3. Церковная власть
3. Церковная власть
Следуя римской традиции и традиции Меровингов, Каролинги не только находили естественным, но и поощряли участие епископов в управлении мирскими делами своего диоцеза. Но зачастую в качестве сотрудника или наблюдателя при королевском чиновнике, иными словами, графе. Монархи первого феодального периода пошли дальше: иной раз они епископа назначали графом.
Эволюция произошла не сразу. Не столько земли диоцеза, сколько город, в котором возвышался кафедральный собор, воспринимался как находящийся на особом попечении пастыря. Если граф, исполняя свои обязанности, постоянно находился в разъездах, то епископ почти безвыездно пребывал в «своем городе». В дни опасностей, когда люди епископа помогали охранять укрепления, зачастую построенные или починенные на церковные деньги, когда епископские закрома открывались, чтобы кормить осажденных, епископы чаще всего принимали на себя и все остальные функции управления городом. Признавая за епископом графские права на крепость и ее первые валы, что означало еще возможность чеканить монету и владеть крепостными стенами, короли думали прежде всего о защите города. Так, епископ Лангра стал графом в 887 году, Бергама — в 904, Туля — в 927, Шпайера — в 946, — чтобы не перечислять страну за страной, я привожу самые первые случаи. Граф продолжал управлять окружающими землями. Подобное разделение власти длилось иной раз достаточно долго. На протяжении нескольких веков епископ или настоятель главного собора города Турне были одновременно и графами. Граф Фландрский был графом остальной Турени. Но в конечном счете короли стали предпочитать жаловать епископам и всю остальную территорию. Спустя шестьдесят лет граф- епископ города Лангра стал графом и близлежащих земель. Как только возникла такая практика, власть епископам стали передавать сразу, а не поэтапно: архиепископы Реймса никогда не были графами до того, как в 940 году стали графами как Реймса, так и всей области.
Причины, почему короли придерживались именно такой политики, более чем понятны. Они делали ставку разом и на небесное, и на земное. Святые на небесах наверняка хлопали в ладоши, узнав, что их служители получают столь доходные должности и избавляются от неудобных соседей. А на земле короли были уверены, что отдают власть в самые верные руки. Во-первых, прелат не мог превратить данное ему владение в наследственное, во-вторых, поскольку назначение прелата на должность зависело от короля, или, по крайней мере, от согласия короля, а образование и интересы, безусловно, делали его сторонником монархии, то король среди царящих в те времена анархии и беспорядков надеялся обрести в его лице наиболее послушного из возможных слуг. Знаменательно, что первые графства, которые были доверены германскими королями епископам, находились вдали от кафедральных городов, — это были альпийские графства с переходами через горы, потеря их нанесла бы очень большой ущерб имперской политике.
И хотя, казалось бы, нужды были у всех одинаковыми, но судьба возникшего института была в каждой стране своя.
Во французском королевстве, начиная с X века, многие епископства попали в зависимость от земельных владельцев, то есть графов. Поэтому очень малое число епископов, причем в основном на территории собственно Франции и Бургундии, получили графство. Но двум среди них — епископам Реймсскому и Лангрскому удалось создать настоящие княжества, собрав вокруг главного округа, которым они управляли, еще и другие, связанные с ними вассальной зависимостью. В войнах X века чаще всего и с наибольшим уважением упоминаются «рыцари церкви Реймса». Но находясь в тесном кругу мирских герцогств, часто оказываясь жертвами предательства собственных феодалов, церковные княжества очень быстро распались. Начиная с XI века графства-епископства любой величины не имели иной защиты против врагов кроме королевской власти, с которой сотрудничали все теснее и теснее.
Сохраняя верность традициям франков, германские государи очень долго не решались трогать сложившуюся систему графств. Однако к концу X века резко возрастает число графств, отданных королем в управление епископам: в результате на протяжении нескольких лет возникает мощное владычество церкви, обладающей кроме обширных территорий еще и различными иммунитетами и другими привилегиями. Очевидно, короли, и, вполне возможно, напрасно, сочли, что в их борьбе с захватом власти на местах крупными магнатами, в частности, герцогами, лучшими помощниками будут прелаты, облеченные временной властью на земле. Любопытно, что самыми сильными и многочисленными церковные графства были там, где герцогства были вообще уничтожены, например, во Франконии, в древней прирейнской Лотарингии, в западной Саксонии, где давно уже не было действенной и реальной власти. Расчет королей не оправдался. Длительная борьба пап и императоров, частичный, но все-таки успех церковной реформы привели к тому, что германские епископы, начиная с XII века, все меньше и меньше считают себя чиновниками монархии, и еще менее ее вассалами. Церковные княжества в конце концов стали еще одной силой, которая работала против единства национального государства.
