2. Новая монархия: Капетинги

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

2. Новая монархия: Капетинги

Главными источниками силы — впрочем, весьма относительной, монархии Каролингов в пору ее расцвета были следующие принципы: военная служба, которую требовали от каждого подданного, ведущая роль королевского суда, соподчинение графов, которые были в те времена настоящими чиновниками, сеть живущих в разных местах королевских вассалов, власть над церковью. Что осталось из всего этого во французском королевстве к концу X века? Почти ничего, по правде говоря. Хотя, — особенно после того, как корону надели герцоги-Робертины, у которых было немало вассалов, — достаточно много малоимущих и среднего достатка рыцарей продолжают приносить клятву верности непосредственно королю. Но происходило это на небольшой территории севера Франции, где династия пользовалась правами графов. В других местах королю давали клятву только самые крупные бароны и подвассалы: большое неудобство, поскольку в те времена как значимую ощущали связь только со своим непосредственным господином. Графы или те, кто объединял под своей властью несколько графств, становясь, таким образом, промежуточным звеном между самыми разными цепочками вассалов, никогда не забывали, что свою должность и достоинство получили от короля. Но чиновничья служба превратилась к этому времени в своеобразную вотчину, только с обязанностями и обязательствами особого рода. «Я не выступал против короля, — такие слова вкладывает современник в уста королевского вассала Эда Блуасского, который пытался отобрать у другого вассала Гуго Капета его графский замок в Мелене, — королю нет разницы, кому из его вассалов принадлежит феод»{323}. Что тут имеется в виду? А вот что: главное — это вассальная связь. Речь как будто идет об арендаторе: сам по себе я ничего не значу, важно, чтобы были выполнены обязательства. Но плата за аренду, которую взимали верностью и службой, часто вносилась плохо.

Что касается войска, то обычно королю приходилось обходиться своими малоимущими вассалами, «рыцарями» церквей, над которыми он еще сохранял власть, пехотинцами, которых он набирал в своих собственных деревнях и на землях тех же самых церквей. Случалось, что герцог или граф приходил к королю вместе со своими отрядами. Иногда как союзник, чаще как подданный. Среди тяжущихся, которые являлись со своими тяжбами в королевский суд, мы находим представителей тех же самых слоев, и почти исключительно их: малоимущие сеньоры, связанные с королем прямой вассальной клятвой, и зависимые от королевских церквей. Если в 1023 году могущественный сеньор граф Блуасский обещает подчиниться решению королевского суда, то только с условием, что ему будут предоставлены феоды, которые и составляли предмет спора. Две трети епископств, перейдя в подчинение к местной власти, вышли из подчинения королю, точно так же, как четыре провинции, — Руан, Доль, Бордо и Нарбон, где управляли сами церковники. Но по чести сказать, и тех, что подчинялись королю непосредственно, было немало. Благодаря Пюи королевская власть присутствовала даже в центре Аквитании, благодаря Нуайону-Турне — среди земель, подчиненных фламандцам. Но большинство епископств, подчиненных королю, располагались все-таки между Луарой и границей Германской империи. Верно служили монархии и «королевские» аббатства, большинство из которых достались короне по наследству от Робертинов: еще будучи герцогами, они беззастенчиво присвоили себе не один монастырь. Эти обители были самыми надежным подспорьем королевского могущества. Но первые Капетинги казались своему окружению настолько немощными, что их клирики не придавали никакого значения привилегиям, которыми те могли их наделить, они не искали этих привилегий и не требовали их. Гуго Капет за десять лет правления выдал всего-навсего около двенадцати дипломов, тогда как его современник Отгон III Германский за двадцать (первые годы он был еще несовершеннолетним) более четырехсот.

Плачевное состояние королевской власти Франции и ее относительное могущество в соседней Германской империи поражали современников. В Лотарингии охотно говорили о «непокорстве» Kerlinger, то есть обитателей бывшего королевства Карла Лысого{324}. Но легче видеть разницу, чем понимать, в чем ее суть. Институты Каролингов при своем возникновении были одинаково действенными как на одной территории, так и на другой. Объяснение нужно искать в глубинах социального устройства того и другого общества. Главная причина феодальной раздробленности состояла в том, что любой сеньор, глава небольшой группы людей или хозяин какой-либо территории мог уклониться от подчинения более высокому эшелону власти. Не будем говорить об Аквитании, которая всегда отличалась непокорством, посмотрим, что делалось в областях, ставших центром французской монархии и расположенных между Луарой и Маасом. Эти земли -колыбель феодализма: именно там мы находим первые сельские сеньории, именно там складываются отношения защищающего и защищаемого, которые получат название коммендации. Но там, где подавляющая часть земли либо держание, либо феод, где давным-давно называют «свободным» не того, у кого нет господина, а того, у кого есть право выбрать себе господина, нет места настоящему государству.

