1. Точка отсчета: каковы были условия существования человека в эпоху франков

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

1. Точка отсчета: каковы были условия существования человека в эпоху франков

Представим себе государство франков в начале IX века — им мы временно и ограничимся, — и кого-либо из тех, кто, имея дело с большим количеством людей, захотел бы определить их юридические права, обязанности и социальный статус: например, чиновника, представляющего высшие круги юстиции и приехавшего с поручением в провинцию, прелата, изучающего свою паству, сеньора, решившего заняться переписью своих подчиненных. В предложенной ситуации нет ничего надуманного. Мы знаем не один документ такого рода. Но картина возникает сложная и разноречивая. В одном и том же краю, примерно в одно и то же время мы не находим двух сеньориальных описей, которые пользовались бы одинаковой юридической терминологией. Это свидетельствует прежде всего о том, что живущие в те времена люди очень смутно представляли себе общество, в котором жили. Но дело не только в этом, а еще и в том, что в этом обществе взаимопересекались очень разные системы юридического мышления. Одни опирались на прошлое, где и черпали свою терминологию, хотя это прошлое тоже не было однородным, в нем взаимодействовало несколько разнонаправленных традиции: германская, римская, и юридические понятия, позаимствованные оттуда, не так-то легко было приспособить к современности. Другие старались как могли передать именно современность и передавали весьма неуклюже.

Но какой бы ни была терминология, она всегда отражала одно главное и существенное противопоставление — противопоставление свободных людей и рабов (по-латыни servi). Хотя дух христианства и естественное течение жизни несколько смягчили положение рабов, определенное все теми же жестокими уложениями, которые уцелели от гражданского кодекса римских императоров, но в правовом отношении рабы по-прежнему оставались вещью своего господина, который по своей воле распоряжался их телом, трудами и достоянием. Лишенные каких бы то ни было личностных примет, эти «чужаки» от рождения были обречены быть пограничным элементом по отношению к народу как к некой целостности. Рабов не брали в королевскую армию. Они не имели права не только заседать в суде, но и лично приносить в суд жалобу, их судили только в том случае, если, совершив какое-либо серьезное преступление, они были переданы государственным властям своим господином. Народ франков, populus Francorum, составляли только свободные люди, впрочем без всяких этнических различий, и доказательством этому то, что в конце концов название национальности и юридическое состояние стали взаимозаменяемыми синонимами: франк (franc) означало вместе с тем и «свободный».

Но если приглядеться внимательнее, то противопоставление свободного человека и раба тоже не отличалось особой четкостью. Среди рабов — а число их в целом было совсем невелико — в зависимости от условий жизни выделялось несколько групп. Одна, употребляемая то на тяжелых домашних работах, то на тяжелых полевых, кормилась в доме хозяина или на его подворье. Их судьбой и было пребывать живым инвентарем, они официально числились движимым имуществом. Раб-держатель земли, напротив, имел свой собственный дом, жил трудами своих рук, имел право продавать в свою пользу избытки собранного урожая; он не зависел от хлеба господина, и господская рука дотягивалась до него только от случая к случаю. Хотя, безусловно, повинности его по отношению к владельцу господского двора были крайне тяжелыми. Но при этом нужно иметь в виду, что если юридически, на бумаге, эти повинности ограничивались изредка, то жизнь их ограничивала всегда. И хотя в отдельных описях значится, что слуга «должен делать всякую минуту то, что ему прикажут», на деле выгода диктовала хозяину необходимость предоставить каждому работнику возможность трудиться на своем наделе, иначе сам он лишался возможности получать с этих работников оброк. «Рабы с домом» жили, таким образом, жизнью, ничем не отличающейся от жизни других держателей-арендаторов, с которыми они часто роднились посредством браков, и мало-помалу по своему правовому статусу стали приближаться к этим держателям. Королевские суды стали признавать, что обязанности рабов определяет «земельный обычай» точно так же, как и обязанности крестьян. Само по себе это было вопиющим противоречием: рабство не могло предполагать никакой стабильности, оно означало произвол. Мы знаем, бывали случаи, когда рабы служили в дружинах верных, которыми окружали себя сеньоры. Авторитет воина, оказанное господином доверие, словом, то, что в капитуляриях зовется «честью вассала», обеспечивало таким рабам в обществе положение и возможности, несовместимые с рабством, и по этой причине короли в виде исключения разрешали им приносить клятву верности, какую приносили только по-настоящему свободные франки.

Что же касается свободных людей, то там путаницы было еще больше. Различие имущественных состояний, а эти различия были очень велики, накладывались на социальные и правовые. Какого бы благородного происхождения ни был воин, но если он был настолько беден, что не мог сам экипироваться, то не мог и служить в королевском войске. Можно ли было считать подобного бедняка полноправным членом франкского народа? Как свидетельствует один капитулярий, бедные были «свободными второго сорта», а другой ордонанс прямо противопоставляет «свободных» и «бедных»{196}. Положение усугублялось еще и тем, что в эти времена, с одной стороны, все были слугами короля, а с другой — все формально свободные зависели от того или иного господина, поэтому общественное место каждого определяли бесчисленные нюансы субординации.

