Заковывание Восточной Европы в цепи
Заковывание Восточной Европы в цепи
Но отлучение Тито Сталин считал недостаточным. В условиях резкого поворота международной ситуации от войны антифашистской к войне «холодной» крупнейшие коммунистические партии проявили себя как политические организации, имеющие сложную внутреннюю специфику. Политическая жизнь внутри них почти повсюду отражала сочетание двух тенденций. Одна была представлена так называемыми «москвичами», старым племенем сторонников СССР, а вторая – выразителями национального пути[36]. Очерченные таким образом различия грубо и схематично описывают реальное положение дел, но они позволяют ухватить суть вопроса. Существовало и много других проблем и побудительных мотивов, действие которых определяло новый характер диалектики партийной жизни, например смена поколений, проблемы руководства, национальные противоречия. В целом же партии превращались в это время в подлинно массовые организации. И в каждой стране проявилась эта борьба тенденций, хотя велась она в различных формах и поводом к столкновениям служили различные вопросы.
В албанской партии, рожденной в период войны, группировка, считающая необходимым вступление в югославскую федерацию, противостояла другой группе, ревностно отстаивающей национальную независимость; эти острые разногласия привлекли внимание Сталина, и он неоднократно требовал объяснений от Белграда еще до того, как развернулся его конфликт с Тито[37]. Политические противоречия существовали также в руководстве болгарской и румынской партий. В других случаях, как это было в Венгрии, речь шла прежде всего о личном соперничестве[38]. Создание Коминформа, осуждение Тито, явное возвращение к принципу вертикальной дисциплины и повиновению указаниям сверху в коммунистическом движении, объявление национализма чрезвычайной «опасностью», присутствующей повсюду, создали новые причины для подозрительности и расколов /352/ в отдельных организациях. Примером тому является компартия Чехословакии, в то время единая, несмотря на значительные трудности в отношении между ее чешским и словацким крылом: во второй половине 1948 г. в ней возникли искусственно вызванные острые столкновения, участники которых претендовали на роль критиков, требующих учесть «уроки» югославского дела[39].
Еще более открыто и остро обозначился политический конфликт в польской партии, и произошло это также после осуждения Тито. Генеральный секретарь партии Гомулка был в прошлом профсоюзным деятелем; он вышел на авансцену движения в период Сопротивления и продолжал чутко улавливать настроения и надежды страны, видеть ее проблемы. Уже по поводу создания Коминформа он испытывал определенные сомнения, в период же конфликта с югославами он предлагал в последний момент выступить с посреднической миссией[40]. Когда югославы все же были изгнаны, Гомулка прежде всего стремился избежать того, чтобы их осуждение повлекло какие-либо политические последствия внутри его собственной партии. Он заботился о том, чтобы по двум вопросам позиции оставались неизменными, так как их он считал решающими: во-первых, необходимо защищать национальные чувства и надежды польского рабочего движения, которые разделяет подавляющее большинство его сограждан; во-вторых, нельзя проводить коллективизацию в польской деревне и вообще решать аграрный вопрос борьбой с кулаками. Кроме того, он продолжал защищать также свое отношение к слиянию с социалистами, необходимость уважать их убеждения и идеалы, особенно в области национальных устремлений[41]. Такая позиция не была одобрена в Москве, ее не разделяло и большинство деятелей в верхах польской партии. Гомулка пришел в столкновение с большинством других партийных руководителей, которые видели в его позиции «явное сходство» с тезисами югославских лидеров[42]. Гомулка был отстранен от основных политических постов, как и вся группа его сторонников.
Более простые причины лежали в основе столкновений внутри албанской партии. Однако отношения между двумя группировками были весьма напряженными: один из руководителей партии, настроенный враждебно к идее федерации с северным соседом, был убит осенью 1947 г.[43] Осуждение Тито дало «свободный выход антиюгославским чувствам»[44], существовавшим в Албании. Дзодзе, глава течения, которое относилось к Белграду благожелательно, был очень быстро лишен всех постов, а вместе с ним были лишены постов и все основные сторонники его политической позиции. В Тиране с тех пор решительно преобладала антиюгославская линия. Албанские руководители ни при каких обстоятельствах не отступали от нее ни на шаг все последующие годы, хотя расплачиваться им приходилось за это изоляцией от остального мира.
Применение насилия во внутрипартийной борьбе не было исключительным случаем, присущим одной только Албании. На фоне конфликта /353/ с Югославией в различных партиях развернулась борьба, которая привела к трагическим политическим судебным процессам, состоявшимся в период между июнем и декабрем 1949 г. В качестве обвиняемых на них фигурировали деятели коммунистического движения, занимавшие ранее самое видное положение в своих партиях; помимо албанского деятеля Дзодзе, в этом положении оказались мадьяр Райк и болгарин Костов, вместе с каждым из которых на скамье подсудимых находилась более или менее многочисленная группа его предполагаемых сообщников.
Несмотря на последующее разоблачение ошибок, еще и сегодня не собраны многие данные об этих событиях (если исключить «дело Дзодзе»), необходимые для воссоздания верной политической ретроспективы этих жутких юридических спектаклей. Трудно также с точностью выявить степень и долю ответственности за эти события местных деятелей и советского руководства. Какой бы ни была настоятельной необходимость установить в целях нашего исследования роль СССР в этих судебных процессах, однако в любом случае мы можем утверждать с уверенностью: его вмешательство имело решающее значение.
