Законодательные функции королевской власти
Законодательные функции королевской власти
Характер законодательства и права. Законодательная власть, как впрочем и вся политическая власть в период феодальной раздробленности, не являлась функцией одной только монархии. Законодательствовали в той или иной мере все феодалы, располагавшие вотчинной властью над крепостным и зависимым населением. Король вместе со своими советниками из придворной и специально приглашаемой ко двору знати, а в важных случаях и с князьями всего государства, издавал законы по принципиальным вопросам социального и политического характера. Эти законы были обязательными для всех слоев населения на территории всего государства (общегосударственное право)[343].
Наряду с этим каждый вотчинник (в том числе и король, как вотчинник) вместе с его ближними вассалами и министериалами устанавливал правовые нормы для своих крепостных (familia); эти законы были обязательными на всей территории его вотчины (вотчинное право). Общегосударственное законодательство распространялось, таким образом, на все население страны, вотчинное – только на население данной вотчины. Каждая крупная вотчина имела свое особое вотчинное право.
Какое право было важнее, общегосударственное или вотчинное? На этот вопрос нельзя дать односложный ответ. Общегосударственное законодательство преследовало цель сохранения и укрепления основ существующего строя, вотчинное право было направлено непосредственно на принуждение и обуздание крепостных в данной вотчине. Оно обеспечивало реализацию политического господства каждым из его носителей. Анализ того и другого законодательства и права даст возможность представить это более конкретно. В настоящей работе мы остановимся только на общегосударственном законодательстве и праве[344].
Предварительно следует заметить, что в изданных германскими королями вместе с князьями государства законах мы найдем только немногие нормы действовавшего в тот период феодального государственного права. В качестве действующего права в Германии продолжало служить законодательство франкских королей и императоров[345]. Многие нормы права устанавливались в практике феодальной юрисдикции. Это обычное право, записанное позже в определенной системе в Зерцалах. В качестве судебного (уголовного) права продолжали действовать и в данный период еще некоторые нормы варварских правд (jus gentium).
Детальное изучение феодального права не входит в задачу настоящей работы. Мы коснемся только его основ и постараемся осветить поставленный выше вопрос о законодательных функциях королевской власти.
В период немецких Каролингов, когда формально еще признавалось единство империи, законы издавались в большинстве случаев на съездах королей всех трех частей распавшейся империи. На этих съездах, в присутствии знати трех государств[346] каждый из королей объявлял новые законодательные мероприятия для своего государства и все вместе договаривались о сохранении мира, согласовании своих политических мероприятий и обмене послами. Новые законодательные акты издавались в развитие капитуляриев Карла Великого и Людовика Благочестивого. Некоторые положения этих капитуляриев просто повторялись[347].
Законодательные акты немецких Каролингов включают в основном следующий круг вопросов:
а) покровительство церкви и охрану церковной собственности[348];
б) мероприятия по укреплению безопасности и подавлению заговоров против монархии. (В этом отношении принимались общие меры для всех трех государств. Короли договаривались не принимать преступников, бежавших в их владения, а выдавать их друг другу[349];
в) привилегии магнатам[350];
г) меры принуждения против уклоняющихся вносить десятину и выполнять другие повинности[351];
д) подтверждение канонических постановлений соборов, направленных на укрепление церкви и государства[352].
К этому всему прибавлялись еще никого не обязывающие предписания христианской морали о защите бедных, вдов и сирот, а также о запрещении угнетать бедняков, которых мы не найдем уже в законодательных актах X – XI вв.
Общегосударственное законодательство в X в. еще беднее законодательства немецких Каролингов. За период Саксонской династии не издано почти ни одного чисто светского закона для Германии (для Италии издано несколько законов), если не считать постановлений синодов по гражданским делам.
О постановлениях синода 916 г. в Алтайхе говорилось выше (стр. 84). Синод 922 г. в Кобленце решал только церковные и чисто канонические вопросы. В общей форме он запретил продавать христиан (сервов)[353]. Но подобные постановления нарушались самой церковью, продававшей сервов «как рогатый скот»[354]. Другие синоды, имевшие место в тот период, занимались только каноническими вопросами и вопросами, связанными с церковным имуществом и церковной десятиной.
Законодательная деятельность королевской власти и собраний магнатов в XI в. оставила больше следов. Был издан ряд постановлений по отдельным вопросам юрисдикции, суда и безопасности[355], отдельные постановления о крепостных сервах и министериалах[356], постановления о борьбе с феодальной анархией и сохранении мира[357]. Кроме того, состоялся ряд княжеских собраний, которые приняли решения, направленные против королевской власти6.
В XII в. законодательная деятельность монархии значительно расширилась.
Попытаемся охарактеризовать в общих чертах основы феодального права.
Феодальное право (писанное и неписанное) имело своей целью упрочить и увековечить феодальные производственные отношения, укрепить феодальную собственность, обеспечить выполнение крепостными их повинностей и увековечить политическую власть феодалов. Строгой системы феодального права, подобной той, которую оставил нам рабовладельческий строй в кодексах Феодосия II и Юстиниана, или буржуазный строй в кодексе Наполеона, феодализм не знал. Отдельные нормы права вырабатывались постепенно и утверждались по прецедентам. Но в практике они существовали с достаточной определенностью.
