Какое «общество», какое «государство»?

Какое «общество», какое «государство»?

Самое позднее в 1750 или 1751 году, то есть в тот момент, когда В.П. Капнист соперничал с К.Г. Разумовским за гетманскую должность, Капнисты вошли в число ведущих семейств Гетманщины, а значит, обрели собственную клиентелу. С одной стороны, греческий бригадир Капнист добился признания внутри украинского дворянства и казацкой старшины, будучи настроен против усиливавшейся интеграции в Российскую империю, с другой же стороны, он сам выиграл от этой интеграции. После смерти бригадира и окончательного упразднения вскоре после этого должности гетмана именно овдовевшая бригадирша — хранительница украинской культурной и политической традиции внутри семьи, — выполняя волю своего образованного супруга, должна была позаботиться об обучении своих сыновей в столице империи^{939}. Не известно, ставился ли вопрос о помещении сыновей в кадетский корпус, но по крайней мере удалось довольно рано записать их в гвардейские полки.

Старшие из четверых сыновей начали свою военную карьеру, будучи десяти лет от роду. В отличие от них Василия французскому и немецкому языкам дольше обучали домашние учителя, пока в конце 1770 года он не приехал в Петербург. В начале 1771 года он начал обучение в школе Измайловского гвардейского полка, а в 1773 году был принят сержантом в Преображенский гвардейский полк. Здесь, в возрасте 15 лет, он познакомился с 30-летним Гаврилой Державиным и 22-летним Николаем Львовым, к тому моменту уже связанным узами дружбы с 28-летним разночинцем немецкого происхождения Иваном Хемницером; однако для Капниста эти встречи наполнились содержанием только несколькими годами позднее. В то время как Державин, будучи бедным дворянином, очень медленно поднимался по служебной лестнице, Львов с самого начала имел возможность пользоваться протекцией влиятельных родственников^{940}.

В высшей степени разнообразно сложились жизненные пути братьев Капнист. Николай первым вернулся на родину, на Украину, женился на женщине, избранной для него матерью, и с экономической точки зрения был самым успешным среди четверых братьев. Андрей, самый умный из них, лишился рассудка, пережив несчастную любовь к императрице, в то время как красавец Петр поспешно оставил службу и бежал за границу, лишь только узнав, что Екатерина обратила на него свое внимание. Многие годы он прожил в Англии, Голландии и Франции, женился на англичанке и вернулся на Украину радикальным приверженцем Просвещения и атеистом. Воодушевленный Французской революцией, весной 1791 году он отправился в Париж и поступил в королевскую гвардию, где и служил вплоть до провозглашения республики 10 августа 1792 года^{941}.

Василий же в 1775 году, будучи 17 лет от роду, опубликовал отдельным изданием на французском языке похвальный гимн Екатерине II — патриотическую оду, где превозносил императрицу как победительницу и миротворицу после Кючук-Кайнарджийского мира^{942}. С точки зрения политической подоплеки оды интересно, что юный Капнист, как и целый ряд других русских и эмигрировавших в Россию греческих поэтов^{943}, с самого начала войны именно с Россией ассоциировал европейскую миссию против османов: «[Неустрашимое оружие] смертоносных сих когорт заставляло некогда дрожать весь мир. Кровью и резней, огнем и разбоем ввергли они Грецию в оковы»^{944}. Естественно предположить, что греческое происхождение Капниста подвигло его занять эту идеологическую позицию. Тем не менее он и позднее возвращался к идее непосредственной связи между греческой и восточнославянской культурами в различных контекстах, стремясь обнаружить европейские корни России. Последней не только открыт путь к богатствам Арабского Востока, но «прорастают посевы законов, искусств и наук в наших градах и весях»^{945}. Счастливая эра Екатерины вернула вместе с миром и «золотой век». С этой публикацией Капнист, подавший в июле 1775 года прошение об отставке с военной службы, связывал надежды на свое профессиональное становление как поэта^{946}. Получать необходимый для жизни доход от своего творчества он не мог, поэтому так и остался впоследствии зависимым от тех доходов, что приносил крестьянский труд на принадлежавших его семье землях.

