Старые и новые черты сталинизма

Старые и новые черты сталинизма

В начале войны у Сталина и его правительства имелись серьезные опасения за прочность внутреннего фронта. С первых же военных дней все граждане, владевшие индивидуальными радиоприемниками (в то время, по правде говоря, таких было немного), обязаны были сдать их: разрешалось держать только громкоговорители радиосети, которые передавали лишь официальные сообщения и программы из Москвы. Это был период, когда под суд военного трибунала отдавались «распространители ложных слухов, вызывающих панику среди населения». Первым Указом Верховного Совета СССР в подобных случаях предусматривалось наказание в виде лишения свободы сроком от двух до пяти лет. Вскоре, однако, дела такого рода были переданы на рассмотрение органов НКВД, которые применяли против виновных самые суровые меры, установленные законом об «антисоветской агитации с контрреволюционными целями»[55]. Агенты НКВД с подозрением прощупывали солдат и офицеров, которым удавалось, прорвавшись сквозь кольца немецкого окружения, выйти в расположение советских войск. /171/ Оставив наконец позади мытарства скитаний и боев во вражеском тылу, изможденные бойцы вынуждены были проходить унизительную проверку, за которой мог последовать и арест. Военные части НКВД мужественно сражались в первые месяцы войны. Им поручалось поддержание порядка в городах, над которыми нависала самая большая угроза. При этом, однако, эти соединения неизменно составляли отдельный вид вооруженных сил, из-за чего не раз возникали субординационные недоразумения с общевойсковым командованием[II]. Наконец, повсюду в армии существовали «особые отделы» НКВД, выполнявшие полицейские функции совершенно независимо от командования соответствующих частей. Более того, юрисдикция этих отделов распространялась и на офицеров данной части: на основе полученного от своего начальства приказа они могли арестовать любого из них, сорвать с него погоны и орденские ленточки на виду у его товарищей без каких-либо объяснений[56].

Части НКВД были использованы также для проведения жестокой карательной операции, предпринятой по приказанию Сталина в конце 1943 — первые месяцы 1944 г. против некоторых мелких этнических групп юга, среди которых фашисты во время оккупации встретили определенное сочувствие. В виде превентивной меры еще в начале войны была ликвидирована Автономная республика немцев Поволжья. Из-за подозрения, что захватчики получат помощь и поддержку с их стороны, все население республики (свыше 300 тыс. человек, происходивших от старых колонистов времен Екатерины II) было согнано со своих земель и выслано в различные области Сибири и Казахстана. Подобная же мера, но на этот раз в виде наказания, была уготована в декабре 1943 г. калмыкам, населявшим южные степи в низовьях Волги и вдоль берегов Каспийского моря; несколько позже, в период между концом 1943 г. и весной следующего года, — некоторым народностям Северного Кавказа — карачаевцам, чеченцам, ингушам и балкарцам (численностью от нескольких десятков тысяч до примерно 400 тыс. у чеченцев); и, наконец, в июне 1944 г. — крымским татарам. Все эти народности были лишены их автономных государственных образований. Кара обрушивалась на всех без разбора, даже без попыток выяснения индивидуальной ответственности. Независимо от возраста или поведения все они, а следовательно, и коммунисты либо высшие руководители местных Советов, были силою высланы в малонаселенные районы Сибири и Средней Азии, где им пришлось селиться разрозненными группами. То была одна из самых драконовских репрессивных операций в годы правления Сталина, одно из наиболее зловещих предзнаменований на будущее. В глазах общественности эту акцию нельзя было оправдать даже ссылками на требования войны. Она была проведена /172/ поэтому без какого бы то ни было официального оповещения: достоянием гласности она сделалась лишь 12 лет спустя, когда о ней рассказал Хрущев в своем знаменитом «секретном докладе» на XX съезде партии[57].

Сталинское правление и его система организации общества вышли, бесспорно, окрепшими из победоносной войны. Но произошло это, конечно же, не потому, что они оказались в состоянии проводить карательные экспедиции подобных масштабов, не встречая ни малейшего сопротивления. В самой грубой беспощадности такого рода операций уже содержался признак слабости. В пройденных испытаниях и в патриотическом подъеме, который позволил преодолеть их, в разнородности порожденных войной мотивов поддержки сталинского режима, н новой роли интеллигенции и культуры, в надеждах, порожденных единением народа в тяжкой борьбе, — во всем этом содержались зародыши противоречий, до этого неведомых сталинской власти. Другие противоречия возникали из приобретаемых сталинизмом новых черт. Здесь в особенности следует отметить две из них.

Обращение к славным страницам национальной истории сыграло чрезвычайно важную роль в стимулировании сопротивления захватчикам. Но теперь эта минувшая слава России становилась для Сталина одним из доводов в пользу преемственности его режима по отношению к старому Российскому государству. Этот довод становился важнее, нежели напоминание о революционных истоках нового государства, родившегося в результате разрыва с прошлым. В своем кабинете Сталин распорядился повесить рядом с фотографией Ленина портреты царских полководцев Суворова и Кутузова. В начале 1943 г. он пожелал восстановить в вооруженных силах мундиры и погоны старой дореволюционной армии. Решение было принято им лично, без какого бы то ни было нажима со стороны военных: некоторые из них позже рассказали, что были поражены нововведением[58]. За этой реставрацией последовала другая: были воскрешены старые чины для разных отрядов государственной бюрократии, также облачившейся в мундиры. Меры такого рода были введены сначала для работников судебного ведомства, потом — для дипломатов[59]. Для детей, потерявших на войне родителей, были учреждены специальные училища, названные в честь Суворова и Нахимова. Их задача состояла в подготовке детей к военной карьере: в учредительном указе уточнялось, что в качестве образца им будет служить «старый кадетский корпус»[60], ликвидированный революцией.

