«Губерния», «деревня», «усадьба»

«Губерния», «деревня», «усадьба»

Во второй половине XVIII века понятие «провинция» встречалось преимущественно в официальных документах, регламентирующих административное управление так или иначе удаленных от столицы районов, и было лишено какого-либо оценочного оттенка. Так, в законодательных актах речь шла о «провинциальных городах», «провинциях», «городовых провинциальных и надворных судьях» и тому подобном^{1277}. В том же сугубо нейтральном бюрократическом значении воспроизводился термин «провинция» и в источниках личного происхождения. Мемуаристы упоминали «южные», «северные», «бунтующие» провинции, когда касались вопросов регионального деления империи^{1278}.[200] В то же время язык мемуаров, писем, художественной литературы обнаруживает, что понятие «провинция» в значении особой социальной среды, отличающейся от центра и столицы по образу жизни людей, было малоупотребительным и еще только входило в словарь бытовой речи. В повседневности для определения местности, в той или иной степени удаленной от столицы, значительно чаще использовались такие слова, как «деревня»^{1279},[201] «губерния», «уезд», «имение», «волость», «дача», «хозяйство» и «усадьба» — последняя, в частности, нередко отождествлялась с «садом» или «домом»[202]. Данная лексическая ситуация свидетельствует, что сама дихотомия «центр — провинция» имела особый смысл именно для владельцев загородных усадеб, помещиков, уездного и губернского дворянства. Очевидно, что содержание понятий «провинция», «провинциальный» отличалось от современного и формировалось под воздействием реалий социальной жизни, прежде всего представителей высшего сословия. Условно выделяемый в историографии слой «провинциального дворянства» имеет довольно размытые критерии определения и представляется весьма мобильной по своему составу группой. Уездный дворянин мог отправиться на службу в столицу, а крупный вельможа оказаться в опале в своем имении в Саратовской губернии. Детальное изучение быта, культуры, нравов дворян, так или иначе связанных с периферией или постоянно проживающих в удалении от центра, позволит расширить представление о социальной истории высшего сословия и в целом сделает более объемной картину жизни русского общества второй половины XVIII века.

Провинции посвящено огромное количество работ самых разнообразных жанров: в эссе, сюжетных зарисовках, краеведческих изысканиях, культурологических и искусствоведческих статьях, теоретико-методологических рассуждениях и, наконец, в фундаментальных монографических исследованиях специалисты пытаются воссоздать жизнь на периферии и осмыслить феномен русской провинции^{1280}. Во всем обилии материалов, подходов и точек зрения можно выделить несколько насущных узловых исследовательских проблем, одной из которых является вопрос о подборе информативных источников и методах реконструкции внетекстовой реальности на основе исторических текстов. Изучение жизни провинциального дворянина, его взаимоотношений с властью и обществом возможно на основе данных самых различных документов. Полное собрание законов Российской империи (далее: ПСЗ) предстает в этом ряду как особый и по-своему уникальный источник. Задача данной работы состоит в том, чтобы выявить специфику отражения информации о повседневности в законодательных актах. Полученные сведения будут проанализированы с целью расширения наших представлений об образе жизни русской провинции второй половины XVIII века, а также о различных социальных типажах провинциальных дворян этого времени. Кроме того, важнейшим исследовательским мотивом этой статьи стало стремление воспроизвести реальные, иногда курьезные, иногда печальные, обстоятельства жизни обычных людей, чьи судьбы волею случая оказались запечатленными на страницах ПСЗ.

Следует отметить, что ПСЗ в данном ракурсе практически не использовалось, в то время как законодательные акты второй половины XVIII века можно признать ценнейшим свидетельством именно повседневной жизни современников. В ПСЗ были включены как законы, так и подзаконные акты, четкое разграничение которых отсутствовало в русской правовой науке первой половины XIX века. В предисловии к изданию Михаил Михайлович Сперанский писал:

В состав сего Собрания под именем законов вмещены, по порядку времени, все постановления, ко всегдашнему исполнению от верховной власти или именем ее от учрежденных ею мест и правительств происшедшие, без всякого изъятия[203]. При сем не было допускаемо различия между законами, ныне действующими, и законами, отмененными^{1281}.

Таким образом, были опубликованы уложения, уставы, грамоты, наказы, инструкции, манифесты, мнения, акты неюридического характера, отдельные временные и частные распоряжения, а также судебные решения, которые служили образцом для аналогичных дел[204]. Эта множественность нормативного материала иногда оценивается современными специалистами в области права как свидетельство недостаточного развития юриспруденции первой половины XIX века, что повлекло за собой серьезные погрешности издания^{1282}. В действительности же стремление опубликовать возможно больший массив документов было связано не с расплывчатыми критериями отбора, а с принципиальной позицией Сперанского, который справедливо видел в законе важнейший источник не только по истории государства, но и по истории сознания, образа жизни, быта прошлых эпох.

Бывают также в производстве дел случаи, коих начало относится к происшествиям, давно уже протекшим […] Распоряжения, по существу своему частные и случайные, но по историческому их достоинству важные, сохранены в Собрании как памятник того века, как указание общественных его нравов, как изображение гражданской его жизни^{1283}.