Нормы, утверждавшие феодальную собственность. Монопольное право феодалов на землю не было специально установлено законом, оно утвердилось само собой в ходе экономического и социально-политического развития. Феодальное право его защищало и гарантировало. Неограниченным правом собственности, правом владения, распоряжения и эксплуатации собственности пользовались только феодалы. Крестьянам феодальный закон предоставлял право держания чужой земельной собственности на условиях выполнения феодальных повинностей. В изучаемый период, в обстановке крепостного права, крестьянин вообще не мог иметь свободной, неотягощенной повинностями собственности. Крепостной, если ему удавалось приобрести какую-либо недвижимую или движимую собственность[358], обязан был так или иначе вносить за пользование ею феодальную ренту (по смертный побор, брачную пошлину, поголовный чинш, оброк и т. п.). Так наз. «свободный» крестьянин обязан был давать ренту за свой аллод государству, фогту, церкви (десятина). Серв (Leibeigene) являлся предметом собственности своего господина вместе со своей «собственностью».
Таким образом, вся земля, обрабатываемая руками крестьян, признавалась феодальным правом собственностью феодалов или их государства. Необрабатываемая земля, принадлежавшая в прежние времена общинам, была объявлена собственностью государства или захвачена отдельными феодалами и церквами. Собственность на леса с пустошами тоже стала монополией феодалов. Если крестьянин, убежав от феодала или проявляя свою хозяйственную инициативу, занимал пустующую землю, всегда находился феодальный господин, который заявлял свое право собственности на эту землю, крестьянин мог быть только держателем земли за чинш[359].
Собственность каждого феодального землевладельца была укреплена соответствующими юридическими нормами. Этими нормами являлись:
1) давность владения и многократность наследования земельной собственности;
2) наличие грамот и дипломов на земельную собственность.
Феодальное право считало прочной собственностью только ту, которая наследуется. Приобретенная и полученная собственность по своим юридическим качествам уступала наследственной[360], но со временем она, в порядке вещей, становилась такой же.
Большинство феодалов обладало наследственной собственностью[361]. Ленники-вассалы и министериалы, не имевшие аллодов, старались обзавестись ими.
Но наследственная собственность феодалов была не извечной. Она образовалась вследствие уничтожения свободной крестьянской собственности. Для создания феодальной собственности требовались определенные юридические нормы, соответствующее правовое оформление. Таковыми являлись дипломы короля и грамоты прежних собственников, отказавшихся от своих прав собственности и «уступивших» землю феодальным землевладельцам.
Король завладел народной землей по праву главы государства. Эта земля передавалась королями отдельным феодалам, церквам и личным королевским слугам (министериалам). Право собственности новых феодальных землевладельцев оформлялось королевскими дипломами. Вот типичная юридическая формулировка этого права: «(такое-то) predium (название), являющееся нашей собственностью, расположенное в (такой-то области и графстве), со всеми его принадлежностями (по „формуле принадлежности“) передаем в собственность (графа Аскуина, верного нашего вассала) и настоящей грамотой подтверждаем полное право собственности (графа Аскуина) на данное владение – право свободно распоряжаться, владеть, передавать, менять, дарить и делать с ним все, что угодно»[362]. Подобные дипломы выдавались и на владение переданными королем регалиями и различными правами[363]. Они были необходимы для укрепления прав частной феодальной собственности. При самовольных захватах государственных владений или не занятых никем земель составлялись подложные грамоты[364].
Владение бывшим государственным имуществом оспаривалось теми, кто сам хотел им завладеть, поэтому королевской власти приходилось часто возобновлять и подтверждать своп прежние пожалования. Как правило, каждый новый король подтверждал дарения земель и иммунитетных прав, произведенные его предшественниками.
Однако королевские дипломы давали право частной феодальной собственности только на те земли и ренты, которые уже принадлежали государству и королю. Аллодами свободных крестьян-общинников королевская власть распоряжаться не могла; их «передача» в собственность феодалов могла совершиться только по частным актам прежних мелких собственников. Такими актами были дарственные грамоты, прекарные договоры и соглашения о фогстве. Эти юридические формы фиксировали превращение крестьянской собственности в феодальную, и давали феодальным землевладельцам формальное право на получение ренты с населения, обрабатывающего данную землю. Для феодалов юридическое оформление их собственности было крайне необходимо: оно давало им формальное право выколачивать из крепостных ренту и ограждало от притязаний на эту собственность со стороны других лиц из их класса. Поэтому феодальные землевладельцы всегда стремились создать правовое обоснование своей собственности на землю и крепостных; при этом они прибегали к всевозможным средствам, в том числе и к подложным соглашениям и фальшивым грамотам. Экономическое и во многих случаях грубое физическое насилие облекалось в оболочку права и «добровольного» соглашения.
Таким образом, для создания отношений феодальной собственности не требовалось особого государственного законодательств а. Нормы феодального права, большей частью обычного, применялись только в целях оформления и упрочнения уже сложившихся отношений.
