6. В поисках первопричин

6. В поисках первопричин

Можно ли считать, что обращение в христианство отвратило скандинавов от стремления к дальним странствиям и грабежам? Можно ли усмотреть — как это иногда делалось — в набегах викингов религиозную подоплеку, считая, что ими двигал неукротимый фанатизм язычников? Нет. Все, что мы знаем о древних народах, говорит об их почтении к любым верованиям. Но, может быть, жизнеотношение викингов все-таки изменилось под влиянием новой веры? Морские странствия норманнов и их набеги будут непонятны, если не учитывать присущей им воинственности и страсти к авантюрам, которые вместе с тем совмещались и с мирными занятиями вроде торговли: тех же самых викингов мы видим в качестве расчетливых купцов на рынках Европы, в Константинополе, в портах дельты Рейна, видим, как обживают они промерзшую землю Исландии, но при этом для них для всех нет большей радости и чести, чем «бряцание меча» и «стук щитов», по свидетельству саг, записанных в XII веке, но созданных гораздо раньше и сохранивших подлинный голос викингов древнего времени; о том же свидетельствуют и памятные стелы, и надгробные камни, и кенотафы, стоящие на пригорках в скандинавских странах и привлекающие к себе внимание и сегодня ярко-красными руническими письменами на сером фоне. Эти руны не повествуют, как большинство греческих надписей, о мирной кончине у домашнего очага, они почти исключительно напоминают о героях, погибших в кровавых экспедициях. И вполне очевидно, что воспевание подобных доблестей плохо уживается с проповедями Христа, призывающего к кротости и милосердию. Но впоследствии у нас будет множество возможностей отметить, что у западных народов на всем протяжении Средних веков самая горячая вера в христианские таинства сочеталась без особых затруднений с пристрастием к насилию и добыче, то есть с органической предрасположенностью к войне. Безусловно другое, со времени обращения в христианство скандинавы общаются с такими же католиками, исповедуют один и тот же символ веры, воспитываются на одних и тех же религиозных легендах, отправляются в одни и те же паломничества, читают или принуждают себя читать при малой склонности к образованию те же самые книги, в которых, пусть в несколько измененном виде, присутствуют греко-римские традиции. Но мешала ли когда-нибудь общая культура западным народам воевать между собой?

Представление о едином и всемогущем Боге и совершенно иная в связи с этим картина загробной жизни, конечно же, нанесли тяжелый удар характерной для викингов вере в мистическую власть судьбы и славу, — вере, в которой не один из них находил оправдание своим страстям и которые так ярко отражены в древней нордической поэзии. Но можно ли считать, что этих новых представлений достаточно для того, чтобы скандинавские правители отказались следовать путями Роллона и Свейна, отказались нанимать воинов и искать славы?

Честно говоря, сформулировав проблему так, как мы ее сформулировали, мы сразу допустили ошибку. Невозможно понять, почему явление завершилось, не определив причин, из-за которых оно возникло. Обходя эти причины, мы пытаемся облегчить себе задачу, так как не знаем доподлинно, почему викинги пустились в свои дальние плавания, точно так же, как не знаем, почему они их прекратили. Разумеется, мы можем назвать множество причин, из-за которых лежащие южнее земли, зачастую более плодородные и обжитые, могли соблазнить жителей Севера. История крупных вторжений германцев, история предшествующих передвижений северных народов не была ли длительным стремлением к солнцу? Древней была и традиция нападения и грабежей со стороны моря. Удивительно согласно Григорий Турский и поэма «Беовульф» передают нам воспоминание об экспедиции, которую осуществил около 520 года один из королей ётов к берегам Фризии; воспоминания о других попытках того же рода не дошли до нас, очевидно, только из-за отсутствия письменных источников. Несомненно другое: к VIII веку отдаленные экспедиции стали необыкновенно многочисленными.

Можно ли объяснить это тем, что к этому времени плохо защищаемый Запад стал более доступной добычей, чем раньше? Это объяснение плохо согласуется с другими одновременно происходящими событиями: заселением викингами Исландии и возникновением варяжских княжеств вдоль русских рек. Трудно себе представить и другое: будто бы меровингское государство в период своего упадка было защищено лучше, чем монархия Людовика Благочестивого и его сыновей. Нет, все-таки ответ на этот вопрос следует искать в истории северных стран.

Сравнение кораблей IX века с более ранними находками показывает, что за период, предшествовавший появлению викингов, скандинавские моряки значительно усовершенствовали конструкцию своих драккаров. Нет сомнения, что без этих технических усовершенствований дальние путешествия через моря и океаны были бы невозможны. Но можно ли предположить, что норманны отправились вдаль от родных берегов только ради удовольствия испробовать свои более совершенные корабли? Скорее наоборот, они их усовершенствовали для того, чтобы иметь возможность переплыть на другой берег моря.