Сама глубинная основа происходящего, связанная с сутью сталинской концепции, была точно та же, что и в Советском Союзе но второй половине 30-х гг., когда там с помощью насилия была подавлена последняя возможность вести политическую борьбу. Согласно этой концепции, в возникновении любых трудностей необходимо искать, но выражению Ракоши, «руку врага»; в этих трудностях необходимо видеть проявление классовой борьбы, которая, по словам Сталина, все более усиливается в ходе строительства социализма[45].
Советский Союз подстрекал проведение политических процессов, которые должны были продемонстрировать так называемую опасность титоизма. Антиюгославское наступление велось на основе политических обвинений, увязываемых с отказом Тито предстать перед судилищем Коминформа: с этого момента он был превращен в символ возможного международного сопротивления сталинскому курсу, точно так же как некогда Троцкий выступал в этом качестве внутри СССР. Все обвиняемые крупных политических процессов были поэтому объявлены «агентами» Тито: они фигурировали именно как платные наемные агенты, а не как выразители проюгославской политической линии, поскольку обвинение такого рода могло бы лишь возвеличить их как политических лидеров. Отсюда отнюдь не вытекает, что Райк и Костов действительно симпатизировали Белграду[46], точно так же, как совершенно очевидно, Бухарин и Рыков не испытывали симпатий к Троцкому в 1936 г. Сам же Тито, опять по аналогии с Троцким, рассматривался не как политический противник, а как продажный прислужник империалистических правительств и агент зарубежных секретных служб; все, что могло показаться его политической победой, превращалось в глазах общественности /354/ в простой результат преступного заговора, для раскрытия которого необходима бдительность.
Идентичными тому, что использовалось в Москве на процессах 1936–1938 гг., были также и полицейские методы морального шантажа и физических пыток для получения свидетельских показаний, которые становились затем единственным доказательством обвинений и которые служили также разоблачительным материалом титоистского заговора, хотя все, что говорилось о нем, было путанным и неясным[47]. Только в одном случае эта механика не сработала: болгарский деятель Костов заявил о своей невиновности, как только оказался в суде перед лицом публики[48]. Но и он был осужден на смерть наравне со всеми остальными.
Эти процессы управлялись из Москвы: организаторами и руководителями так называемых расследований были советские советники, которые отвечали за свои действия не перед местными правительствами, а прямо перед министерством Берии, секретнейшим учреждением, в функциях которого переплетались задачи политической полиции и шпионского центра[49]. Доклады советников не подлежали перепроверке и контролю, поскольку они составлялись на основе информации, полученной из источников, доступных исключительно данному ведомству. Таким образом, над этими процессами витала тень беспощадной борьбы с американским и английским шпионажем. Между секретными службами западных держав и Советского Союза в годы войны было налажено сотрудничество, которое расширилось в процессе развития европейского Сопротивления; но по самой своей природе они с неизбежностью первыми вступили во взаимную борьбу, еще до того как отношения между победителями изменились. Некоторые из наиболее знаменитых советских агентов, такие как Треппер и Радо, которые были глубоко вовлечены в антифашистскую борьбу и имели весьма тесные связи с секретными службами других стран, попали в тюрьму в Москве вскоре после победы[50].
Центральным персонажем, к делу которого первоначально были пришиты белыми нитками «дело Райка», затем целый ряд репрессивных акций в Чехословакии и Польше, был Ноел Филд, бывший американский дипломат, в то же время советский агент, участник Сопротивления. Его объявили шпионом США. В действительности он, может быть, вел так называемую двойную игру[51]. Но не в этом дело. Возведение обвинений на Филда нужно было для того, чтобы бросить тень на все международные связи, которые установились в ходе антифашистской борьбы между Востоком и Западом Европы, а затем и для полного разрыва этих связей, включая и контакты между прогрессивными движениями. Следствием «дела Райка» во многих восточноевропейских странах стали массовые аресты коммунистов, которые в период нелегальной работы и Сопротивления приобрели опыт борьбы на Западе Европы в составе единого антифашистского фронта (в частности, репрессии коснулись бывших интербригадовских волонтеров гражданской войны в Испании). /355/
Так же как и в Москве в 1936–1938 гг., подлинные причины дебатов по политическим вопросам, которые велись в кругу руководителей отдельных партий, проявились в ходе процессов (если они вообще как-либо проявились) в столь искаженном виде, что понять их суть стало почти невозможно. В обвинениях против Райка проект федерации, выдвинутый Димитровым, был представлен как план создания вокруг Югославии военного блока буржуазных государств, который бы «пользовался поддержкой Америки и был бы направлен против СССР». Идея приписывалась не Димитрову, который к этому времени был уже мертв, а Тито[52]. Единственной политической ошибкой, которую Костов согласился признать, было противодействие, как это делали и югославы, советскому экономическому давлению на Болгарию, но именно это и не фигурировало среди пунктов обвинений, выдвинутых против него[53]. В этой связи весьма важно было бы установить, где формулировки обвинения вырабатывались – на месте или же в Москве, советскими советниками или лично Сталиным, который наверняка следил пристально за всеми этими событиями. Таким образом, судебные процессы служили определенной политической цели; утверждению сталинизма на всем пространстве Восточной Европы, которая находилась под советским влиянием.