Капнист стал известен в 1780 году, опубликовав свое первое русскоязычное произведение — полемическую сатиру, направленную против некоторых писателей и стихотворцев. Однако еще раньше он стал постоянным, любимым и, несмотря на свою молодость, уважаемым членом неформального кружка, состоявшего из примерно двенадцати дружных между собой и увлеченных общением поэтов, художников, архитекторов и композиторов. С середины 1770-х годов кружок кристаллизировался вокруг разносторонне одаренного Н.А. Львова, а с 1779 года — вокруг Г.Р. Державина: «…ни единства политических взглядов, ни единства литературного пути в этом — как его называют — “кружке Державина” не было»^{947}. В. Капнист, И. Хемницер и, возможно, Михаил Николаевич Муравьев — их блестяще образованный ровесник — принадлежали к ядру этого кружка, который несомненно можно обозначить как одно из нескольких «обществ» Капниста, потому что одновременно он оставался укорененным в элите своей украинской родины. Из-за языка, на котором он говорил, и его высказываний о своей родине в столице он считался «малороссиянином»^{948}. От этого периода его биографии до нас дошло лишь незначительное число принадлежащих его перу свидетельств о собственном интеллектуальном развитии, сведений о круге дружеского общения и участии в общественной и культурной жизни Петербурга. У членов кружка были точки соприкосновения с масонами, однако и Державин, и Капнист всю жизнь сохраняли дистанцию по отношению к ним^{949}. На фоне других литературных объединений, возникавших в Москве и Петербурге начиная с 1730-х годов и находившихся на грани между домашней или частной и публичной сферами, кружок Львова отличался тем, что поэтические произведения здесь не только читались, но и — в соответствии с правилами искусства — беспощадно критиковались. С одной стороны, мерилом оставался классицизм, с другой — на уровне дискуссий и поэтической практики шел поиск новых эстетических и этических ориентиров в профессии поэта, процесс индивидуализации и эмоционализации творчества, развития «чувствительности». Как характерную черту внутренней структуры кружка не в последнюю очередь следует отметить, что друзья Державина, более молодые и лучше образованные, признавали художественное дарование своего старшего товарища, бескорыстно содействовали ему и участвовали в редактировании его од^{950}. Свою дружбу Львов, Капнист и Державин закрепили женитьбой в 1780, 1781 и 1795 годах на трех из четырех дочерей Андрея Афанасьевича Дьякова, обер-прокурора Сената в чине бригадира. В благородном петербургском обществе его дочери служили эталоном красоты и образованности. Правда, Львов и Капнист не без труда вошли в домашний круг Дьяковых^{951}. Тем не менее члены кружка не испытывали недостатка в содействии со стороны высоких сановников и богатых меценатов. Мы не ошибемся, если добавим, что отношения между поэтами и меценатами не исчерпывались «сервилизмом», но были принципиально ориентированы на взаимную выгоду в полном соответствии с античными образцами^{952}. Границы дозволенной похвалы и «сервилизма» — одна из тем, о которых дружеский круг Львова и Державина при участии Капниста также мог вести ожесточенные споры. Львов и Хемницер были протеже Михаила Федоровича Соймонова — президента Берг-коллегии — и Петра Васильевича Бакунина-Меньшого — члена Коллегии иностранных дел, а Капнист — Александра Андреевича Безбородко. Последний был обязан своим местом статс-секретаря киевскому генерал-губернатору Петру Александровичу Румянцеву, чью малороссийскую канцелярию он возглавлял и связь с которым сохранил^{953}. Через некоторое время Державин получил покровительство одного из самых высоких сановников империи — генерал-прокурора Александра Алексеевича Вяземского. Затем он и сам достиг высокой должности статс-секретаря и с наступлением следующего столетия стал центром притяжения для расширяющегося круга поэтов и писателей, почитавших старика^{954}. Еще прежде, в 1783 году, Вяземский содействовал попаданию поэта и масона Александра Васильевича Храповицкого на должность секретаря «у личных дел Ее Величества», так что три члена этого открытого внешнему миру круга, если считать мецената Безбородко — с 1775 года — и Державина — с 1791 года, — были призваны в императорский кабинет. Это был не только ответственный пост, предполагавший ежедневное общение с Екатериной, но и важнейшая государственная должность в силу участия секретаря в принятии политических решений. Поэтому кандидаты на нее должны были обладать выдающимися интеллектуальными способностями и по возможности не принадлежать к ведущим аристократическим фамилиям^{955}.

