1. Стабилизация повинностей

1. Стабилизация повинностей

С XII века начался процесс глубинных изменений, повлиявший на отношения слуг и сеньора и в конце концов коренным образом их изменивший. В нашем исследовании мы ограничимся тем, что покажем, каким образом эти отношения перестали быть феодальными.

С тех пор как описи и распоряжения эпохи Каролингов стали непонятными, неприменимыми и о них забыли, жизнь даже самых больших и лучше всего управляемых сеньорий регламентировалась в основном устно. Хотя вместе с тем ничего не мешало составлять по уже существующим моделям описи имущества и прав, которые соответствовали бы текущему моменту. Так продолжали поступать некоторые монастыри и церкви в тех провинциях, где традиции Каролингской империи были еще живы, например, в Лотарингии. Привычка составлять инвентарии окончательно не утрачивалась никогда. Другое дело, что внимание стало уделяться несколько другому типу документа; основное внимание уже не сосредотачивалось на тщательной описи земельных наделов в целях определения человеческих отношений, документы стали отвечать нуждам другого времени, когда сеньория кроме всего прочего стала сама по себе центром управления. В это время сеньор сам, своей волей определял обязательства, связанные с тем или иным участком земли. Эти маленькие местные конституции, которые господин жаловал своим подданным, безусловно, сначала обсуждались с самими подданными. Взаимное согласие было необходимо в первую очередь потому, что текст документа чаще всего не ограничивался фиксацией традиционного уклада, именно уклад подвергался изменениям. Такие изменения мы находим в хартии, благодаря которой примерно в 967 году аббатство Сен-Арну в Меце облегчает повинности жителей Морвиль-сюр-Нье; зато монахи из Беза в Бургундии в 1100 году, напротив, включают в договор достаточно суровые требования взамен на позволение жителям сгоревшей деревни отстроиться^{202}. Но до начала XII века подобные документы чрезвычайно редки.

В XII веке множество причин способствуют увеличению количества подобных документов. Высшие классы внезапно обнаруживают вкус к юридической четкости, что ведет к победе письма над устными распоряжениями. Прогресс образования порождает почтение к письменным бумагам и у простого населения. В большинстве своем оно продолжает оставаться неграмотным, но тот факт, что столько сельских общин не только требовало документов, но и сохраняло их, свидетельствует о том, что рядом всегда были грамотные — клерки, торговцы, юристы, — готовые и прочитать их, и истолковать.

Изменения в социальной жизни требовали облегчения повинностей, а значит, и фиксации этих облегчений. Почти по всей Европе шел процесс поднятия нови. Желающие привлечь на целинные земли крестьян должны были пообещать им выгодные условия; наименьшее, на что крестьяне рассчитывали, было избавление их от произвола в будущем. Хозяева старых деревень, опасаясь, что их крестьяне, соблазнившись землями с более легкими повинностями, тоже сдвинутся с места, были вынуждены, в свою очередь, заключать с ними договора. Не случайно и не удивительно, что два уложения, послужившие образцами множеству других подобных документов: хартия Бомон-ан-Аргон и хартия Лориса, что неподалеку от Орлеанского леса, пожалованные одна недавно возникшему поселению, а другая — старой деревне, расположенным и та, и другая на опушке, кажутся вырубленными топором дровосека и очень похожи между собой. Столь же красноречив и тот факт, что в Лотарингии слово «новоселки» стало в конце концов обозначать любое поселение, пусть даже с тысячным населением, которое получило хартию. С социальными группами в городах происходили изменения того же рода. Города были тоже подчинены сеньориям, и к концу XI века многим из них удалось отвоевать серьезные преимущества, записанные на пергаменте. Рассказы об их успехах немало воодушевляли крестьян, и воздействие, какое оказывали городские привилегии на сельские общины, заставляло задуматься сеньоров. Экономических связей становилось все больше, поэтому не только сеньоры, но и крестьяне стали стремиться к перераспределению повинностей: некоторое количество денег стало оседать и в крестьянских сундуках, предоставляя им совершенно новые возможности. Став менее бедными, они стали менее бессильными и менее покорными, они могли или купить то, что им не давали, или отвоевать в тяжкой борьбе, потому что до этого уступки сеньора были бесплатными и зависели от его доброй воли. Таким образом, повсюду появлялись маленькие деревенские конституции, и число их росло и росло. Во Франции их называли «хартия обычаев» или «хартия вольностей». Иногда вольности объединяли с обычаями. Первое слово не подразумевало уничтожения рабского положения, оно свидетельствовало о разного рода послаблениях традиционных повинностей.

