Дворяне на воинской службе
Дворяне на воинской службе
На воинскую службу дворяне вступали только после смотра в Москве и Петербурге, на который вызывали дворянских сыновей в возрасте от восьми лет[17]. Со смотра их — в зависимости от имущественного положения и образовательного ценза — направляли продолжать обучение или же командировали непосредственно в полк. Смотр представлял собой весьма значимое событие в биографии дворянина. Многие из подростков впервые в жизни отправлялись в Москву, чтобы, встретившись там со своими сверстниками из дворянских семей, а также будучи причисленными к определенному разряду центральными ведомствами, получить четкое представление о собственном месте в социальной иерархии. Исследование дворянского смотра и начального этапа службы, выполненное с историко-мировоззренческих позиций, принесло бы немалую пользу{144}.
Не стоит придавать чрезмерного значения тому обстоятельству, что дворяне в Петровскую эпоху начинали службу «наравне с крестьянскими сыновьями» в чине рядовых. Сам Петр поначалу нес службу в гвардии и на флоте в низших званиях и требовал того же от других — не оттого, что он собирался изменить социальную структуру, а сугубо в педагогических целях. На позднейшей оценке этих требований, которые сочли образцом петровской уравнительной политики, сказалось негодование старинной аристократии. На практике дворянам отлично удавалось согласовать службу рядовым с претензией на привилегированные условия. В частности, при формировании состава полков власти стремились добиться максимальной однородности, чтобы не возникало нелепых перекосов в субординации[18]. И даже там, где дворянские отпрыски наравне с крестьянскими детьми служили в звании рядовых, например, в петербургских гвардейских полках, они все равно находились на разных ступенях иерархии. Дворянин получал в полку начальное образование и мог вскорости рассчитывать на повышение; рядовые недворянского происхождения получали повышение лишь спустя долгие годы в случае, если за ними были замечены особые способности{145}. И хотя между этими социальными группами подчас и устанавливалась некоторая близость{146}, различия, по всей видимости, не стирались, отношения скорее предполагали взаимное оказание услуг.
Возможности карьерного роста на военной службе регулировались нормами официально отмененной в 1682 году, но продолжавшей действовать на практике системы распределения служебных мест — местничества{147}. В качестве морального кодекса оно оставалось в силе вплоть до второй половины XVIII века[19].
Как показала Бренда Меехан-Уотерс, еще в 1730-е годы костяк правящей элиты (генералитета) составляли потомки московского родового дворянства{148}. Чужаки, которых занесло в «генералитет» в годы правления Петра, не удержались долго среди высшей знати. Не располагая обширным наследством и не связав себя брачными узами с высшим светом, их сыновья едва ли могли рассчитывать занять столь же высокие посты, как и отцы. Сведения, приводимые в исторических трудах прошедших времен, будто треть дворян своим статусом была обязана Табели о рангах{149}, сегодня представляются сильно преувеличенными[20]. Бедные провинциальные дворяне производились в чин офицера лишь после долгих лет службы, недворянам путь в офицеры был практически заказан{150}.
Отмена местничества объяснялась тем, что правители и высшее командование желали, чтобы у них всегда оставалась возможность проигнорировать эти правила, не опасаясь официальных жалоб или открытых вспышек конфликта. Сами дворяне готовы были мириться с отменой местничества до тех пор, пока оно не стало препятствовать карьерному росту их потомства. Имеются, в частности, сведения о том, что в XVIII веке офицеры могли ускорить свой карьерный рост, получив образование[21]. Успешнее всего воспользоваться этим, как правило, удавалось состоятельным дворянам. Если в 1720 году более 90 процентов офицеров были в состоянии написать свое имя{151}, то причиной тому послужила скорее практика производства в чины, чем принудительные меры[22].
Надежды Петра на то, что введение выборности у офицеров поможет оплачивать труд соответственно заслугам, не оправдались. Офицеры воспользовались избирательным правом для того лишь, чтобы воспрепятствовать карьерному росту простолюдинов, а также чтобы обезопасить себя от произвола начальников. Вероятно, в силу последней причины выборы, санкционированные в 1717 году, уже в 1726 году по настоянию Верховного тайного совета были отменены. Анна Иоанновна восстановила выборы в 1730 году, уступая просьбам шляхетства, но впоследствии, в 1737 году, Миних добился их отмены{152}.[23]
Внедрению современных принципов конкуренции и результативности[24] препятствовала традиционная русская служебная мораль, которую в своем завещании заповедовал сыну Василий Никитич Татищев: «…ни от какой услуги, куда бы тебя не определили, не отрицайся, и ни на что сам не называйся, если хочешь быть в благополучии»{153}. Стремление добиться благосклонности начальства отдельными выдающимися заслугами и обогнать соперников по служебной лестнице считалось едва ли не предосудительным. Причину стремительного карьерного роста видели не в личных заслугах, а в социальной иерархии, протекции и коррупции{154}.