Благодаря полученному в гвардии образованию Капнист стал вхож в одну из групп просвещенного, близкого к правительству и ко двору дворянского общества столицы, и, конечно, он мог бы, подобно его друзьям, использовать имевшиеся в этой развитой сети шансы для своего выдвижения и обеспечения себе уверенного положения в будущем^{956}. Вместо этого в конце 1780 года он вернулся обратно в Обуховку. Женившись в начале 1781 года, он, как и планировал, прочно обосновался в своем поместье[148]. К возвращению на Украину Капниста подвигла, очевидно, смесь рациональных и эмоциональных мотивов. Во-первых, жизнь представителя leisure class в Петербурге была выше его экономических возможностей. Во-вторых, он должен был наконец сам позаботиться о своих хозяйственных делах. В-третьих, его любимый брат Петр вернулся домой после длительного пребывания за границей. В-четвертых, Василий любил свою украинскую родину. В-пятых, к этому времени уже остро стоял вопрос о том, имело ли смысл сопротивление наметившейся окончательной интеграции Гетманщины в Российскую империю, или же преобразование Малороссии в одно из наместничеств империи позволяло надеяться на открытие на родине привлекательных вакантных должностей. В-шестых, Капнист искал подходящих условий для поэтического труда.

Он сразу же стал активным участником собрания малороссийского дворянства в Глухове. Там он был выбран для проходивших под руководством генерал-губернатора Румянцева приготовлений к приему наследника престола великого князя Павла Петровича и его супруги, путешествовавших в Вену через Украину. При этом ему удалось быстро установить доверительные отношения с Румянцевым^{957}. В начале 1782 года Капнист, на тот момент 24 лет от роду, был избран, не достигнув предписанного законом минимального возраста в 30 лет, предводителем дворянства Миргородского уезда^{958}. Представляется, однако, что уже в сентябре 1782 года он снова меняет свои жизненные планы. Николай Львов оказал ему содействие в поиске «хлебного места» в Петербурге и нашел для него таковое в почтовом ведомстве^{959}, управлявшемся Безбородко, который стал в конце 1781 года ведущим членом Коллегии иностранных дел. Тем не менее в мае 1783 года Капнист оставил свою должность и вернулся в Обуховку, вокруг которой и сосредоточилась впредь вся его жизнь. Он хочет писать, сообщал Хемницер Львову о намерениях Капниста 2 июля 1783 года, «потому что, может быть, он свое блаженство в этом находит»^{960}.

