3. Передача королевской власти; династические проблемы

3. Передача королевской власти; династические проблемы

Каким же образом передавалось это отягощенное древними традициями королевское достоинство? По наследству? Путем выборов? Сегодня два этих способа нам кажутся диаметрально противоположными. Но многочисленные тексты феодальной эпохи показывают нам, что в те времена оба эти способа совсем не исключали друг друга. «Нас единодушно выбрали все народы и князья, за нас и право наследования неделимого королевства», — так в 1003 году пишет король Германии Генрих II. Знаток права Ив Шартрский пишет во Франции: «Истинным и священным королем может считаться тот, кому королевство достается по праву наследования и кто был единодушно избран епископами и большими людьми королевства»^{299}. Все это говорит о том, что во времена Средневековья ни один из этих принципов не был абсолютным. Выборы, понимаемые не как свободное проявление собственной воли, а как некое внутреннее прозрение, которое помогает открыть истинного владыку, находили своих защитников прежде всего в среде духовенства. Считая идею прирожденных родовых достоинств языческой, церковь относилась к ней враждебно, и поскольку церковных владык выбирали, то церковники считали выборы единственным законным источником власти: в самом деле, разве монахи не выбирали себе аббата-настоятеля? Разве не выбирало духовенство и горожане епископа? Мнение теологов было очень по душе крупным феодалам, которые жаждали одного: зависимости от них королей. Однако общее мнение относительно этого вопроса, сложившееся в результате целого круга представлений, унаследованных людьми Средневековья от древней Германии, было совсем иным. Люди верили в наследственное предназначение, не в личность, но в род, который один был способен давать действенных вождей.

Логическим следствием подобных представлений было коллективное исполнение властных функций всеми сыновьями покойного короля или раздел между ними королевства. Но иногда наследование власти трактовалось вопреки этим представлениям, королевство воспринималось как вотчина, и тогда на власть имели право претендовать все родственники, подобная практика была характерна для варварского мира. Англосаксонские и испанские государства достаточно долго придерживались ее уже и в эпоху Средневековья. Однако она наносила ощутимый ущерб народному благу. Достаточно рано желание поделить власть вступило в противоречие с понятием «неделимого королевства», на котором сознательно настаивал уже Генрих II и которое соответствовало уцелевшему, несмотря на все смуты, духу государственности. Поэтому параллельно с первым решением — передачей власти по наследству — существовало и второе, которым пользовались даже чаще: в предназначенной для власти семье и только в ней — иногда, если не оставалось наследников мужского пола, то в родственной семье, — главные лица государства, наследственные представители подданных, избирали нового короля. «Обычаем франков, — убедительно сообщает в 893 году архиепископ Реймса Фульк, — всегда было избрание короля в королевском семействе, если их король умирал»^{300}.

Традиционное семейное наследование должно было в этом случае неминуемо стать наследованием по прямой линии. Разве не обладали всеми прирожденными достоинствами именно сыновья последнего короля? Однако решающим при выборе был еще один обычай, к которому прибегала и церковь с тем, чтобы свести на нет игру случая: обычно еще при жизни настоятель приучал своих монахов к тому, кого избирал своим преемником. Так поступали, например, первые аббаты Клюни, крупнейшего из монастырей. Точно так же короли еще при жизни получали от своих подданных согласие на приобщение одного из своих сыновей к королевскому достоинству, что означало — в случае, если речь шла о королях, — немедленную сакрализацию; на протяжении феодальной эпохи эта практика была повсеместной, мы обнаруживаем ее у дожей Венеции, «консулов» Гаэты и во всех монархиях Запада. А если у короля было несколько сыновей? По какому принципу осуществлялись эти досрочные выборы? Точно так же, как права на феод, королевские права на власть вовсе не сразу стали передаваться по старшинству. Правам старших часто противопоставляли права детей, рожденных «в пурпуре», то есть тех, кто родился, когда отец уже стал королем; не реже выбор диктовался личными пристрастиями. Но во Франции почти изначально, как в отношении феодов, так и власти, был признан приоритет перворожденного, хотя иногда существовали и иные решения. В Германии, верной духу старинных обычаев, относились к перворожденным сдержанно. В XII веке Фридрих Барбаросса выбрал в качестве своего преемника второго сына.