Феодальное право утверждало и гарантировало собственность феодальных землевладельцев на труд и неполную собственность на личность самого непосредственного производителя – крепостного и зависимого крестьянина. Степень собственнических прав феодала на крепостных разных категорий была различна: серв являлся предметом свободно отчуждаемой собственности, зависимый по земле считался лично почти свободным; но всякий крепостной и зависимый крестьянин, проживающий в вотчине, отдавал свой прибавочный продукт вотчиннику, жил по праву вотчины и судился вотчинным судом. Другого места под солнцем феодальное право непосредственному производителю не оставляло. Если крестьянин пытался укрыться от этого жестокого права, он попадал в еще худшее положение: его объявляли «дикой птицей» и за ним охотились словно за дичью (Wildfangrecht)[365].
Таким образом, феодальный закон не признавал ни «безгосподной земли», ни «безгосподных людей» (herrenlose Leute)[366]. Для феодалов и их государства это было аксиомой. Законодательство заботилось только о том, чтобы не допустить нарушения этих основ феодальных отношений.
Относительно земли феодалам нечего было беспокоиться. Она составляла их нерушимую собственность. До тех пор пока личность обрабатывающего землю крестьянина оставалась предметом (неполной) собственности феодалов, монополия на земельную собственность была за ними обеспечена. Поэтому не случайно феодальное законодательство того времени было направлено больше всего на то, чтобы воспрепятствовать крепостным освободиться от уз зависимости и связанности и чтобы заставить их выполнять тяжелые феодальные повинности.
Основные правовые нормы относительно сервов, а также и зависимых («подзащитных») крестьян были выработаны уже в начальный период образования феодальных отношений. По существу мы их видим уже и в варварских правдах. В них четко определен юридический статус раба, являвшегося собственностью господина и имевшего свою рыночную цену (рабский «вергельд», уплачиваемый господину). В «правдах» содержаться соответствующие нормы и относительно прав рабов на владение имуществом. Эти нормы послужили правовым прецедентом при оформлении владельческих прав лично крепостных крестьян.
В варварских правдах и раннефеодальных юридических документах существовали также юридические нормы для зависимых «подзащитных» людей (Mundlinge), которые в дальнейшем стали вполне пригодными для конституирования юридического статуса крепостного и зависимого крестьянства, образующегося из старосвободного корня. Наконец, в этих ранних юридических источниках был уже вполне оформлен принцип «равных браков» (Ebenburtigkeit), который в дальнейшем послужил одной из основных правовых категорий для образующихся феодальных сословий; он стал непреодолимой преградой для перехода из крепостных в «сословие» господ» (Herrenstand).
По феодальному обычному праву дети наследовали юридический статус родителей[367]. Следовательно, крепостной крестьянин никогда не мог выбраться из зависимости и несвободы. Если кто пытался претендовать на более высокое право, он терял и то, которым пользовался до тех пор, и становился совершенно бесправным[368]. Серв мог получить высший статус и относительную свободу (но отнюдь не освобождение от феодальной зависимости и эксплуатации) только по формальному юридическому акту отпуска на свободу[369].
Усилия государственного законодательства в данной области были направлены на то, чтобы удержать сервов и остальную массу крепостных крестьян в положении бесправных и эксплуатируемых и закрыть для них всякие лазейки, могущие вывести из рабского положения, а также чтобы заставить их исправно отдавать весь свой прибавочный продукт феодалам. На этот счет было издано несколько общих законов и ряд постановлений для отдельных вотчин (Hofrechten).
Особый интерес представляет одно постановление, изданное для Италии, но действовавшее, несомненно, и на территории Германии: это капитулярий Оттона III «о сервах, дышащих свободой»[370]. Постановление преследовало цель отбить у сервов «аппетит к свободе» (appetitum libertatis) и заставить их исправно нести свою службу. Подобный характер носили также постановления церковных синодов и папские декреты о клириках-сервах. Эти клирики, обученные господами «духовному ремеслу» и переведенные ими на положение вольноотпущенников, оставались сервами церкви или зависимыми от их прежних господ[371]. Если такой клирик из сервов вел себя как свободный и отказывал в повиновении его господину, он терял свой сан и предавался анафеме[372].
Папа Бенедикт VIII угрожал этим клирикам-сервам, нарушающим целибат: «Кто не хочет служить сервом в церкви в качестве клирика, пусть будет сервом вне церкви»[373]. Совершенно ясно, что если клирик-серв не мог жить как свободный, то обычному серву, задавленному рабским трудом, это было тем более недоступно.
Церковные постановления шли дальше, они не допускали к свободе не только сервов клириков, но и их детей. Если у этих клириков были законные или незаконные дети от женщин любого звания, пусть даже и знатных, эти дети разделяли долю своего отца и навеки оставались сервами той церкви, к которой принадлежал их отец. Таких сервов не мог освободить никакой судья[374]. Папа гневно угрожал этим сервам, «присваивающим себе свободу», а также и их пособникам в этом деле анафемой[375].
Не менее ревностно заботилась о сохранении серважа и королевская власть. В одном из дипломов Конрада I (№ 11) церковным властям строго запрещалось освобождать сервов без замены их тем же количеством других сервов.
Таким образом, церковь и королевская власть силой своего законодательного авторитета пресекали малейшие тенденции к ослаблению серважа и подавляли всякие попытки крепостных ослабить иго крепостной зависимости.