Держатели в сеньориях, не будучи по своему статуту рабами, в официальных документах именуются чаще всего латинским словом «колоны». В самом деле, жители многих областей франкского государства, когда-то живших по законам римской империи, были потомками тех, кто подчинялся законом колоната. Однако главная характеристика колона, его нерасторжимая связь с землей, со временем перестала быть определяющей и главной. Много веков тому назад властями Западной Римской империи было задумано связать каждого человека (в случае, когда это было возможно) с его наследственной профессией и вместе с тем с определенной податью: солдата со службой в армии, ремесленника со своим ремеслом, декуриона со службой городского управления, крестьянина со своим полем, которое он не мог покинуть и которое важный господин не мог у него отнять. На огромных пространствах могущественная имперская администрация превратила эту мечту почти что в реальность. Но ненадолго: ни варварские королевства, ни их наследники, средневековые государства, не обладали необходимым для управления авторитетом, — им не удавалось всерьез преследовать беглых крестьян и запрещать новоиспеченному сеньору принимать их. К тому же в руках неопытных управителей земельный налог постоянно понижался, что окончательно подрывало интерес к усилиям, направленным на удержание людей на земле. Знаменательно, что в IX веке многие колоны были помещены на «рабские мансы», то есть на те, что когда-то были переданы рабам, тогда как рабам частенько доставались «независимые мансы», то есть те, что изначально принадлежали колонам. Разлад между общественным положением человека и типом полученного им надела, отягощенного определенными обязательствами, закрепленными за ним в прошлом, вносил дополнительную социальную путанницу. И не только. Еще он свидетельствовал о том, что наследственный труд на одном и том же клочке земли перестал быть уважаемым.

Это и понятно. Разве могло сохраниться абстрактное понятие римского права, превращающее свободного по своему личному статуту человека в колона, «раба той земли, на которой он родился», иными словами, делающим его зависимым от неживого предмета, а не от человека, в реалистические времена, когда люди видели все социальные отношения как отношения зависимости, подчинения и покровительства между людьми из плоти и крови? Разумеется, нет, и если римское право гласило, что «Колон должен быть возвращен на ту землю, на которой родился», то свод романских законов, созданный на основании римских в начале VI века и приспособленный к нуждам вестготского государства, гласит: «колон должен быть возвращен своему хозяину»{197}. При этом колон IX века точно так же, как его давний предшественник, с точки зрения закона являлся свободным человеком. Он приносит клятву верности господину, он иной раз появляется на судебных заседаниях, но с государственными властями контакты у него редки и случайны. Попадал ли колон в королевское войско? Только под знаменем сеньора, от которого получил надел. Мог ли он обратиться в суд? Привилегия иммунитета, а еще чаще установившиеся обычаи, которые эта привилегия обычно превращала в закон, делал сеньора судьей для тех, кому он покровительствовал. Таким образом, положение колона в обществе все больше и больше становилось положением человека, зависимого от другого человека, причем зависимого настолько, что сеньору казалось совершенно естественным регламентировать семейные отношения своего подчиненного: колону запрещалось жениться за пределами своей сеньории, его брак с совершенно свободной женщиной считался «неравным», церковное право отказывало колону в праве вступать в монашеские ордена, а светское право предусматривало для него телесные наказа1шя, предназначавшиеся изначально только для рабов, и если сеньор освобождал колона от всех его обязательств, то это рассматривалось как дарование ему вольной. Так что не без оснований, в отличие от множества других латинских юридических терминов, термин «колон» исчезает из галло-романских языков. А если другие латинские названия, обозначавшие социальный статус человека, остались, то претерпели множество смысловых изменений, так что их неизменность была и внешней, и иллюзорной. Уже начиная с эпохи Каролингов название «колон» теряется среди множества других слов, обозначающих слуг господина, документы обычно объединяют их под единым названием «mancipia» (челядь), которое в классической латыни было синонимом рабства, а в вульгарной стало обозначать нечто довольно расплывчатое: «людей, зависимых от господина». Название «колон», с одной стороны, приблизилось к понятию «раб, обладающий домом», а с другой — почти что слилось с еще одним, обозначающим того, кому оказывалось покровительство, но кто не был воином.

Мы уже знаем, что практика покровительства не ограничивалась высшими классами. Множество скромных, незаметных свободных обывателей тоже искали себе защитника, но не хотели ради покровительства превращаться в рабов. Отдавая покровителю свои земли, с тем чтобы получить их обратно уже в качестве держания, эти люди вступали со своим новым господином в достаточно тесные отношения, которые в течение долгого времени оставались вместе с тем достаточно неопределенными. По мере того как эти отношения обретали определенность, они все больше походили на модель, которая была уже очень распространена и словно бы предназначена быть прототипом всем остальным отношениям зависимости: модель «отпущенника с обязательствами».