Различие в принципах выбора свидетельствовало о других, еще более глубинных различиях. Руководствуясь одними и теми же представлениями, совмещавшими наследственный и выборный принцип, монархи разных европейских государств по-разному использовали обычаи, в результате чего возникло много разных национальных вариантов. Достаточно вспомнить два наиболее характерных варианта: французский и немецкий.

История Западно-Франкского королевства начинается в 888 году с оглушительного отказа от династической традиции. Первые люди государства, избрав королем Эда, избрали в полном смысле слова совершенно нового человека. Единственным потомком Карла Лысого был восьмилетний ребенок, и ему из-за малолетства уже дважды отказывали в престоле. Но как только этому мальчику, которого тоже звали Карл и которого историографы наградили без всякого снисхождения прозвищем «Простоватый», исполнилось двенадцать лет, возраст совершеннолетия по понятиям салических франков, его короновали в Реймсе 28 января 893 года. Война между двумя королями длилась долго. Но незадолго до своей смерти Эд, а умер он 1 января 898, судя по всему, в соответствии с недавно заключенным договором предложил своим сторонникам примириться после его смерти с Каролингом. Только спустя двадцать четыре года у Карла Простоватого появился новый соперник. Первые гранды государства были возмущены явной склонностью Карла к мелкому незнатному дворянину и постарались найти другую кандидатуру для будущего государя. Эд не оставил сыновей, поэтому все его вотчины и всех его верных унаследовал его брат Роберт. Роберт и был избран несогласными королем 29 июня 922 года. Поскольку один из членов этой семьи уже носил корону, то семью воспринимали как наполовину священную. Но на следующий год Роберт был убит на поле боя, и помазан на престол был его зять Рауль, герцог Бургундский; вскоре Карл Простоватый угодил в ловушку и стал до конца своих дней пленником одного из главных мятежников, что поспособствовало победе узурпатора. Смерть Рауля, тоже не оставившего после себя мужского потомства, стала сигналом реставрации. Сын Карла Простоватого, Людовик IV, был призван на трон (июнь 936 года) из Англии, где он нашел для себя убежище. Его сын и его внук наследовали трон без всяких осложнений. К концу X века казалось, что законная власть восторжествовала окончательно и навсегда.

Но вопрос о престолонаследии очень скоро встал снова: юный король Людовик V погиб на охоте. Внук короля Роберта Гуго Капет был провозглашен королем 1 июня 987 года ассамблеей, собравшейся в Нойоне. Между тем существовал еще сын Людовика IV, Карл, которого германский император сделал герцогом Нижней Лотарингии. Карл с оружием в руках потребовал вернуть ему наследство, и нашлось немало людей, которые увидели в Гуго, по словам Герберта, «временного короля». Удавшееся коварное нападение на соперника решило начавшуюся междоусобицу. Епископ Лана предательски заманил к себе Карла, и он был схвачен в Вербное воскресенье (29 марта 991 года). Точно так же, как его дед Карл Простоватый, внук умрет в заточении. С этого времени и до тех пор, когда во Франции вообще больше не будет королей, в ней будут царствовать Капетинги.