Как уже отмечалось выше, в общегосударственной законодательной деятельности значительная роль принадлежала соборам.
В законодательстве соборов большое место занимали вопросы церковной десятины. Соответствующие постановления и королевские указы направлены на то, чтобы заставить крестьян и землевладельцев исправно вносить десятину церкви и не укрывать имущество от обложения десятиной. Ряд постановлений издано по вопросу распределения десятины. Их мы коснемся в другой связи.
По решению Майнцского синода 852 г. десятину церкви должны были давать все без исключения как с земли, так и с собираемых фруктов и плодов, а также со скота. За троекратный отказ от взноса десятины угрожало отлучение от церкви со всеми вытекающими из этого последствиями[376]. Это решение повторялось рядом других синодов[377].
Трибурский синод 1036 г. вынес столь же строгое постановление о взыскании десятины со славянского населения. Славяне, находившиеся под властью немецких феодалов, должны были вносить десятину, «как и прочие христиане», и их следовало принуждать к этому силой королевского банна[378].
Королевская власть в союзе с церковью стремилась подавить силы, враждебные существующему политическому строю и церкви. Выше уже указывалось на постановление Алтайхского синода 916 г. о соблюдении присяги королю. Майнцский синод 847 г. принял специальное постановление о борьбе против заговоров и недозволенных союзов (conjurationes et conspirationes). Всем участвующим во враждебных королю, церкви и существующему порядку действиях и заговорах угрожало отлучение от церкви и преследование[379]. Под этими заговорами и враждебными существующему строю выступлениями имелись в виду прежде всего выступления народных масс против их угнетателей (восстание Стеллинга 842 г. и др.).
Большое место в государственном законодательстве занимали вопросы перераспределения собственности и ренты между отдельными членами и целыми группами господствующего класса, вопросы их политических взаимоотношений. Это законодательство было связано с политической борьбой, происходившей в тот период в Германии, и в большинстве случаев являлось прямым ее результатом.
Наибольшие споры и столкновения вызывали вопросы, связанные с церковным землевладением и церковной десятиной. И это вполне понятно: в использовании церковной собственности и десятины участвовали не одни прелаты и церковные учреждения, а широкие круги феодалов во главе с королем; к этому прибавлялись еще и притязания папства па верховную власть над всем церковным землевладением и церковными доходами, а также на свою долю в этих доходах.
В постановлениях соборов содержатся строгие положения о том, что церковная собственность и десятина должны принадлежать только церкви и служить только ее нуждам. Согласно решениям синодов 841 и 852 гг., вся десятина должна поступать церквам и расходоваться под наблюдением епископа: 1/4 ее шла непосредственно епископу, 1/4 – клирикам, 1/4 составляла долю для оказания помощи нищим и 1/4 предназначалась на оборудование и содержание местной церкви[380]. Но это оставалось только на бумаге. На деле десятина, как и всякий вид феодальной ренты, использовалась всеми, кто имел право собственности на церковную землю и самую церковь (Eigenkirchenrecht), и во многих случаях ею распоряжался король. Не случайно десятина стала одним из элементов «формулы принадлежности» королевских дипломов на дарение земельной собственности[381].
Епископы и архиепископы стремились наложить свою руку и на ту часть десятины, которая, согласно постановлениям синодов, должна была поступать местной церкви. Особенно упорная борьба за десятину развернулась между майнцским архиепископом и тюрингскими аббатствами. Архиепископ претендовал на половину десятины во всех церквах Тюрингии и на всю десятину – в церквах архиепископства. По решению Эрфуртского синода, принятому под давлением архиепископа и короля Генриха IV, майнцское архиепископство получало половину десятины от церквей, подчиненных аббатствам; из собственных церквей аббатств и архиепископства десятина должна была поступать каждому собственнику[382]. По существу такое же положение было и в церквах светских собственников. Они распоряжались десятиной как своей собственностью.
Постановления соборов относительно церковных владений и самих церквей тоже не были в принципе направлены против права «частной церкви». Они запрещали только делить церкви между отдельными собственниками[383]. На деле же. церкви не только делились между наследниками, но и отчуждались по частям[384].
Однако самая ожесточенная борьба в среде господствующего класса велась не по этим, а по более принципиальным вопросам. Церковная иерархия во главе с папой стремилась высвободить церковное землевладение из-под власти короля; королевская власть, наоборот, стремилась сохранить свои позиции в церковном землевладении и в церковной организации; светские феодалы стремились сохранить свое положение собственников их «частной церкви». Так образовался запутанный клубок противоречий, разыгравшихся в т. н. борьбе за инвеституру[385]. В этой борьбе победителями вышли церковные и светские князья. Они сорвали намечавшееся в 1111 г. соглашение императора с папой на условиях возвращения епископами и аббатами всех владений и прав, полученных от короля (т. н. регалий) и отказа короля от инвеституры прелатов[386], и навязали невыгодные для императора условия Вормского конкордата. Вормский конкордат, оставивший за императором инвеституру только скипетром (знаком княжеской власти) и подтвердивший принцип канонических выборов прелатов, уменьшил власть короны над церковным землевладением и усилил церковных князей. Конкордат являлся не столько успехом папства, сколько победой князей. В «Привилегии императора» об этом прямо говорится: «Владения церквей и князей, как и владения прочих клириков и светских землевладельцев, отнятые у них в период этих смут, обязуюсь по совету князей возвратить или, если они перешли в другие руки, приложить все усилия к их возвращению»[387].
