3. Возрождение письменного права

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

3. Возрождение письменного права

В итальянских школах, как мы видели, изучение римского права никогда не прекращалось. Но в конце XI в., по свидетельству одного марсельского монаха, уже «толпы» теснятся на лекциях, читаемых целыми плеядами ученых, более многочисленными, чем прежде, и лучше организованными, особенно в Болонье, где блистал великий Ирнерий, «светоч права»{94}. Одновременно глубоким преобразованиям подвергается предмет обучения. Источники в подлинниках, которыми раньше часто пренебрегали ради посредственных кратких изложений, вновь занимают первое место; в частности «Дигесты», которые были почти забыты, открывают доступ к латинскому юридическому мышлению в его утонченнейших формах. Совершенно очевидны связи этого возрождения с другими интеллектуальными течениями эпохи. Кризис григорианской реформы вызвал во всех партиях подъем юридической, равно как и политической, мысли; не случайно составление больших канонических сборников, непосредственно этим кризисом вдохновленных, совпадает по времени с первыми трудами болонской школы. И как не увидеть в этих последних приметы возвращения к античности и интереса к логическому анализу, которые затем разовьются в новой литературе на латинском языке, как и в возрождающейся философии?

Примерно в то же время аналогичные потребности возникли и в остальных странах Европы. Там также знатные бароны начинали все больше прибегать к советам профессиональных юристов: примерно с 1096 г. среди влиятельных придворных графа Блуа мы встречаем особ, которые не без гордости именуют себя «знатоками законов»{95}. Свою образованность они, возможно, заимствовали из некоторых текстов античного права, еще сохранявшихся в монастырских библиотеках по ту сторону Альп. Но эти источники были слишком скудны, чтобы они сами по себе могли дать пищу для местного ренессанса. Импульс пришел из Италии. Деятельность болонской группы, развиваясь под влиянием более интенсивной, чем прежде, общественной жизни, получила распространение благодаря открытому для иностранцев обучению, трудам ученых, наконец, эмиграции некоторых ее светил. Владыка Итальянского королевства и Германии Фридрих Барбаросса во время итальянских походов принял в свою свиту ломбардских законоведов. Бывший болонский студент Плацентин вскоре после 1160 г. обосновался в Монпелье; другой болонец, Ваккарий, был за несколько лет до того приглашен в Кентербери. В течение XII в. римское право проникло во все школы. Его, например, около 1170 г. преподавали наряду с каноническим правом под сенью Сансского кафедрального собора{96}.

Все это, надо признать, вызывало и острое недовольство. Скрытый языческий дух глубоко светского римского права тревожил многих церковных деятелей. Ревнители монашеской добродетели обвиняли римское право в том, что оно отвращает монахов от молитвы. Теолога осуждали его за то, что оно мешает единственному виду размышлений, достойному духовной особы. Даже короли Франции и их советники, по крайней мере начиная с Филиппа-Августа, стали с подозрением относиться к аргументам, которыми оно щедро снабжало теоретиков императорской гегемонии. Все эти анафемы, однако, были бессильны затормозить движение и лишь свидетельствовали о его мощи.

В Южной Франции, где традиция обычного права сохранила явный римский отпечаток, усилиями юристов, которые отныне могли пользоваться подлинными текстами, «письменное» право было возведено в ранг некоего общего права, применявшегося там, где не было обычаев, явно ему противоречивших. Так же в Провансе, где с середины XII в. знание Кодекса Юстиниана казалось настолько важным даже для мирян, что irx снабдили кратким его изложением на народном языке. В других местах новые веяния сказались не так непосредственно. Даже там, где они встречали особенно благоприятную почву, обычаи предков еще слишком прочно держались в «памяти людей» и вдобавок были слишком тесно связаны со всей системой социальной структуры, глубоко отличавшейся от древнеримской, чтобы их могли поколебать одни только усилия нескольких докторов права. Разумеется, проявлявшееся отныне повсюду осуждение старинных способов доказательства, а именно судебного поединка, и разработка в публичном праве понятия оскорбления величества были кое-чем обязаны примерам из Corpus juris (свод права) и комментарию к нему. Подражанию античности в данном случае сильно способствовали также совсем иные влияния: отвращение церкви к кровопролитию, как и ко всяким действиям, которые представлялись попыткой «искушать Бога»; привлекательность, особенно для купцов, более удобных и рациональных юридических процедур; возрождение престижа монарха. Если в XII и XIII вв. некоторые законоведы с великим трудом старались передать на языке кодексов реальности своего времени, эти неуклюжие попытки никак не затрагивали основы человеческих отношений. Настоящее воздействие ученого права на право живое шло тогда иным, окольным, путем: оно приучало живое право к более ясному осознанию самого себя.

