Заключение

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Заключение

При сопоставлении списков тульских чиновников за 30 лет мы увидели изменения как в количественном, так и в качественном составе провинциальных канцелярий. Отсутствие полных списков, включающих канцелярских служителей, на всех трех этапах не позволяет точно проследить процентную долю дворянства, но рассмотрение персонального состава классного чиновничества, в рядах которого дворянское представительство наиболее заметно, дает возможность увидеть траекторию эволюции этого представительства и сделать некоторые выводы.

Географическое и социально-экономическое своеобразие Тульской губернии определяло специфику местного управления. На протяжении всей второй половины XVIII века мы видим, что органы управления здесь несли на себе четкий отпечаток социальной стратификации региона. Если в отдаленных провинциях и губерниях России, в которых дворян было мало, постоянный недостаток кадров вынуждал правительство идти на назначение на воеводские должности членов недворянских сословий, тем самым придавая местному управлению всесословный характер, то центральное местоположение Тульской губернии, ее подавляюще дворянское землевладение, активная включенность региона в экономику страны и относительно развитая инфраструктура способствовали легкому заполнению вакансий чиновниками исключительно дворянского происхождения. Эти же преимущества служили и для самих дворян дополнительным стимулом, определявшим престижность назначений на должности в Тульском крае. Стратегическая важность региона, обусловленная наличием казенного оружейного производства, повышала ответственность руководящих постов в провинции также и в глазах правительства, проявлявшего особую заботу при выборе кадров тульских администраторов: на должности провинциального воеводы, а затем наместника и его помощников направлялись опытные и грамотные люди высокого ранга, облеченные значительными полномочиями и доверием. Отличительной чертой администрации Тульского края являлось также наличие на руководящих должностях представителей древних и знатных дворянских родов, члены которых занимали ответственные посты в центральных органах управления. Это создавало дополнительные возможности для возникновения патронажных связей между столичным дворянством и дворянством провинциальным. Стремление использовать подобные связи в интересах дворянского общества губернии в целом и по уездам, а также в личных целях несомненно послужило важным побудительным мотивом для выбора местным дворянством представителей знатных аристократических семей на должности губернского и уездных предводителей в 1777 году.

Существовавший до реформы 1775 года управленческий аппарат, поражающий своей малочисленностью (15 чиновников по собственно гражданским делам в 1754–1756 годах и 34 чиновника в 1766 году), не мог обеспечить успешного проведения политики правительства в регионе. Некоторая неопределенность властных отношений между губернатором и провинциальным воеводой, несоответствие рангов управителей их должностям и нередкое нарушение иерархии подчинения в провинциальных и уездных канцеляриях из-за наличия у подчиненных более высоких рангов, чем у воевод, не способствовали эффективности местной администрации. Ограниченность воеводской власти сверху (относительно регулярный надзор со стороны губернатора и высших органов власти, прослеживаемый по документации Тульской провинциальной канцелярии) и снизу (привилегии городского населения, особенно казенных оружейников в Туле) снижала возможности для воеводского самоуправства и злоупотреблений властью, что выразилось в отсутствии крупных следствий над воеводами региона. С другой стороны, эта же ограниченность нередко вела к неспособности воевод быстро и оперативно разрешать возникавшие проблемы и конфликты. Отсутствие до 1763 года у гражданских чиновников жалованья вынуждало их «кормиться от дел», мешая тем самым искоренению «мздоимства» и практики поборов с местного населения, которые, однако, не выходили за допускаемые традицией рамки. В результате освобождения дворянства от обязательной службы по Манифесту 1762 года в регионе появилось, как можно наблюдать к концу 1770-х годов, достаточное количество дворян для назначения на коронные и выборов на выборные должности в новый губернский аппарат 1777 года, что способствовало успеху мер правительства по систематизации управления.

Бюрократический аппарат по управлению территорией, вошедшей в Тульскую губернию по реформе 1775 года, увеличился за 30 лет более чем в 10 раз. Процент «лучшего» дворянства, то есть имевшего ранги VIII и выше, среди всех тульских чиновников также вырос существенно: с 26 процентов в 1755 году до 44 в 1766 году и до 40 в 1778–1781 годах. Некоторое снижение процента после реформы 1775 года объясняется большим количеством новых должностей асессоров и секретарей, введенных на местах и занимавшихся служителями с небольшими рангами. На высшем и среднем уровнях в губернских канцеляриях доля чиновников, имевших ранги майора / коллежского асессора и выше, доходила почти до 100 процентов, а вместе с чиновниками уездных канцелярий они составляли 53 процента управляющего состава местных канцелярий. Этому способствовала более последовательная в 1770-е годы политика правительства по укреплению местного аппарата, что выразилось, в частности, в стремлении сбалансировать законодательно утвержденный уровень значимости должностей с рангами назначаемых на них чиновников. Появление на управляющих должностях в губернии чиновников высоких рангов снижало вероятность конфликтов, неизбежных при отправлении служебных обязанностей в канцеляриях в 1750–1760-е годы. Заметно также повышение образовательного и культурного уровня чиновников на руководящих должностях. Следует тем не менее отметить, что мы по-прежнему не видим в этой области четкой «работы» Табели о рангах. Как в середине XVIII века, так и ближе к его концу определяющим фактором при назначении являлась не выслуга ранга на службе (хотя ее роль и возросла в пореформенный период), а принадлежность к древним дворянским родам. Сосредоточение высших управляющих должностей в руках «лучшего» дворянства с высокими рангами несомненно способствовало укреплению власти и повышению престижа статской службы в провинции. Одновременно с этим готовность правительства использовать старые кадры упраздненных канцелярий демонстрирует его стремление добиваться профессионализма и преемственности реформированного управленческого аппарата на местах, чего мы не наблюдали на предыдущих этапах его формирования.