«Привилегия императора», составляющая часть Вормского конкордата, является важнейшим законодательным актом Германского государства в период начавшегося упадка королевской власти. Она свидетельствует о победе княжеского партикуляризма над проводившейся монархией политикой укрепления общегосударственного единства. Однако не следует переоценивать значения этого политического акта и считать его корнем всех злоключений германской истории, как это делается в немецкой историографии[388].
Особую область королевского законодательства и высшей распорядительной власти монархии составляло регулирование отношений между отдельными феодальными сеньориями. Роль верховного арбитра в ссорах феодалов – важнейшая функция королевской власти периода феодальной раздробленности[389]. Даже при том условии, если бы кроме иммунитетных территорий не оставалось никакой иной государственной территории, на долю королевской власти выпадала бы важнейшая роль верховного распорядителя. Ибо нужна была верховная административная и судебная власть, которая примиряла бы враждующих феодалов и усмиряла их подданных. Для роли короля как арбитра в столкновениях феодалов вполне подходит определение государственной власти, данное Т. Гоббсом в «Левиафане», с той только оговоркой, что король периода феодальной раздробленности весьма мало походил на левиафана.
Король властью своего банна ограждал сеньории, в первую очередь церковные, от вмешательства в их дела посторонних феодалов. Это выражалось в форме пожалования иммунитетом, графскими и фогтскими правами и банном и оформлялось не законодательным актом, а жалованной грамотой. При столкновении же между отдельными иммунистами или их подданными требовался королевский указ[390]. Примером таких указов могут служить постановления Генриха II «о столкновении церковных слуг». Первое постановление от 1023 г. относится к крепостным и слугам (familia) Вормской епископской церкви и Лоршского аббатства, второе от 1024 г. – к челяди Фульдского и Герсфельдского аббатств. Оба эти постановления были вызваны постоянными столкновениями между вотчинниками, их министериалами и крепостными. Как можно судить по преамбуле указа о спорах между челядью вормской и Лоршской церквей, все эти инциденты вдохновлялись и инспирировались обоими прелатами, вечно враждовавшими из-за владений[391]. В постановляющей части декретов король, по совету со своими придворными (consilio meorum fidelium), намечал ряд мер для пресечения этих столкновений, угрожавших безопасности и разорявших обе церкви. Эти меры укладываются, в основном, в рамки тех норм, которые существовали в иммунитетной практике: прелаты и их фогты обязаны были следить за своими крепостными и министериалами и собственными карательными мерами пресекать действия, направленные против другой иммунитетной сеньории. На помощь прелатам и их фогтам должны быть мобилизованы вассалы (fideles). Для контроля и непосредственного воздействия король посылал к верденскому епископу и Лоршскому аббату своих представителей (nuntios), которые должны были следить за тем, чтобы их фогты без промедления пресекали враждебные действия своих familia[392]. Крепостные за участие в нападениях на членов другой familia должны были наказываться различного рода телесными наказаниями, за убийство – денежными штрафами, идущими на уплату вотчиннику вергельда; на министериалов, участвовавших в нападениях, налагались денежные штрафы в размере 10 денариев. Фогтам за непринятие мер против совершивших преступления угрожала потеря должности и королевская опала (gratia nostra et advokatia carebit)[393]. Прелатам за нарушение данного королевского указа угрожал штраф в 2 ф. золотом. Эти королевские указы, с одной стороны, были направлены на защиту иммунитетных привилегий, а с другой – на борьбу со злоупотреблениями этими привилегиями. Эффект их был, по всей вероятности, незначителен. Фогты, на которых возлагалась в основном вся ответственность за поддержание порядка и безопасности, сами являлись сеятелями смут. Угрозы о потере фогтами их «должностей» вряд ли могли на них подействовать, так как фогты вовсе не считали свое положение должностным.
Более серьезной попыткой наведения «порядка в беспорядке» являлись постановления о мире, издававшиеся королями и отдельными местными властями в XI – XII вв.
Королевская власть как высший судебный орган. Королевской власти в IX – XI вв. были присущи еще значительные судебные функции характерные во многом для раннефеодальной монархии. Выше отмечалось, что король являлся верховным судьей как по общему земскому праву (Landrecht), так и по ленному праву (Lehenrecht). Феодальное право считало короля источником всякой судебной власти. Теоретически всякий судебный банн исходил от короля; он вручался или лично самим королем, или другим лицом от его имени[394]. Король признавался общим судьей над всеми[395]. В какую бы область он ни прибыл, для него был открыт любой суд и он мот судить по любому делу[396]. Если король являлся в суд графа, то графский суд превращался в королевский[397]. К королю можно было апеллировать на решение любого судьи, если имелись свидетельства, что это решение противозаконно. Апелляция подавалась при посещении королем данной области[398].