Своеобразное объяснение дает Дудон из аббатства святого Кантепа, историк норманнов во Франции: он считает, что причиной их миграций было перенаселение скандинавских стран, а виною перенаселения была полигамия. Отметем сразу последнюю причину: гаремы были только у вождей, да и демографическая наука не установила, что полигамия способствует увеличению деторождения. Народам, ставшими жертвами нашествий, свойственно говорить в первую очередь о неизмеримом численном превосходстве противника, они наивно полагают, что это оправдывает их поражение — средиземноморцы так описывали нападение кельтов, римляне — германцев. Но на этот раз версия Дудона заслуживает большего доверия, так как он получил ее не от побежденных, а от победителей, и в ней есть безусловное правдоподобие. Переселение народов с II по IV века, которое в конечном счете приведет к уничтожению Римской империи, повело к тому, что скандинавский полуостров, балтийские острова и Ютландия обезлюдели. Оставшиеся на месте племена на протяжении нескольких веков расселялись без всяких затруднений. Однако к VIII веку они, безусловно, стали ощущать нехватку земли в силу особенностей своего сельского хозяйства.

Первые отправившиеся на Запад викинги не искали ни земли, ни постоянного местожительства, они искали добычи, которую могли бы привезти домой. Привезенная добыча могла возместить нехватку земли. Благодаря грабежу в более южных странах вождь, стесненный и обеспокоенный уменьшением своих нолей и пастбищ, мог поддерживать привычный образ жизни и одаривать своих дружинников теми щедрыми дарами, которые обеспечивали ему необходимый престиж в их глазах. В более бедных слоях населения эмиграция избавляла семьи от лишних едоков, оставляя у семейного очага только младших. Думается, в Швеции было немало крестьянских семей наподобие той, о которой нам сообщает памятная стела XI века: из пяти сыновей только старший и младший остались на родине, трое остальных погибли в дальних краях — один на Борнхольме, второй в Шотландии, третий в Константинополе^{19}. И наконец, очевидно, очаг своих предков вынуждала покидать еще и родовая месть, бывшая в обычае у скандинавов. Сокращение незанятых территорий затрудняло поиск новых мест поселения внутри страны; преследуемый часто обретал безопасность только в море или за морем, куда уже были проторены пути. Он тем охотней садился на корабль, чем более могущественным был его преследователь и чем большее количество земель находилось под его властью. Путешествия за море увенчивались успехом. Сделавшись не только привычными, но и выгодными, они стали привлекать уже не одних потерпевших или изгнанников, но и охотников поживиться; спустя недолгое время опасное, но приносящее добычу плавание стало и ремеслом, и спортом.

Как начало, так и конец норманнских нашествий невозможно объяснить состоянием политической власти в тех странах, которые подвергались нападениям. Нет сомнения, что империя Оттона имела больше возможностей по сравнению с государством последних Каролингов для того, чтобы защитить свои побережья; Вильгельм Бастард и его преемники в Англии тоже могли бы стать опасными противниками приплывающих викингов. Однако ни те, ни другие ничего не делали для того, чтобы защититься от набегов. В то же время невозможно поверить, что Франция середины X века и Англия при Эдуарде Исповеднике стали для викингов более труднодоступной добычей. Скорее процесс укрепления скандинавских королевств до поры до времени способствовал увеличению миграции населения: на морских дорогах оказалось множество осужденных и неудачливых претендентов на власть, но как только положение стабилизировалось, охотников странствовать стало меньше. Со временем и кораблями, и дружинами стало распоряжаться государство, пристально следя за всеми передвижениями и путешествиями. Короли не поощряли самостоятельных экспедиций, поскольку подобные предприятия питали дух смутьянства и непокорства, обеспечивали преступникам легкое бегство, а заговорщикам давали возможность собрать необходимые для их замыслов деньги, как повествует об этом «Сага о святом Олафе». Говорят, что Свейн, став королем Норвегии, наложил запрет на плавания за морс. Вожди дружин мало-помалу привыкли к более размеренной жизни, утоляя свои горделивые притязания службой на родной земле государю или его противнику. Что касается новых земель, то более активно стали осваивать необжитые земли внутри страны. Кнут и Харальд Суровый Правитель попытались вести завоевательные войны, но в нестабильном еще государстве королям было трудно собрать войско, военная повинность была организована очень громоздко. Последняя попытка датского короля напасть на Англию во времена Вильгельма Завоевателя закончилась прежде, чем суда подняли якорь: король был низложен в результате дворцового переворота. Впоследствии норвежские короли расширяли свои владения за счет островов на западе: от Исландии до Гебридов. Короли Дании и Швеции вели долгие войны со своими соседями: славянами, литовцами, финнами, считая их карательными, так как пиратские набеги всех этих народов не давали покоя всей Балтике. Но нельзя не сказать, что эти войны, то завоевательные, то религиозные, по-прежнему напоминали те разбойничьи набеги, от которых в свое время страдали берега Шельды, Темзы и Луары.