Данные о социальном составе тульского чиновничества не дают оснований считать верным утверждение, согласно которому «исследования бюрократического аппарата России периода империи показывают, что чиновничество в российском управлении несомненно составляло различимую социальную группу, увеличивавшуюся в арифметической прогрессии в течение восемнадцатого века и росшую в геометрической прогрессии в веке девятнадцатом»{550}. На протяжении второй половины XVIII века мы видим исключительное преобладание сословного принципа в формировании бюрократического аппарата Тульской провинции и затем губернии. Представляется также неверным отождествление провинциального чиновничества последней трети XVIII века с корпусом чиновников середины XIX века. Утверждение, что «карьера, прохождение по служебной лестнице оказывали прямое влияние на все сферы жизни чиновника: социальный статус, уровень доходов, семейное положение»{551}, для XVIII века выглядит преждевременным. Материалы о корпусе чиновников Тульской губернии позволяют предположить, что процесс шел обратным путем: социальный статус и семейное положение определяли карьеру и успех продвижения по служебной лестнице. Личное богатство кандидата на должность не играло решающей роли как в середине XVIII века, так и в 1770-е годы, важнее оказывалась принадлежность к «хорошей» фамилии. На примере Тульской губернии можно утверждать, что до конца XVIII века продолжала существовать клановая организация власти, с отчетливо видимой опорой самодержавия на традиционную аристократию.

Вопрос о том, чьи интересы представляла российская бюрократия, является до сих пор одним из важных и спорных. Марк Раефф, критикуя в статье «Бюрократический феномен в имперской России, 1700–1905» либеральную историографию XIX века, утверждавшую, что государственный аппарат в России был инструментом социального, экономического и культурного подавления общества дворянством, подчеркивал обособленность бюрократии от общества, зависимость ее от самодержавия и выработку ею особой системы ценностей, основанной на персональной лояльности правителю и представлениях о собственной значимости как исполнителя его воли{552}. Будучи, вероятно, верным в отношении менталитета бюрократии XIX века, этот тезис Раеффа не подтверждается материалами о функционировании власти на местах во второй половине XVIII века. Можно утверждать, что до 1763 года провинциальные чиновники напрямую зависели от местного общества, так как не получали жалованья и вынуждены были пользоваться «акциденциями», что определяло их тесную связь с жителями управляемого ими региона. Властные отношения в провинции далеко не всегда выстраивались по формальным признакам должностных иерархий, и, как мы видели на примере севского воеводы Салманова, нередко управитель провинции гораздо больше зависел от ситуации в регионе, чем в столице, и руководствовался волей частного лица, а не инструкциями Сената. Тот факт, что большинство тульских воевод даже в 1750–1760-е годы были местными помещиками, — а после губернской реформы 1770-х годов ими были практически все чиновники, как коронные, так и выборные, — свидетельствует о тесных связях администрации с местным дворянством.