И все же ко времени окончания Северной войны примерно четверть офицерского корпуса рекрутировалась из российских семейств недворянского происхождения. В абсолютных цифрах число выдвиженцев оставалось, впрочем, крайне незначительным. Из 2245 офицеров, которые служили в 1720 году и данными о которых мы располагаем, 552 были недворянского происхождения. При том что общее число офицеров составляло 4300, можно считать, что в армии служили около 1050 офицеров-недворян{155}. До офицерского чина удалось дослужиться менее чем 1 проценту всех солдат недворянского происхождения (включая рекрутов), и то лишь спустя долгие годы службы и благодаря выдающимся успехам на поле брани[25].
Даже в этом случае сослуживцы-дворяне не считали их ровней себе по социальному статусу[26].
Более половины офицеров в 1720–1721 годах, по собственному признанию, не имели земельной собственности, у трети не было даже родственников, владеющих землей{156}.[27] Большинство неимущих офицеров были недворянского происхождения, но и среди дворян не менее трети являлись безземельными. Если верить офицерским сказкам, закон о единонаследии, вопреки теоретическим взглядам историков, оказал к этому времени заметный эффект{157}.[28] Впрочем, и помещикам в среднем принадлежало всего лишь по нескольку десятков крестьян, многие из которых за эти годы давно успели сбежать. Офицеры годами не имели сведений о своих поместьях и жили на жалованье, которое отпускалось достаточно щедро[29]. Сходным образом обстояло дело с имуществом гвардейцев дворянского происхождения{158}. Тот, кто в правление Петра служил в звании офицера, скорее мог потерять свое имение, чем приобрести новое.
В правление Анны Иоанновны в эксперименте Петра по созданию безземельного служилого дворянства была поставлена точка. Анна отменила указ о единонаследии и ограничила срок службы 25 годами, чтобы дворянство смогло позаботиться и о своих земельных угодьях[30].
Отказавшись от принудительных мер меритократического типа, Анна Иоанновна показала, что не ставит право дворян на существование в зависимость от того, пригодны ли они для воинской службы. В духе социальной эстетики западного образца Анна дала дворянству, особенно состоятельному, отчетливые привилегии в начале службы. Дворянство было призвано не только оборонять страну от врагов, но и повышать своим присутствием престиж царского двора. Отныне дворянские отпрыски, которым это было по средствам, могли проходить солдатскую службу в форме обучения в только что созданном шляхетском кадетском корпусе под присмотром слуги; там, на манер европейских дворянских лицеев, они упражнялись в фехтовании, танцах, музицировали и рисовали{159}.[31] По окончании кадетской школы их немедленно производили в офицеры. Напротив, бедному провинциальному дворянину приходилось, как и прежде, начинать службу в обычном полку и годами ждать производства в офицеры[32].
Численный состав гвардейских полков был заметно увеличен для того, чтобы зачислить в них как можно больше молодых дворян{160}. Судя по имущественному цензу, Анна Иоанновна желала видеть в рядах гвардейцев в первую очередь родовитых дворян[33]. Именно в ее правление гвардия сделалась своего рода кузницей офицерских кадров[34]. Мнения о классовом составе гвардии заметно расходятся. В целом она считалась вотчиной аристократии, однако в определенные периоды внезапно превращалась в группу вооруженных простолюдинов. По крайней мере, из 308 гвардейцев, которые в 1741 году в ходе дворцового переворота возвели на трон императрицу Елизавету, лишь 54 имели дворянское происхождение{161}.
Очевидно, разрыв между формальной и действительной иерархией в гвардейских полках чувствовался куда заметнее, чем в регулярной армии. В глазах представителей аристократической элиты звание гвардейского офицера служило скорее знаковым атрибутом, так что среди солдат и унтер-офицеров они не пользовались властью, соответствовавшей званию[35]. Солдаты и унтер-офицеры в силу хорошего образования и корпоративной сплоченности в решающие моменты способны были грамотно действовать и без указаний офицерского начальства[36].