В лангобардской Италии и Тоскане — правда, в гораздо меньшей степени, — имперская политика была точно такой же, что и в Германии. Однако скопление княжеств в руках одной из церквей было здесь редким явлением, и соответственно результаты практики «графство-епископство» были другими. За спиной епископа-графа очень быстро выросла иная власть — власть городской коммуны. Новая власть соперничала с существующей, но умела и пользоваться в своих интересах теми инструментами, которые успели наработать хозяева города. Часто под эгидой наследников епископа или от его имени действуют, начиная с XII века, большие республики-олигархии лангобардских городов, утверждая свою независимость и господство над окружающим землями.
Честно говоря, мы достигли бы небывалых высот юридической казуистики, если бы сумели определить разницу и четко отделить владения церкви, наделенной графской властью, и владения церкви, которая этой властью не обладала, но имела достаточное количество сеньорий, защищенных иммунитетом, вассалов и вилланов для того, чтобы представлять собой мощную местную власть. Повсеместно западные земли были расчерчены границами «свободных», принадлежащих церкви, владений. Очень часто эти владения охранял знак креста, который, по выражению Сугерия, подобно «“геркулесовым столпам”, делал их недоступными для мирян»{306}. Недоступными, сказали бы мы, в идеале. На практике все бывало по-другому. В вотчинах святых и наделах бедных светских аристократов жадные и предприимчивые сеньоры видели самую желанную добычу, обеспечивающую их богатством и властью, и добивались ее всеми доступными способами: превращали в феоды угрозами или дружескими посулами, а в пределах старинной Каролингской империи, пользуясь туманностью формулировок при передаче прав владения, хищнически присваивали[49].
Как только первое законодательство Каролингов определило сферу действия иммунитета, для его функционирования на практике понадобились светские представители при каждой церкви, которые имели бы право заниматься тяжбами и вести дознание на территории сеньорий, препровождая в графские суды тех, кого не могли отныне арестовывать сами королевские чиновники. Создание этой должности преследовало двойную цель, и именно эта двойственность свидетельствовала, насколько целенаправленной была государственная политика; должность была введена, во-первых, для того, чтобы мирские обязанности не отвлекали монахов от их прямого долга; во-вторых, она была знаком официального признания сеньориального правосудия и посредством ее оно становилось частью отрегулированного, контролируемого государственного правосудия. С этих пор не только каждая церковь, которой был дан иммунитет, должна была иметь своего поверенного или поверенных (advocatus), но за выбором этих поверенных пристально наблюдала государственная власть. Поверенный при епископе или при монастыре времен Каролингской империи был, по существу, представителем монарха.
Разрушение административного здания, построенного Каролингами, не уничтожило института поверенных. Другое дело, что он очень изменился. С самого начала поверенный за свою службу получал вознаграждение в виде надела, выделенного из земель, принадлежащих церкви. По мере того как обязательства перед государством заменялись обязательствами перед тем или иным лицом, поверенного уже не воспринимали как человека, связанного с королем, поскольку он не приносил ему оммажа, но видели в нем вассала епископа или монашеской братии. Отныне именно от их решения зависело назначение на эту должность. И с этого времени пли, по крайней мере, вскоре эти феоды становятся почти что наследственными.
В то же время роль поверенного необычайно возросла. В первую очередь, в качестве судьи. Наделенные иммунитетом церкви получили право судить и «кровные дела» и, вместо того чтобы отправлять преступников в графские суды, отныне сами пользовались грозным оружием верховного правосудия. Но поверенный был не только судьей. Среди смут и войн церковь нуждалась и в военачальниках, которые вели бы в сражение ее людей под святыми хоругвями. Государство перестало быть надежным защитником, и церковь нуждалась в защитниках, более близких и непосредственных, охранявших ее достояние, на которое постоянно покушались. Этих защитников она стремилась обрести в светских представителях, которыми снабдило ее законодательство великого императора. Поверенные, будучи профессиональными воинами, и сами, очевидно, стремились предложить или навязать свои услуги в исполнении обязанности, которая обещала быть и почетной, и прибыльной. В результате центр тяжести переместился: в документах, определяющих сферу деятельности поверенных или оправдывающих величину требуемых вознаграждений, главный акцент делается с этих пор на идее защиты. Изменился и социальный статус поверенных. Поверенный эпохи Каролингов был достаточно скромным чиновником. В X веке члены графских родов, первые среди «могущественных», уже не брезговали этой должностью, которая когда-то казалась много ниже их достоинства.
Однако распыление прав, ставшее участью многих средневековых институтов, не миновало и этот. Законодательство Каролингов, скорее всего, предусматривало для обширных территориальных владений наличие по одному поверенному на графство. Но очень скоро их число возросло. Надо сказать, что в Германии и Лотарингии, где эти учреждения оставались почти прежними, местные поверенные, которых часто называли помощниками, оставались, в сущности, представителями и зачастую вассалами главного поверенного церкви. Главных поверенных могло быть несколько, и между ними были распределены обязанности и доходы. Во Франции, как мы уже можем предположить, процесс дробления зашел гораздо дальше: дело кончилось тем, что каждый более или менее значительный церковный надел или группа наделов имели своего особого «защитника», нанятого из сеньоров среднего достатка по соседству. Главный же поверенный, на котором лежала обязанность защищать епископство или монастырь, был неизмеримо выше этих мелких местных «защитников» как по своим доходам, так и по социальному положению. Случалось также, что этот магнат, будучи поверенным того или иного религиозного сообщества, был в то же время и его «владельцем», что означало назначение его аббатом: несмотря на то, что он продолжал оставаться светским человеком, ему давали должность настоятеля. Это смешение понятий было необычайно характерным для людей средневековья, чувствительных не к юридическим тонкостям, а к соотношению реальных сил.