Летом 1783 года Капнист выступил с открытым письмом против читателя — автора анонимного письма, оскорбившего поэта отказом именовать его патриотом и сыном отечества. Письмо было напечатано в Собеседнике любителей российского слова^{961}, однако в этой реплике Капниста не уточнялось, о каком именно отечестве шла речь. В том же 1783 году Капнист написал Оду на рабство: обращаясь к государыне, он тем не менее не посвятил ей эту оду. Многие исследователи по традиции, идущей от известного историка русского крестьянства Василия Семевского, усматривали в этой оде упрек властям за распространение в том же 1783 году крепостничества на Украину. Однако здесь возникают вполне справедливые сомнения. Во-первых, обращаясь к монархине, поэт скорбит о своем порабощенном отечестве: «Отчизны моея любезной / порабощенье воспою». Позором заклеймена государственная власть: «Везде, где кущи, села, грады, / Хранил от бед свободы щит, / Там тверды зиждет власть ограды / И вольность узами теснит». Надежду свою он связывает с изменением образа мыслей императрицы: «мать», забывшая «природу в гневе», могла бы стать «царицей преданных сердец» и вернуть его любимую родину в золотой век свободы^{962}. Во-вторых, жалобы на введение крепостничества находятся в явном противоречии с существованием Капниста как владельца крестьянских душ и предводителя дворянства. Именно дворянство требовало от императрицы отмены права крестьян на уход от своего помещика — права, которое, согласно воспоминаниям дочери поэта, написанным незадолго до отмены крепостничества в 1861 году, послужило одной из причин экономических бедствий ее родителей. Вместо этого скорбь, которую Капнист испытывал от утраты его отечеством свободы, сочетается с сословными функциями поэта, представлявшего интересы украинской автономии. Ввиду этого прикрепление к земле украинских крестьян в 1783 году могло стать поводом к написанию оды в гораздо меньшей степени, чем проводившаяся в то же время военная реформа, заменившая казацкий войсковой строй регулярными украинскими полками^{963}. В правление Екатерины II ода была известна только в списках, а опубликована впервые лишь в 1806 году в сокращенной редакции. Когда Екатерина Романовна Дашкова в 1786 году намеревалась напечатать ее в Собеседнике, Державин вынужден был даже вмешаться с целью предотвратить публикацию, чтобы защитить автора от возможного недовольства, которое вполне могла бы вызвать эта ода у императрицы^{964}. Еще раньше, в марте 1785 года, Капнист, несмотря на немногочисленность его публикаций, был принят в Российскую академию, которую возглавляла княгиня Е.Р. Дашкова. Членами Академии, наряду с меценатами Безбородко и Бакуниным-Меныпим, с момента ее основания в 1783 году были друзья поэта: Храповицкий, Державин, Львов, а с 1784 года — также и Хемницер^{965}.

В январе 1785 года Капнист был избран дворянским маршалом Киевской губернии. То есть в свои неполные 30 лет он уже был прочно укоренен в землевладельческой элите, в состав которой входили также Разумовский, Румянцев, Безбородко и многие другие коренные семейства Малороссии. В этой функции Капнист снова оказался сотрудником Румянцева, поскольку в 1786 году началась подготовка к встрече Екатерины II, ее высоких иностранных гостей и свиты в Киеве и других украинских городах. 23 февраля 1787 года Капнист был представлен императрице и приветствовал ее от имени украинского дворянства. В письме на французском языке он сообщал своей жене, что Екатерина ответила по-дружески: «Ваша речь мне приятна, и я с удовольствием вижу благодарность»^{966}. В апреле 1787 года ему был присвоен чин надворного советника, который соответствовал 7-му классу по Табели о рангах, и было доверено руководство государственной шелковой мануфактурой на киевском Подоле^{967}. Косвенно его все же задело екатерининское недовольство Румянцевым и Киевским наместничеством, которое показалось ей плохо устроенным, а главное — стоившим казне гораздо больше, чем само было в состоянии дать ей. Сверх того, в усиливавшейся конкуренции между Румянцевым и Потемкиным она определенно заняла сторону своего фаворита^{968}. Годом позже в Петербурге Капнист узнал от Александра Романовича Воронцова, сенатора и президента Коммерц-коллегии, что произвел тогда впечатление на Екатерину: «Она сказала, что нашла в Малороссии только одного человека: меня», — сообщал он своей жене^{969}. На этот раз поводом к длительному пребыванию Капниста в столице стала мысль использовать войну с Османской империей, чтобы попытаться вернуть Украине хотя бы часть прежней автономии. Руководствуясь интересами как П.А. Румянцева, так и дворянства своей губернии, Капнист в 1787–1788 годах попытался с помощью всех известных ему лиц, имевших доступ к императрице, склонить Екатерину к восстановлению свободных казацких формирований во всех украинских губерниях. В Туле он даже начал хлопоты о производстве оружия для этого ополчения. В конце концов этот проект, несмотря на поддержку Воронцова, Безбородко, Вяземского и Дмитриева-Мамонова — фаворита Екатерины на тот момент, — оказался у Потемкина, к которому Екатерина обратилась за советом. Однако осуществление этих планов не входило в интересы светлейшего князя, поскольку он уже давно проводил переформирование казацких частей в регулярные полки на находившейся под его влиянием территории[149].