Ясно, что этим правом могли воспользоваться только свободные, находившиеся под юрисдикцией «публично-государственных» судов.
Король мог сам потребовать дело на пересмотр. Так, в грамоте для Магдебургской церкви Генрих II предупреждал, что если фогт решит дело несправедливо, то он потребует это дело для пересмотра[399].
Из всего этого вовсе не следует, что судебная власть короля имела всеобщий и неограниченный характер. На деле эта власть простиралась только на узкий круг королевских вассалов, и в осуществлении ее король был связан как положениями обычного права, так и соответствующими процессуальными нормами, предполагавшими участие представителей знати (parium suorum) при решении судебных дел и законный характер судопроизводства (legitima discussio). Нарушение Генрихом IV этих исконных прав знати послужило «одной из причин восстания в Саксонии 1073 г.[400].
Сам король тоже был подсуден этой знати. При избрании он приносил присягу о соблюдении законов и принципов феодальной справедливости[401]. За свои противозаконные и преступные действия король представал перед судом феодальной знати. Председательствовал на этом суде сам король или пфальцграф[402]. Примером такого разбирательства является решение собрания князей от 1181 (?) по делу, возбужденному Лозаннским епископом против Генриха VI о незаконной передаче королем герцогу Бертольду регалий, традиционно принадлежавших этому епископу. Дело разбиралось в присутствии короля, с участием многих прелатов и баронов, и было решено в пользу епископа[403]. Имеются и более ранние факты разбирательства возбуждаемых против короля дел и вызова монарха пред лицо судящих князей. Трибурский сейм 1076 г. отказал в доверии Генриху IV и заставил его пойти в Каноссу[404], а Форхгейский сейм 1077 г. и вовсе лишил его власти, решив избрать антикороля Рудольфа Швабского[405]. Примером самостоятельного разбирательства дела императора князьями является также решение Вюрцбургского синода 1121 г. Этому синоду предшествовало княжеское собрание в Кельне, на котором было решено вызвать императора пред лицо князей в Вюрцбург по делу о его споре с папой. Собравшийся в Вюрцбурге синод постановил, что император должен смириться перед папой[406].
Таким образом, княжеский суверенитет в государстве дополнялся высшей судебной властью князей. Одно вытекало из другого: избранный князьями король находился под их юрисдикцией.
Конкретное представление о высшей судебной власти в государстве мы можем составить по данным дипломов и хроник.
Высшим судебным органом государства была королевская власть вместе с собранием князей. Единого уголовного права в Германии в этот период не существовало; в каждой области было свое обычное феодальное право, которое по-старому называли еще «правом народа» (племени). Королевский суд обычно судил на основании права той области, в которой произошло преступление и к которой принадлежал преступник. Слушание дела обычно тоже происходило на месте, на собрании знати области. Так, Генрих III осудил на собрании баварской знати маркграфа Оттона на основе Баварской правды[407]. Генрих IV осудил мятежного маркграфа Экберта на основе «народного права» (ex jure gentium – очев. Саксонского) на собрании саксонской и тюрингской знати[408]. Рудольфа Швабского Генрих IV судил на основе Аламаннского права[409]. В отношении самого короля действовало только франкское (Рипуарское) право[410].
Дела, касающиеся королевских владений, рассматривались в областях судами пфальцграфов палатинатов.
Председательствовал на королевском суде сам король или заменявшее его лицо. В состав королевского суда в одних случаях были только придворные[411], в других – представители широких кругов феодалов. В широком составе судебное собрание обычно созывалось при разбирательстве важных политических дел. В таких случаях приглашалась вся знать той области, где происходил судебный процесс, а также и знать других областей. Дело об измене лотарингского герцога Конрада и майнцского архиепископа Руотберта разбиралось на собрании лотарингских и франконских князей[412]. Маркграф марки Нордгау был осужден судом франконских, баварских, саксонских и швабских князей (895 г.)[413], т. е. князей всего государства. Важнейшие дела обычно разбирались на общегосударственных съездах князей, одну из функций которых и составляло осуществление высшей юрисдикции в государстве[414]. Саксонские феодалы после подавления восстания были по решению князей империи подвергнуты заключению и распределены между этими князьями для содержания под охраной[415].
Из приведенных примеров видно, что реально под юрисдикцией королевского суда были только феодалы, в большинстве князья, т. е. те, на кого не распространялась никакая иная юрисдикция. И это было с точки зрения феодальной юстиции совершенно естественным. Суд был сословным, и судебные функции распределялись между отдельными ступенями феодальной иерархии. Королю оставалось судить только тех, кто находился на 1-2 ступени ниже его по иерархической лестнице, т. е. князей[416].
Крепостных судили сами вотчинники, фогты и министериалы; министериалов судили их господа; вассалов судили их сеньоры.
У короля, как у вотчинника, были еще свои мелкие вассалы и министериалы. Но в отношении их действовали общие принципы ленного, министериального и вотчинного права.
Таким образом, судебная власть короля все больше приближалась к судебной функции верховного сюзерена.
Кроме разбирательства судебных дел королевских вассалов, у короля оставались еще функции высшей судебной инстанции по делам подвассалов.
