебно. Незадолго до окончания работы поднялся французский делегат Дюкло и сказал, что платформа Тольятти должна быть отвергнута как «ревизионистская». Некоторые делегаты присоединились к нему. У итальянцев создалось впечатление, что атака была согласована с советскими руководителями, но им не удалось добиться разъяснений[72].

Этой полемикой и завершилось совещание. На нем не было создано никакого международного органа. Партии ограничились соглашением издавать в Праге коллективный ежемесячный журнал. Итальянцы были и против этого. Они предложили открыть прессу каждой партии для иностранных публикаций, чтобы продолжить дискуссию. Однако заключительный эпизод показал, что коммунистическое движение и его главные центры против продолжения настоящей дискуссии. Совещание оказалось попыткой заменить старые международные организации общим форумом, на котором можно было бы давать политические указания, имеющие ценность для каждой партии. Как показал опыт, эта затея не имела успеха. /465/