«Хартия обычаев» в Европе последнего феодального периода и периода, последовавшего за ним, была распространена повсеместно. Во множестве экземпляров мы встречаем ее по всему королевству Франции, в Лотарингии, в Арльском королевстве, прирейнской Германии, почти что по всей Италии, включая и нормандское королевство, и по всему Иберийскому полуострову. Разумеется, испанские poblaciones и fueros и итальянские statuti отличались не только по названиям от французских, да и французские не были похожи между собой как две капли воды. Как-никак провинции и страны различались между собой не только своими особенностями, но еще и плотностью и различным размещением населения, равно как и темпом развития. Самые первые испанские poblaciones относятся ко времени, когда христиане старались заселить завоеванные земли, и датируются X веком. На среднем Рейне первые хартии, повторяющие более западные образцы, появляются в деревнях, где-то-около начала XIV века, не раньше.

Но какими бы существенными ни представлялись эти расхождения во времени, еще более существенной представляется нам проблема двух огромных белых пятен на карте размещения деревенских «хартий вольностей»: с одной стороны, Англия, с другой — зарейнская Германия. Дело не в том, что в этих странах совсем не было таких хартий, дело в том, что эти хартии получало исключительно городское население. Хотя, безусловно, почти все средневековые города, за исключением больших торговых метрополий, недалеко ушли от деревень: у общин были свои пастбища, у жителей свои поля, которые самые бедные обрабатывали сами. Английские и немецкие города, получившие подобные привилегии, мы назвали бы сегодня скорее бургами, так как получали их те, где непременно был рынок, а значит, купцы и ремесленники. Во всех других странах хартии были делом исключительно деревень.

Отсутствие в Англии хартий деревенских обычаев объясняется достаточно просто: сеньории там были необыкновенно крепки и развивались в благоприятную для господского всевластия сторону. Для того, чтобы вести памятные списки, у лордов были писцы, а в сеньориальных судах существовали свитки, куда записывали дела и обвиняемых; была ли нужда у этих господ фиксировать обычаи, если подвижность этих обычаев и их изменения помогали им ослаблять связь держателей с их наделами? Прибавим к этому, что, с одной стороны, на острове не было такого бурного освоения новых земель, как на континенте, а с другой, английские лорды обладали весьма действенным аппаратом, чтобы удерживать своих крестьян на земле, так что обе причины, которые толкали на уступки континентальных сеньоров, в Англии отсутствовали.

Совсем иной была ситуация в Германии. В Германии традиционной была совсем иная запись повинностей, ей и отдавали там предпочтение: там существовал Weistum, который г-н Ш.-Эдмон Перрен искусно перевел на французский как «протокол прав». В немецких сеньориях сохранился обычай периодически собирать крестьян на общие сборища, прототипом которых были выездные судебные сессии эпохи Каролингов, и на них зачитывать им традиционные предписания, которые регламентировали их жизнь. Присутствие и совместное выслушивание воспринималось как выражение покорности и согласия. Этот постоянно повторяемый опрос очень напоминал те опросы, результатом которых становились описи Каролингской империи. Таким образом, в Германии уже существовали отработанные тексты, к которым время от времени что-то прибавляли или вносили в них какие-то изменения. «Протоколы прав» были спецификой именно зарейнской Германии, на левом берегу до французской границы простиралась обширная зона, где этот старинный обычай сочетался с хартиями. Хартии обычно были более подробными и в них охотнее включали изменения. Но и на том, и на другом берегу Рейна шел один и тот же процесс. Несмотря на то, что в Германии существовало множество деревень, где не существовало ни Weistum, ни хартий, а там, где они существовали, у этих регламентов не было той непомерной силы, которая остановила бы жизнь, жизнь двигалась в направлении стабилизации отношений между сеньором и его крестьянами, а эта стабилизация открывала в истории европейских сеньорий новую страницу. «Ни один чинш не может быть отменен, если он не записан», — эта фраза из руссильонской хартии выражает новый менталитет и новую программу, весьма отличную от нравов начальной стадии феодализма^{203}.