Однако в чисто сюзеренную судебную власть юрисдикция германского короля в изучаемый период еще не превратилась. Здесь имелись аллодисты не вассалы, которые оставались в судебной зависимости только по линии земского права (Landrecht) и, следовательно, были подсудны только публичным судам, подчиненным королевской власти.
Королевская власть возглавляла всю юрисдикцию в стране. Для придания законности существующей судебной власти, в том числе и фогтской юрисдикции в вотчинах, требовалось формальное получение судебного банна от короля[417].
Обратимся к юрисдикции королевского суда.
Чаще всего королевский суд занимался делами, связанными с враждебными действиями против королевской власти. Обычно это были такие дела, по которым не требовалось специального расследования и особых доказательств. Это были заговоры, мятежи и восстания отдельных феодалов. Когда король их подавлял (что не всегда ему удавалось), он, как победитель, устраивал суды над мятежниками, предъявляя им обвинения в нарушении верности (infidelitas), в преступлениях против его величества (reus majestatis)[418] и пр. За такие преступления суд двора или княжеское собрание объявляли виновного врагом государства и короля (hostem regni et imperii) и судили, как уголовного преступника (capitali sententia). Осужденного по уголовному делу объявляли лишенным права и покровительства закона и наказывали смертью, заключением или изгнанием и конфискацией имущества. Лены осужденного обычно переходили сеньору, аллоды – королю или родственникам виновного[419]. Иногда фиску переходило все имущество осужденного. Вот некоторые примеры.
Генрих V подавил в 1114 г. бунт, возглавляемый графом Вигбертом, и захватил в плен самого графа. Для осуждения мятежников король собрал курию князей в Вюрцбурге. Граф был приговорен к смертной казни с конфискацией всех его владений. Приговор приведен в исполнение[420]. Столь же решительно расправился некогда Генрих IV с мятежным маркграфом Экбертом. Правда, самого маркграфа поймать не удалось, но все владения его были по суду князей конфискованы[421]. Иногда владение осужденного магната делилось между князьями, принимавшими участие в его осуждении. Так было в 906 г. с Адальбертом Бабенбергом. По словам Регино, все владения этого магната, отошедшие фиску, были розданы знати[422]. То же произошло и с ленами осужденных в 1075 г саксонских феодалов. Генрих IV роздал эти лены своим вассалам[423].
Но не всегда удавалось королю осуществить правосудие в отношений мятежных феодалов.
Когда Генрих V в 1113 г. подавил мятеж графа Бар и овладел ценой больших жертв его крепостью, знать воспрепятствовала осуждению мятежника, и он остался совершенно не наказанным.
Чтобы осуществить королевский приговор, приходилось прибегать к военной силе. В этом случае дело решалось не «юстицией», а оружием. Часто в таких случаях судья – король оказывался побежденным. Так, в 1085 г. Генрих IV пытался привести в исполнение решение о конфискации имущества у саксонской знати за участие в антикоролевском мятеже, но знать оказала сопротивление и снова подняла мятеж. Король вынужден был возвратить конфискованное имущество и поспешно удалиться из Саксонии[424].
Иногда король, сознавая свое бессилие расправиться с мятежными феодалами, проявлял поразительное «мягкосердие» и не только не наказывал их за преступные действия против своей власти, но даже награждал. Так поступил Генрих IV с бунтовавшим против него графом Генрихом Лимбургским. Овладев крепостью графа, он не только возвратил ему все владения, но и пожаловал вдобавок герцогством Лотарингским[425]. Цель подобных поступков ясна: король пытался подкупить мятежных феодалов уступками и сделать их из врагов верными вассалами. В этом, безусловно, был свой смысл: всех феодалов, являвшихся открытыми или потенциальными мятежниками против короля, наказать было невозможно. К тому же и наказания действовали малоэффективно. В этом короли убеждались на опыте. По рассказу Оттона Фрейзингенского, Генрих V в 1114 г. покорил Лотаря Суплинбургского и до такой степени устрашил всех князей, что они не отважились больше бунтовать (rebellare) против императора[426]. Но не прошло и полгода, как поднялся новый антикоролевский мятеж.
Наказание мятежников являлось для королевской власти делом весьма сложным не только по причинам политическим, но и по причинам «техническим». У короля не было столько тюрем и охраны, чтобы содержать осужденных бунтовщиков, тем более, что у них всегда находились вооруженные помощники, готовые поспешить на выручку заключенным.
После подавления Саксонского восстания в 1075 г. мятежные саксонские феодалы были приговорены королевско-княжеским судом к заключению. Но осужденных оказалось такое множество, что королю было не под силу охранять и содержать их, и они были розданы для охраны князьям империи[427]. Однако последние только для виду держали мятежников под охраной, и вскоре, когда начались новые смуты, отпустили их восвояси.
Королевский суд занимался не только делами, связанными с преступлениями против королевской власти, но и делами, возникающими между феодалами. Здесь король выступал в качестве арбитра. В Кельнской хронике за 1111 г. рассказывается, что Генрих V разрешил тяжбу между герцогом Лиутгарием и маркграфом Рудольфом[428]. Данные об улаживания королем споров между феодалами встречаются также в королевских дипломах[429]. Королевской власти в XI – XII вв. приходилось также часто разбирать споры между церковными землевладельцами и фогтами[430], и между господами и их министериалами[431]. В этих случаях решения королевского суда были более действенными. Но и здесь имели место нарушения судебных приговоров, часто остававшиеся безнаказанными.