Наблюдая трагические перипетии борьбы за власть, мы можем сказать с полной ответственностью, что во Франции на протяжении весьма долгого времени идея законной власти была в почете. Об этом свидетельствуют не столько аквитанские хартии, которые системой датировки при Рауле и Гуго Капете обнаруживают нежелание считать королями узурпаторов: области, находящиеся южнее Луары, всегда жили своей особой жизнью, и бароны этих областей всегда относились враждебно к королям, выходцам из Бургундии, да и из центральной Франции тоже, — сколько факты. Совершенно очевидно, что опыт Эда, Роберта и Рауля не показался соблазнительным, и подобные попытки возобновлялись с большими временными промежутками. Однако ничто не помешало сыну Роберта, Гуго Великому, держать почти что год Людовика IV в качестве пленника. Любопытно другое — он не воспользовался этой благоприятной для себя ситуацией и не попытался сам стать королем. Причиной событий 987 года была внезапная и нежданная смерть, но нельзя утверждать, что выборы были «делом рук церкви». Безусловно, главным их инициатором был архиепископ Реймса Адальберон, но церковь как таковая за ним не стояла. По всей видимости, нити этой интриги тянутся к имперскому двору Германии, с которым и сам прелат, и его советник Герберт были связаны как личными интересами, так и политическими пристрастиями. В глазах этих просвещенных церковных деятелей империя была синонимом христианского единства. Саксонцы же, которые правили Германией и Италией, получив наследство Карла Великого и не являясь его потомками, опасались французских Каролингов как кровных наследников. Перемена династии сулила им, в частности, прямую выгоду в отношении Лотарингии, где Каролинги чувствовали себя как дома и, считая колыбелью своего рода, без конца продолжали бы оспаривать права на нее. Успеху задуманной интриги способствовало и соотношение сил внутри самой Франции. Дело было не столько в том, что владения самого Карла Лотарингского находились вне его родины, и, стало быть, в его распоряжении было мало по-настоящему «верных». Дело было в том, что последние короли-Каролинги вообще не сумели сохранить в личной власти достаточно земель и церквей, раздача которых обеспечила бы им переходящую по наследству поддержку вассалов, чью преданность можно было бы подкреплять новыми дарами. В этом смысле торжество Капетингов было победой новой власти — победой территориального князя, сеньора множества феодов, которые он широко раздавал, над традиционным могуществом королей, ничем больше не подкрепленным.

Первым и главным успехом Капетингов было то, что, начиная с 991 года, со всеми династическими междоусобицами было покончено. Хотя линия Каролингов не угасла вместе с Карлом Лотарннгским. Он оставил после себя сыновей, которые — одни раньше, другие позже избавились от плена. Но мы не имеем свидетельств, что они предпринимали какие-либо попытки отвевать престол. Точно так же, как и неистовые графы де Вермандуа, чьим предком был один из сыновей Карла Великого, дом Вермандуа закончит свое существование только во второй половине XI века, но и они не претендовали на престол. Возможно, потому, что родственники по боковой линии не считались имеющими права на наследство в том случае, если в королевской власти видеть своеобразный феод. В 987 году, похоже, именно этот аргумент был использован против Карла. В то время и в устах соперников он выглядел неубедительно. Но вполне возможно, что именно так объясняется устранение семейства Вермандуа, начиная с 888 года. И кто знает, какова была бы судьба Капетингов, если бы по чудесной случайности с 987 по 1316 год каждый отец не имел бы сына, который продолжал бы род? Поддерживать законную власть Каролингов крупным магнатам мешали собственные амбиции и интересы, а мелких феодалов, которые могли бы оказать Каролингам поддержку, в их распоряжении не было, так что их интересы отстаивали церковники, которые одни пли почти что одни в этом обществе обладали достаточным интеллектуальным горизонтом, чтобы видеть дальше мелких сиюминутных интриг. И то, что самые деятельные и самые умные из церковных владык, Адальберон и Герберт, из преданности идее империи сочли необходимым принести в жертву современным носителям имперской идеи династию Каролингов, сыграло, — не в материальном плане, но в моральном — решающую роль.