После того как был установлен предельный срок службы, у дворян вошло в обычай добиваться занесения своих сыновей в воинский реестр, чтобы зарегистрировать начало мнимой службы задолго до того, как их дети достигли совершеннолетия. Тот, кто в возрасте 7 лет был записан в солдаты, уже в 32 года мог получить отставку. Впрочем, мелкое дворянство, за отсутствием необходимых связей, не могло на деле воспользоваться такой возможностью{162}. Вдобавок провести четкую границу между фиктивной и реальной воинской службой — дело не из легких. В российской армии на служебную субординацию накладывался клубок неформальных и родственных отношений, основанных на покровительстве. Часто молодые дворяне начинали службу в полку, в котором они могли рассчитывать на протекцию со стороны взрослых родственников или знакомых. Если в 1748 году полковнику Тимофею Болотову удалось произвести своего десятилетнего сына Андрея в капралы, то этому способствовал целый ряд обстоятельств. Во-первых, Болотов-старший воспользовался протекцией «расположенного» к нему фельдмаршала, во-вторых, этот поступок был одобрен социальной средой, в-третьих, сын его проживал в полку, где он действительно мог многому научиться. Сам Андрей серьезно отнесся к своему новому званию. Он носил настоящий мундир и всерьез проводил учения с деревенской ребятней. «По настоятельной просьбе офицеров» отец произвел его в сержанты. После смерти отца стало ясно, что игру эту не так просто завершить:
Обстоятельство, что я не только записан был в службу, но я действительно в оной счислялся сержантом, наводило […] великое сумнение и заботу. Остаться при полку и нести действительную службу, по молодости и по летам моим, было мне никак не можно, а из полку в дом к матери моей, и на долгое время, отпустить никто не мог и не отваживался…{163}
Военная коллегия подтвердила звание подростка и позволила ему продолжить службу в форме обучения в школе. В конечном счете Андрей, достигнув 17 лет, вернулся в полк все в том же сержантском чине.
Одновременно с введением Табели о рангах Петр стремился установить единые принципы для военной службы и государственного управления{164}. И в первом, и во втором случае дворяне должны были руководить лицами недворянского происхождения. Высшие посты, начиная от секретаря, отводились исключительно дворянам, чиновников не из дворян привлекали лишь на малозначительные канцелярские должности{165}. В органах государственного управления дворянским сыновьям также надлежало служить наравне с «подьячими» в звании «коллежских юнкеров», чтобы таким путем они смогли приобрести необходимые профессиональные навыки[37]. Однако кандидатов вечно недоставало. Поэтому и в последующие десятилетия вакансии приходилось закрывать почти исключительно отставными офицерами и чиновниками недворянского происхождения[38]. Петровская система подготовки молодых кадров провалилась не оттого, что дворяне пренебрегали государственной службой как таковой, но оттого, что последняя была несовместима с господствовавшими представлениями дворян о своем поприще. Молодым дворянам хотелось начать службу не в чиновничьих кабинетах, а добиться для начала производства в офицеры. Получив воинское звание, дворянин вовсе не возражал и против перевода его на более спокойную государственную службу, особенно если это позволяло ему очутиться поближе к дому{166}. Дворяне полагали, что справятся с работой не в силу формального образования, а в силу своего социального происхождения. Необходимые профессиональные навыки они могли позаимствовать у служащих канцелярии недворянского происхождения. Тому же, у кого отсутствовало и богатство, и воинское звание, получение блестящего образования или заметного поста не придавало авторитета в глазах местного дворянства{167}. Поэтому не обнаруживается противоречия между тем, что молодые дворяне непрестанно рвались на военную службу, и тем, что офицеры дворянского происхождения, достигнув определенного возраста, хлопотали о получении чиновничьего поста на региональном уровне.
Подводя итоги, стоит отметить, что предпочтительным вариантом повсеместно считалось совпадение социальной и служебной иерархии. Лица знатного происхождения и состоятельные дворяне во всех отношениях пользовались преимуществами: их быстрее повышали по службе, им доверяли более высокие посты, им предоставляли более длительный отпуск, им чаще давали свидетельство о болезни, у них было больше шансов добиться перевода на статскую службу, им дозволялось раньше уходить в отставку{168}. В те времена люди не усматривали в этом несправедливости, но считали такую практику необходимым условием для поддержания воинской дисциплины, дееспособности государства и общественного порядка. Малоимущие офицеры также не усвоили передовой принцип вознаграждения по заслугам, за который ратовал Петр I. Прежде чем заявлять протест против нанесенной им обиды, они с большим рвением старались заручиться протекцией богатых родственников, соседей или друзей{169}.