Король располагал административной властью. Он мог налагать свой банн за преступные действия, направленные против интересов монархии и церкви, а также за служебные упущения должностных лиц (фогтов, графов и пр. «судей»). В отдельных случаях король властью своего банна подтверждал решения государственного суда[432]. Властью банна король мог без всякого участия оптиматов издавать отдельные распоряжения и постановления административно-судебного характера[433].
Штраф, налагаемый королевским банном, колебался в размерах от 2[434] до 1000 ф. золота[435]. Чаще всего он составлял 100 ф.[436]. За нарушение верности королю (Majestatverhrechens) платился обычно штраф в 300 ф. За нарушение королевских декретов должностными лицами угрожала потеря милости (gratia) короля, влекшая за собой лишение лена и должности[437]. За восстановление «милости» уплачивался штраф в 100 ф. и, кроме этого, в отдельных случаях требовалось еще публичное покаяние[438].
Об интересном случае королевского административного наказания сообщает Титмар Мерзебургский: Магдебургский архиепископ принял с королевскими почестями саксонского герцога Германа Биллунга. Оттон I, видя в этом умаление собственного королевского достоинства, наложил на прелата большой штраф: за каждый звонивший в честь герцога колокол, а также за каждую горевшую в честь этого торжества люстру[439] архиепископ должен был уплатить по одной лошади.
Королевский банн, как и всякая принадлежащая королю прерогатива, связанная с получением доходов, отчуждался и переходил в руки князей. И хотя король в принципе не терял своих административно-судебных прерогатив, но практически в его руках оставалось все меньше и меньше административно-судебной власти, так как банн над отдельными поместьями, бургами, городами и целыми территориями сосредоточивался в руках вотчинников-князей.
Из нашего обзора судебной власти германских королей IX – XII вв. явствует, что в этот период монархия обладала еще значительными прерогативами в судебной области. Король был носителем высшей судебной власти в государстве. В формальном смысле от него получали свои полномочия все, кто осуществлял юрисдикцию в стране. Эти судебные функции германских королей в известной степени сохраняли еще раннефеодальные черты: король воплощал высшую судебную власть над всем тем населением, которое не было еще втянуто в поземельную и личную зависимость и в вассально-ленные отношения. Но, с другой стороны, и это уже было главным и определяющим, королевские судебные функции имели характер судебного сюзеренитета: Король – судья над своими вассалами и подвассалами. В ходе исторического развития, в результате острой политической борьбы между королевской властью и крупными феодальными землевладельцами, судебные права монархии сужались и приобретали формальный характер. Королевская юрисдикция превращалась в верховный сюзеренитет. Территориальным государственным судом стал не королевский суд, а княжеские вотчинно-территориальные судебные органы. Это было следствием хозяйственного и политического преобладания территориальных князей над общегосударственной королевской властью.
Королевский фиск. Вопрос о фиске это не просто вопрос о «государственных финансах» и бюджете монархии, но одновременно и вопрос о распределении прибавочного продукта в государстве, вопрос о месте и роли высших государственных органов в системе этого распределения.
Главным источником для изучения доходов фиска являются королевские грамоты, в которых отражено отчуждение этих доходов монархией в пользу отдельных феодальных землевладельцев (иммунитетные грамоты, дипломы на пожалование банном, графствами, фогтствами, пошлинами, правами на доходы и т. п.). И это не случайно: переход всех этих прав от монархии к отдельным собственникам составляет одну из характернейших черт политического развития в данный период. Королевская власть выступает при этом в качестве активного субъекта, раздающего феодалам источники и средства получения феодальной ренты.
Переход большей части этих поступлений в руки отдельных сеньоров означал вместе с тем упадок королевской власти и усиление феодальной раздробленности.
* * *
Источниками доходов фиска[440] являлись: 1) домениальное землевладение; 2) государственные поборы и налоги; 3) церковные сервиции; 4) пошлины и регалии; 5) штрафы и конфискованное имущество; 6) выморочное имущество князей и прочих королевских вассалов, а также аллодистов; 7) дани покоренных народов.
Эти объекты королевских доходов (не считая внешних) встречались по всей территории государства. На землях домена фиск располагал всеми источниками феодальных поступлений, или, другими словами, всеми способами получения феодальной ренты; на территории, принадлежавшей другим феодальным землевладельцам, – только частью их (например, некоторыми судебными пошлинами, регалиями или баналитетами). Отчуждение фиском прав на получение этих поступлений тоже происходило во многих случаях по частям. Но иногда это совершалось и одновременно. Такой пример показывает нам грамота Оттона I Хурской епископской церкви на владение подаренными ей поместьями со всеми относящимися к ним правами на доходы. Эти права включали: судебную власть и судебные пошлины, чинш за обрабатываемую землю и пастбища, мостовые, дорожные и рыночные пошлины, налоги со свободного населения, церковную десятину от подаренных поместий и пр.[441].
Рассмотрим каждый из этих объектов в отдельности.