И все-таки как объяснить то, что кроме последних потомков Каролингов, у Капетингов никогда больше не возникало конкурентов? При том, что избрание короля продолжало существовать на протяжении достаточно долгого времени. Вернемся к уже приведенному свидетельству Ива Шартрского, оно относится к Людовику VI, который был коронован в 1108 году. До этого было собрано торжественное собрание, которое провозгласило его королем. Затем в день коронации прелат, прежде чем приступить к помазанию, спросил у присутствующих их согласия. Да, выборы существовали, и так называемый выбор неизменно падал на сына предыдущего государя. Чаще всего еще при жизни последнего, благодаря существующей практике совместного правления. Случалось, что тот или иной крупный феодал не спешил принести оммаж новому государю. Нередки были мятежи. Но они никогда не были анти-королевскими. Знаменательно, что каждая новая династия, — так вел себя, например, Пипин по отношению к Меровингам, была преисполнена желания продолжить традиции рода, на смену которого она приходила. Капетинги тоже говорили о Каролпнгах как о своих предках. Достаточно рано они начинают гордиться тем, что кровь Каролингов, переданная по женской линии, течет в их жилах. Похоже, что так оно и было, в жилах супруги Гуго Капета текло немного крови Карла Великого. Начиная с эпохи Людовика VI и дальше, придворные стараются использовать легенды о великом императоре, которые благодаря эпопеям расцвели пышным цветом, во благо царствующей фамилии, быть может, для того, чтобы в свою очередь приобщиться к этому сиянию. Наследие прошлого нужно Капетингам прежде всего как источник передаваемой от поколения к поколению королевской благодатной силы. Они не замедлят прибавить к ней еще одну чудесную силу — силу исцелять. Почтение к помазанию священным миро не могло помешать бунтовать недовольным, но избавляло от претензий на престол. Одним словом, вера в таинственные возможности тех, кто от века избран властвовать, чуждая романскому миру и пришедшая на Запад из древней Германии, укоренилась так прочно, что как только у новоявленных королей чудом стали появляться один за другим наследники, как только королевскую семью окружили многочисленные приверженцы, тут же пришло и ощущение законности новой власти, которая возникла на развалинах старой.

История наследования королевской власти в Германии выглядит поначалу гораздо проще. После того как германская ветвь Каролингов угасла в 911 году, выбор лучших людей пал на могущественного франкского сеньора, соратника исчезнувшего семейства, Конрада I. Слушались его плохо, но при этом никто не оспаривал его власть, выдвигая нового претендента; перед смертью Конрад назначил своим преемником саксонского графа Генриха, который несмотря на наличие соперника, герцога Баварского, был признан и избран без особых затруднений. С этого времени, — на Западе это было временем династических войн — государи из саксонского дома сменяли один другого на протяжении почти что ста лет (919–1024), от отца к сыну, а чаще от кузена к кузену. Выборы, которые при этом неукоснительно проводились, подтверждали это наследование. Теперь перескочим примерно через полтора века вперед и совершенно явственно увидим различие, существующее между двумя государствами: в политических доктринах Европы противопоставление Франции как наследственной монархии и Германии как монархии выборной становится общим местом.

Три существенных причины повлияли на развитие монархии в Германии, коренным образом изменив ее. Первой был физиологический фактор, столь благоприятный для Капетингов и не слишком благоприятный для германских государей: сначала завершилась на пятом поколении саксонская династия, не оставив ни прямых мужских наследников, ни агнатов, затем на четвертом колене завершилась салическая, то есть франконская, которая сменила саксонскую. Второй причиной было превращение королевства в империю, которое осуществилось при Оттоне I. По древнегерманским представлениям, королевская власть была следствием присущего роду предназначения, которое передавалось ус поколения в поколение; римская традиция, лежавшая в основе императорской власти, не имела с этими представлениями ничего общего. К концу XI века, благодаря исторической и псевдоисторической литературе, римская концепция власти была уже хорошо знакома. «Армия создает императора» — охотно повторяли крупные бароны, готовые исполнять роль римских легионов, с большим удовольствием называя себя при этом «Сенатом». Третьей причиной была яростная борьба, которая возникла во время грегорианского движения между германскими императорами и папством, не так давно реформированного с их же помощью; в процессе этой борьбы папы, желая низложить врага-монарха, выдвигали каждый раз принцип выборов, который был так привычен и близок церкви. Первый антикороль, который появился в Германии после 888 года, был избран 15 марта 1077 года в присутствии папского легата, и Генрих IV, германский император был объявлен низложенным. Первый антикороль не был последним, но состоявшиеся выборы вовсе не означали, что раз и навсегда восторжествовал выборный принцип, хотя реакция монастырей на них свидетельствовала, что именно выборы считают предвосхищением будущего. Непримиримость борьбы германских государей и римской курии объясняется прежде всего тем, что эти короли были еще и императорами. Если другим королям папы могли вменять в вину конкретные утеснения конкретных церквей, то в преемниках Августа и Карла Великого они видели соперников своей власти в Риме, оплоту апостольской веры и христианства.