На протяжении последних веков существования Римской империи на обширных территориях, которые стали впоследствии империей франков, было отпущено огромное количество рабов. Множество рабов отпускалось каждый год и в королевстве Каролингов. Для хозяев это было выгодно по многим причинам. Изменившиеся экономические условия способствовали тому, чтобы огромный штат рабов, обрабатывающий латифундии, дробился на более мелкие группы, а латифундии на участки. В эти времена основой обогащения стали не столько урожаи, непосредственно получаемые с обработанных огромных территорий, сколько получение оброка и непосредственных услуг; что же касается возможностей управления, то выгоднее и эффективнее было оказывать покровительство и управлять свободными людьми, взаимодействие со свободными представителями народа предоставляло гораздо большие возможности, нежели обладание бесправным человеческим стадом. Был и еще один фактор: желание получить спасение души, это желание особенно настоятельно заявляло о себе в минуты опасности, грозящие близкой смертью, тогда становился внятен и голос церкви, которая хоть и не ратовала никогда за освобождение рабов как таковых, но постоянно пеклась об освобождении христиан, попавших в рабство. Поэтому как в Риме, так и в Германии получение свободы было закономерным завершением многих рабских судеб. И вполне возможно, что в варварских королевствах процесс освобождения рабов пошел даже быстрее.

Но дело было вовсе не в благородстве господ, которые будто бы пожелали поступиться своими правами, нет процедуры более громоздкой, чем освобождение раба во франкском государстве в IX веке. Вместе с тем как традиции романского мира, так и германское право давали много возможностей для освобождения рабов, определяя существование отпущенников с удивительным многообразием. Если анализировать практику, то все документы по этой части можно разделить на две большие категории: в первом случае отпущенник больше не зависел ни от какого господина, кроме того, чьей помощи будет искать впоследствии по своей собственной воле, во втором — отпущенник и в своем новом положении сохранял некоторую зависимость и определенное количество обязательств либо по отношению к старому хозяину, либо по отношению к новому покровителю — например, к церкви, — к которому его отпустил хозяин. Обычно эти обязательства считались вечными и должны были передаваться из поколения в поколение по наследству, создавая таким образом подлинную наследственную «клиентуру». Первый вид «отпущения», говоря языком того времени, — о котором мы упоминали, встречается крайне редко, второй, напротив, очень часто, так как соответствует интересам обеих сторон. Если «отпускающий» и соглашался лишиться раба, то, естественно, был заинтересован в том, чтобы сохранить его в качестве зависимого. А отпущенник и сам не мог решиться жить без защитника и сразу же обретал покровителя, в котором нуждался. Вновь возникшая связь отпущенника и хозяина считалась такой крепкой, что церковь, требовавшая от своих пастырей полной независимости, отказывала отпущенникам в рукоположении, так как эти, пока еще только по названию свободные люди находились в очень и очень тесной зависимости. Обычно отпущенник тут же становился держателем-арендатором у своего патрона: либо будучи и раньше «рабом с собственным домом» с уже установленными для него повинностями и обязательствами, либо получая от господина надел при освобождении. Новая зависимость обычно подчеркивалась обязательствами более конкретного и личного характера. Иногда, а вернее, чаще всего это было обязательство отдавать патрону часть имущества, достающегося держателю по наследству (побор с наследства, «право мертвой руки»). Еще более частым обязательством был поголовный побор, который год за годом вносил отпущенник и который впоследствии переходил по наследству к его потомству. Регулярно вносимые подати были для господина не только немалым доходом, что, естественно, было немаловажно, но способствовали также и другому: постоянно, через небольшие промежутки времени собираемые подати поддерживали постоянную связь между хозяином и слугой, эта связь уже не могла ослабнуть из-за небрежения слуги или забывчивости хозяина. Именно такой механизм отпускания на волю был заложен германским обычаем. Все остальные страны легко переняли и усвоили его именно потому, что он органично предполагал обязательства.

Отдаваемая часть наследства и поголовный побор — эти два проявления зависимости надолго удержатся в средневековом обществе. Более того, эти поборы очень скоро перестанут относиться только к тесному мирку отпущенников. Как отмечают, специально оговаривая это, некоторые акты отпущения, несколько денье или определенное количество медовых сотов, вносимые каждый год, являлись как бы платой за покровительство, оказываемое бывшему рабу хозяином, преобразившимся в патрона. Однако отпущенники не были единственными так называемыми свободными людьми, которые добровольно или насильно соглашались жить под мундебуром могущественного сеньора. Начиная с IX века система поборов широко распространяется повсюду; по-разному называясь, они всегда относятся к группе лично зависимых, и связь этих групп с покровителем всегда характеризуется следующим: со стороны слабого — достаточно тяжелая наследственная подчиненность, со стороны сильного — право распоряжаться и, как следствие, получать выгоды. Одним словом, в разнообразном переплетении отношений хозяев и слуг мало-помалу начинают возникать некие узлы, вокруг которых на протяжении последующих лет будут формироваться новые социальные механизмы.