Поверенный обладал весьма значительным феодом, он соответствовал его должности, и этот феод позволял ему распространять управление и на церковные земли, что приносило весьма значительные доходы. В Германии чаще, чем в других местах, поверенный, становясь «защитником», продолжал оставаться судьей. Руководствуясь старинным правилом, которое запрещало представителям духовенства проливать кровь, германские Vogt почти полностью монополизировали на монашеских территориях верховное правосудие. Относительное могущество германской монархии и ее верность традициям Каролингов способствовали этой монополизации. И в Германии короли уже не назначали к этому времени поверенных, но от них по-прежнему зависела инвеститура, они вводили в должность, то есть давали право на власть и принуждение. Но если юридическая власть переходила непосредственно от короля своему вассалу, то каким образом духовные лица осуществляли свое право верховного суда? Если они его и сохраняли в редких случаях, то распространялось оно только на тех, кто находился в непосредственной зависимости: слуг или рабов. Во Франции, где не существовало никаких связей между королевской властью и поверенными, раздел сферы правосудия был более разнообразным, и этот беспорядок куда лучше германского порядка служил интересам духовенства. Но вместе с тем сколько «повинностей», говоря языком хартий, вменили настоящие или мнимые «защитники» церковным вилланам! И все-таки даже во Франции, где институт поверенных попал в руки бесчисленного множества сельских самодуров, особенно жестоких по отношению к церковным приходам, оказываемая защита не была такой бесполезной, как стремятся ее представить церковные историографы. Диплом Людовика VI, написанный, по всей видимости, в аббатстве, говорит о ней «как о крайне необходимой и весьма полезной»{307}. Но обходились услуги защитников очень дорого. Защитники требовали разнообразной «помощи»: в сельскохозяйственных работах, в строительстве фортификационных сооружений; брали с поля или с очага, поскольку защищали в основном деревни — овес, вино, кур, деньги — список был поистине нескончаемым. Чего только не ухитрялись получать изобретательные поверенные с крестьян, не являясь даже их непосредственными сеньорами. По словам Сугерия, они «набивали себе рты крестьянским добром»{308}.
X век и первая половина XI были золотым веком поверенных, но только на континенте, поскольку Англия, далекая от традиций Каролингов, никогда не знала подобного института. Но затем церковь, обновленная грегорианской реформой, пошла в наступление. Договорами, судебными решениями, выкупами, доброхотными дарами кающихся и набожных она сумела вернуть себе свои владения и обязать поверенных исполнять строго определенные обязанности, к тому же весьма ограниченные. Но разумеется, уже полученные ими немалые доли церковного добра пришлось оставить за ними. Продолжали поверенные вершить суд не только на своих, но и на близлежащих землях, а также получать с этих земель доходы, хотя происхождение этих повинностей становилось для плательщиков все более непонятным. Однако нельзя сказать, что в результате передела власти между господами крестьяне что-то выиграли. Право на повинности было перекуплено, но повинности продолжали существовать, и крестьяне обогащали теперь епископов или монахов, а не мелкопоместных сеньоров по соседству. Зато церковь, принеся необходимые жертвы, избавилась от одной из наиболее серьезных опасностей, которая ей грозила.
Между тем мелкие и средние династии поверенных, вынужденные отказаться от источников доходов, которыми когда-то так широко пользовались и без которых многие рыцарские семейства никогда бы не выбились из бедности и безвестности, стали главными жертвами реформы. К концу второго периода феодализма местные поверенные практически перестали что-либо значить. Институт главных поверенных сохранился. Ими на протяжении всего этого времени были короли и самые крупные бароны. К этому времени мы видим, что монархии во всех странах вновь берут на себя защиту «своих» церквей. И если епископы, капитулы и монастыри решились отказаться от обременительных услуг своих мелких защитников, то только потому, что были уверены в своей безопасности и могли рассчитывать на реальную помощь крупных защитников — монарха или князя. Но и за покровительство крупных господ нужно было платить тяжелой службой и значительными денежными вкладами, которые год от года становились все больше. «Нужно, чтобы церкви были богатыми, — эти слова вкладывает в уста Генриха II Германского наивный фальсификатор XII века, — чем больше вложено, тем больше можно получить»{309}. Владения церкви, неотчуждаемые и избавленные по самой своей сути от опасности раздела, были самыми стабильными в подвижном и подверженном постоянным переделам феодальном мире. Именно поэтому для крупных властей церковь была самым драгоценным инструментом, позволявшим им по-новому группировать свои силы.