Между тем именно этим обломкам государства и суждено было послужить фундаментом монархии Капетингов. И дело было не в том, что новая династия стремилась порвать с традициями Каролингов, нет, напротив, именно в них новые короли черпали моральные силы. Дело было в том, что они были вынуждены нагружать старые подточенные временем институты власти новыми функциями. Короли прошлого считали графов своими представителями, они не могли вообразить себе ни одного значительного округа, которым управляли бы без посредства своих чиновников. Но в наследстве, полученном Гуго Капетом от последних Каролингов, не было ни одного графства, которое находилось бы в непосредственном ведении короля. Зато сам Капет происходил из семьи, чье величие росло по мере того, как она накапливала графские «почести», и вполне естественно, что он и на троне продолжал вести ту же политику накопления. Разумеется, не всегда.

Наших королей иногда сравнивали с крестьянином, который терпеливо приторачивает одну полоску земли к другой. Образ по двум причинам ложен. Во-первых, он не передает самоощущения помазанника Божия, с радостью разящего мечом, и как все рыцари — именно к этому сословию причисляли себя суверены, — опасно преданного соблазнам приключений. А во-вторых, он предполагает то постоянство намерений, которого историк, даже в том ограниченном материале, который достается ему для изучения, чаще всего не обнаруживает. Если бы у Бушара Вандомского, которого Гуго Капет сделал графом Парижским, Меленским и Корбейским, не остался в качестве прямого наследника только один сын, который давным-давно был пострижен в монахи, Капетинги имели бы в самом центре Иль-де-Франса опаснейшего соперника. Еще Генрих I в одной из грамот представляет подчинение Парижа как невероятное{325}. Невозможность действовать Капетингам так, как действовали Каролинги, кажется мне очевидной.

Между тем с начала XI века ряд графств одно за другим подчиняются королю, хотя король не менял в них графов. Иными словами, к этому времени государи перестали рассматривать могущественных магнатов как своих чиновников, и становятся все больше и больше чиновниками сами. Таким образом, на наследственных и приобретенных самими королями землях уже не было промежуточного звена власти, какое существовало раньше; единственными представителями короля на них оставались мелкие чиновники, стоящие во главе маленьких округов, эти «прево» не представляли опасности, и их господа в случае, если кто-то из них пытался сделать свою должность наследственной, превращали их в обычных держателей. Такие случаи мы встречаем достаточно часто на протяжении XII века. Начиная с царствования Филиппа Августа, на самой высокой ступени административной лестницы появляются настоящие чиновники с окладом: бальи или сенешали. Поскольку опорой королевской власти во Франции была обычно небольшая группа людей, которой управлял непосредственно сам король, то в момент, когда обстоятельства потребовали перегруппировки сил, французские короли, приспосабливаясь к новым социальным условиям, сумели выгодно использовать этих людей с помощью старинных идей и представлений, которые сами продолжали исповедовать.

И не только короли. Те же самые явления мы наблюдаем и в больших княжествах или герцогствах. К 1022 году Эд Блуасский, благодаря умело использованным родственным связям, сумел завладеть множеством графств, расположенных от Труа до Mo и Провена, к XIII веку шампанское государство с наследственной властью, передаваемой по старшинству, с четко обозначенными административными округами, чиновниками и архивами мало чем отличалось от королевства Роберта Благочестивого или Людовика VIII. Сформированные таким образом герцогства были настолько прочны, что, даже войдя в состав королевства, они не растворились в нем. Можно сказать, что короли собрали Францию, но нельзя сказать, что они ее унифицировали. В Англии появляется «Великая хартия», во Франции 1314–1315 годов появляются хартии в Нормандии, Лангедоке, Бретани, Бургундии, Пикардии, Шампани, Оверни, в нижних марках на западе, в Берри и Нивернэ. В Англии — парламент, во Франции — провинциальные штаты, гораздо более многочисленные и активные, чем Генеральные; в Англии common law с минимальным вкраплением областных особенностей, во Франции бесконечная пестрота областных обычаев. Обилие контрастов не слишком положительно сказалось на национальном развитии Франции. Похоже, что королевская власть во Франции, связанная поначалу с графствами, с замками и правом на церковь, даже преобразовав все это в государство, продолжала сохранять отпечаток феодализма.