1 января 1944 г. сменился также официальный гимн Советского государства. В этот день «Интернационал», служивший с 1918 г. Гимном СССР, сделался просто партийным гимном. Отобранный на конкурсе новый текст содержал лишь два основных образа: России и Сталина. Первая строфа гласила, что «Союз нерушимый республик свободных сплотила навеки Великая Русь». Вторая добавляла, что «Ленин великий нам путь озарил. Нас вырастил Сталин на верность народу, на труд и на подвиги нас вдохновил»[61]. Таким образом, гимн не только /173/ содержал наивысшее закрепление сталинского «культа», но и был первым открытым провозглашением национализма как почти что естественного продолжения великого патриотизма военной поры. Национализм явился самой внушительной из черт, приобретенных идеологией и политической практикой сталинизма в заключительной фазе войны (хотя националистические тенденции наблюдались до войны, но проявиться в наиболее неуклюжей форме им будет суждено в послевоенные годы).

Как только советская земля была освобождена и армия вступила на территорию других стран, национализм широким потоком прорвался в выступлениях печати и речах. Наиболее законченное программное выражение он получил в серии установочных статей теоретического партийного журнала «Большевик». В статьях осуждались все советские произведения и авторы, которые в прошлом так или иначе признавали влияние западных образцов и тенденций на жизнь и мысли русского народа. Более того, провозглашалось, что повсюду — в экономике, философии, политике — именно русской мысли принадлежало «всемирно-историческое значение». Даже применительно к Петру I ошибочным объявлялось говорить о западных влияниях: если он и заимствовал из иностранного опыта определенные государственные установления, то «иностранная форма только прикрывала порядки, органически выросшие на московской почве»[62].

К этому «внешнему» аспекту национализма добавлялся другой, отражавшийся преимущественно на внутреннем положении страны. Официальная пропаганда, превознося положительное воздействие русской культуры на все другие народы Советского Союза, принялась даже восхвалять экспансионизм царской империи. Насколько можно судить, на совещании историков в июне 1944 г. раздавались встревоженные голоса по поводу этого «стремления к оправданию колониально-захватнической политики самодержавия»[63]. Но такие протесты не дали результатов. В момент победы тенденция, против которой они были направлены, получила самое авторитетное подтверждение в известном тосте Сталина: «За здоровье русского народа!» Русский народ, по его словам, «заслужил в этой войне общее признание как руководящая сила Советского Союза среди всех народов нашей страны». Журнал «Большевик» так комментировал этот краткий текст, опубликованный всей печатью на самом видном месте: «Русский народ как самый передовой по уровню культуры и экономического развития шел в авангарде всех народов СССР в деле социалистического строительства»[64]. Так, примат Великой Руси весьма прочно закреплялся в идеологическом каркасе сталинизма.

В последний год войны вся эта кампания выступала как часть более широких усилий сталинского руководства взять под контроль все проблемы и противоречия, назревшие в стране за военные годы. Некоторую озабоченность у руководителей вызывало и само обновление партийных рядов в столь крупных масштабах. Советская компартия росла и менялась, не зная нормального функционирования коллективных /174/ органов руководства. Ее уставные инстанции за это время ни разу не собирались. За годы войны не только не было ни одного съезда, что еще можно было объяснить чрезвычайностью обстановки, но и ни одного заседания Центрального Комитета, за исключением однодневного Пленума в январе 1944 г. Предпринималась попытка созвать его в октябре 1941 г., но Сталин потом отказался от этой мысли[65]: начиналась битва за Москву. Но и тогда, когда обстановка стала менее тяжелой, ничего не изменилось (состоялись, впрочем, три сессии Верховного Совета — в 1942, 1944 и 1945 гг., — однако все они носили довольно формальный характер). Тем не менее от имени Центрального Комитета, которому не дано было ни разу собраться в полном составе, во второй половине 1944 г. была выпущена целая серия «постановлений». Затрагивавшиеся в них важные политические вопросы — об освобожденных областях, о проявлениях национализма среди некоторых нерусских народностей, о возрождении религии — трактовались всегда и единственно как задачи, подлежащие решению с помощью более систематической и строже контролируемой пропаганды[66]. В этот же период в печати вновь появились нападки на некоторых представителей интеллигенции — нападки, в точности напоминавшие довоенные. В самые трудные моменты войны их не было.

И все же нерешенные проблемы и противоречия занимали пока второстепенное место в жизни страны. Их значение выявится позже. После решающих успехов, достигнутых в 1943 г., первоочередной целью для советских народов оставалась окончательная победа над Германией. Ради этого понадобятся еще кровопролитные сражения и тяжкие жертвы. К этим заключительным этапам войны и должно обратиться теперь наше повествование. /175/