Действительно, имея дело с чисто традиционными предписаниями, которые до той поры с грехом пополам управляли обществом, люди, прошедшие школу римского права, неизбежно должны были стремиться устранить в них противоречия и неясности. Но такое состояние умов имеет свойство, подобно масляному пятну, распространяться вширь, и эти тенденции не замедлили выйти за пределы сравнительно узких кругов, непосредственно владевших превосходными орудиями интеллектуального анализа, полученными в наследство от античного учения. И тут они также развивались в согласии с рядом спонтанных течений. Преодолевавшая свое невежество цивилизация жаждала письменных формулировок. Более мощные коллективы, прежде всего городские группы, требовали фиксирования законов, туманный характер которых приводил к стольким злоупотреблениям. Перегруппировка социальных элементов в большие государства или в крупные княжества была благоприятна не только для возрождения законодательства, но также для распространения на обширные территории унифицирующей юриспруденции. Не без оснований автор «Трактата об английских законах» в продолжение цитированного нами пассажа противопоставлял обескураживающей пестроте местных обычаев гораздо более упорядоченную юридическую практику королевского суда. Характерно, что около 1200 г. в Капетингском королевстве при сохранении местных обычаев в самом узком смысле появляются обширные области применения единых обычаев: Франция вокруг Парижа, Нормандия, Шампань. Судя по всем этим признакам, шла подготовка к кристаллизации законов, которая к концу XII в. если и не завершилась, то во всяком случае началась.

В Италии после Пизанской хартии 1132 г. умножается число городских статутов. К северу от Альп акты пожалования вольностей бюргерству все более явно превращаются в подробные изложения обычаев. Генрих II, король-юрист, «сведущий в установлении и в исправлении законов, остроумный в решении необычных судебных дел»{97}, развивает в Англии бурную законодательную деятельность. Под сенью движения за умиротворение практика законодательства проникает и в Германию. Во Франциии Филипп-Август, склонный во всем подражать английским соперникам, упорядочивает с помощью ордонансов различные феодальные спорные вопросы[19]. Наконец, появляются писатели, которые без всякого официального задания, просто для удобства практиков, сводят воедино юридические нормы, действующие в их окружении. Естественно, что эта инициатива исходит из местностей, где издавна привыкли не довольствоваться чисто устной традицией: Северной Италии, где около 1150 г. некий компилятор собирает в своего рода Corpus советы относительно права феодов, подсказанные юристам его края законами, изданными на сей счет императорами в Лангобардском королевстве; Англии, где в 1187 г. в окружении юстициария Ранульфа Глэнвилла был создан «Трактат», на который мы уже несколько раз ссылались. Затем около 1200 г. появился самый древний сборник нормандских обычаев; около 1221 г. — «Саксонское зерцало», написанное неким рыцарем на народном языке[20] и тем самым вдвойне подтверждавшее глубокое проникновение нового духа. Эта работа активно продолжалась и в последующих поколениях: настолько активно, что, если мы желаем понять социальную структуру, которая до XIII в. описана весьма неполно и много черт которой, несмотря на серьезные изменения, еще существовало в Европе периода великих монархий, мы часто вынуждены прибегать — со всей надлежащей осторожностью — к этим произведениям, сравнительно поздним, но отражающим организационную ясность, присущую периоду возведения соборов и создания «Сумм». Может ли кто из историков отказаться от помощи самого замечательного аналитика средневекового общества, бальи королей, бывших сыновьями и внуками Людовика Святого, рыцаря-поэта и юриста, написавшего в 1283 г. «Обычаи» края Бовези, Филиппа де Бомануара?

Но могло ли право, которое отныне было частично зафиксировано законодательным путем и все в целом преподавалось и записывалось, не утратить вместе с разнообразием и свою гибкость? Разумеется, ничто не мешало ему эволюционировать, что и произошло в действительности. Но теперь оно изменялось менее стихийно, а стало быть, более редко. Ибо размышление над каким-либо новшеством всегда таит в себе опасность отказа от этого новшества.

Итак, периоду чрезвычайно подвижному, периоду скрытого, глубинного вызревания приходит на смену со второй половины XII в. эпоха, когда общество стремится организовать человеческие отношения более строго, установить более четкие границы между классами, устранить многие из местных особенностей и, наконец, допускать только постепенные преобразования. В этой решающей метаморфозе, совершившейся около 1200 г., безусловно были повинны не только перемены в юридическом мышлении, впрочем, тесно связанные с другими причинами. Однако нет сомнения, что они широко этому способствовали.