Этот проект малороссийского дворянства с Капнистом во главе имел своей целью восстановление особого статуса Гетманщины внутри Российской империи. Однако поступок Василия Капниста, совершенный им в апреле 1791 года, определенно носил по отношению к Российской империи предательский характер. От имени своих соотечественников он, украинский помещик, дворянин, надворный советник и директор шелковой мануфактуры, нанес визит прусскому министру графу Херцбергу в Берлине. В разгар войны с Турцией и Швецией, во время Очаковской операции, когда России угрожало открытие третьего фронта — на этот раз со стороны объединившихся Пруссии, Англии и Польши, — он хотел выяснить, не окажет ли Пруссия помощь Украине в освобождении ее от «тирании русского правительства и особенно — князя Потемкина», в случае если по всей Украине начнется восстание казаков, требующих возвращения своих утраченных прав^{970}. Все указывает на то, что путь через Польшу и необходимую легитимацию Капнисту обеспечил Антоний Заблоцкий, консул Речи Посполитой, проживавший во время войны в Миргороде^{971}. Министр граф Херцберг не сомневался в серьезности намерений партнера по переговорам, однако ко времени их начала риск новой войны снизился, поскольку британское правительство Питта не смогло удержаться у власти и пало под давлением общественности^{972}. Кризис полностью потерял свою остроту лишь в 1792–1793 годах, когда Россия и Пруссия подготовили второй раздел Польши^{973} и миссия Капниста, таким образом, сошла на нет. Более всего удивляет не сам факт миссии, а то, что она смогла остаться тайной для русского правительства. До сих пор не известно, был ли кто-нибудь в нее посвящен.

В дальнейшем Капнист занимал еще некоторые официальные должности — как в «государстве», так и в «обществе». При императоре Павле I, 6 октября 1799 года, он был назначен членом дирекции императорских театров в Санкт-Петербурге в ранге коллежского советника (6-й класс по Табели о рангах), а в ранге государственного советника (5-й класс) он ушел в отставку в августе 1801 года. При создании Полтавской губернии в январе 1802 года Капнист был избран уже товарищем предводителя губернского дворянства и генеральным судьей 1-го департамента. В июле 1802 года генерал-губернатор Малороссии назначил его директором народных училищ Полтавской губернии. Не получая жалованья, он состоял в штате Министерства народного образования с марта 1812 до февраля 1818 года; во время войны 1812 года участвовал в формировании казацкого ополчения против наполеоновских войск. На закате своей карьеры, в период с 1817 по 1822 год, Капнист вновь занял выборную должность — предводителя дворянства Полтавской губернии^{974}. Он был хорошо знаком с отцами вождей декабристского восстания — Никиты Михайловича Муравьева, Павла Ивановича Пестеля и Сергея Ивановича Муравьева-Апостола; его собственные сыновья Семен и Андрей были членами Союза благоденствия в его ранний период, а Николай Иванович Лорер воспитывался в доме его брата Петра. Возникает естественный вопрос: как понимал собственную жизнь образованный и политически ангажированный человек, укорененный, с одной стороны, в просвещенном и близком ко двору петербургском обществе, с другой — в оппозиционном украинском дворянстве, уважаемый лично и Екатериной II, и Павлом I и тем не менее желавший всеми средствами, включая конспиративные, восстановить прежний статус своей украинской родины?