Показательно, что на протяжении всей второй половины XVIII века чиновники в тульских канцеляриях идентифицировали себя исключительно с дворянским сословием. В их «сказках» о службе и формулярных списках подчеркивалась прежде всего принадлежность к дворянству по всем системообразующим моментам их жизни и карьеры: происхождение «из дворян», начало службы в гвардии или армии, обучение в дворянских учебных заведениях, обладание крепостными душами, факт женитьбы на «дворянской дочери» (у подавляющего большинства «табельных» чиновников и даже секретарей недворянского происхождения), обучение детей наукам и так далее. Мы не видим никаких отличий послужных списков чиновников от подобных документов дворян, не состоявших на штатской службе. Более того, единый формуляр для военных и чиновников, введенный правительством, подчеркивал стремление, сформулированное еще Петром, пополнять ряды чиновничества именно за счет дворянства, опираться на дворянское сословие в проведении своей политики на местах путем предоставления чиновникам тех же привилегий, что и другим группам дворянства. Принадлежность чиновничества именно к дворянскому сословию подчеркивалась и введением в 1782 году общих мундиров для всех дворян, на службе или вне нее. Как в середине XVIII века, так и тридцать лет спустя армия по-прежнему оставалась главным источником кадров штатских чиновников, и перемещение бывших военных на гражданские должности и затем, при необходимости, обратно в полки указывает не на обособленность чиновничества, а на его единство с дворянским сословием. Возможно, на окраинах государства, в регионах с малочисленным и «скудным» дворянским населением (где многие дворянские отпрыски не могли явиться для прохождения воинской службы из-за отсутствия денег на обмундирование) чиновничество и стремилось обособиться, выделиться в отдельную корпорацию, связанную интересами службы. Оно нередко находилось в более благоприятных условиях, чем местное дворянство: чиновники, обладавшие рангом в отличие от неслуживого дворянства, могли ощущать себя значительнее дворян, являясь представителями власти, и даже считать себя (и быть) более обеспеченными в силу доступных им «акцинденций». В центральных регионах, таких как Тульская губерния, в присутствии знатных и богатых дворянских семей, а также при наличии достаточного числа кандидатов на посты гражданской службы чиновники рассматривали себя как часть дворянства, разделяя именно с этим сословием свои устремления, надежды и интересы. Выполняя, как и другие дворяне, двоякую роль — помещиков и слуг государства и монархии, — чиновники считали гражданскую службу естественным продолжением своей военной карьеры{553}. Точно так же в XVIII веке к этому относилось и правительство, приветствуя проявление молодыми дворянами отваги и горячности на поле боя и ожидая здравомыслия и ответственности от умудренных опытом мужей, направляемых в систему управления государством.

Несмотря на некоторую нестабильность интереса провинциального дворянства к службе в гражданских учреждениях, факт продолжения гражданской службы большой его частью может быть истолкован как признак повышения ее престижности к концу XVIII века. Регулярное жалованье обладало, вероятно, притягательной силой для небогатого провинциального дворянства, которое составляло, конечно же, большинство среди чиновников тульских канцелярий. Однако в губернских и уездных канцеляриях встречалось немало помещиков среднего и высокого достатка, для которых жалованье не должно было быть побудительной причиной продолжения службы. Отмена законов, запрещавших управителям владеть собственностью в своем уезде, делала гражданскую службу более привлекательной для местного дворянства, получившего возможность не отрываться надолго от своих имений и семей. Вероятность пройти на должность по выборам означала для многих подтверждение их значимости и популярности в глазах соседей-помещиков. В целом возможность продолжения карьеры, получения чинов и рангов, приобретения новых связей и, следовательно, повышения своего социального статуса служила, несомненно, серьезным стимулом продолжения службы на гражданских должностях для значительной части провинциального дворянства. Для канцелярских служителей недворянского происхождения гражданская служба была одним из очень немногих шансов получить дворянство и обеспечить лучшее будущее для себя и своих детей.

Изучавший дворянские наказы в Уложенную комиссию Уилсон Огустин сделал вывод о том, что русское дворянство в наказах ясно выразило свой однозначный выбор из двух моделей политического управления — европейской рационально-бюрократической и русской традиционной — в пользу последней. Он отмечал, что патерналистская модель отношений власти с обществом, для которой характерны похожие на отношения в семье дружеские связи с представителями власти, отеческая забота с ее стороны, сочетание жестокости с пониманием и прощением, была гораздо ближе русскому дворянству, чем абстрактные правила закона (как в западной рационалистической модели){554}. Рассмотрение примеров функционирования бюрократического аппарата в Тульской и соседних губерниях второй половины XVIII века подтверждает широкое распространение патерналистской модели. Дача «подарков» представителям власти выполняла функцию регулятора социальных отношений, служила в качестве ритуального проявления уважения к власти, необходимого для поддержания иерархии и порядка, а также давала небогатым чиновникам, служившим без жалованья, единственный источник существования. Осуждая в наказах практику назначения воевод со стороны, ведущую к коррупции и волоките, провинциальное дворянство, в том числе и тульское, просило правительство о переходе на выборные начала в формировании местного управления, что позволило бы дворянам, выбранным в административный аппарат, применять свое знание местных условий и добиваться большей эффективности в отправлении правосудия и решении насущных проблем. Выборность администрации одновременно давала бы местным дворянам больше возможностей влияния на осуществление правосудия в их интересах.

Комплекс разнообразных материалов по истории Тульской губернии второй половины XVIII века подтверждает, однако, и высказанное Валери Кивельсон мнение о том, что было бы неверно говорить о безусловной приверженности русского провинциального дворянства XVIII века принципам прошлого. Вместо выбора между традиционно-патриархальной и рационально-бюрократической моделями политического управления русское дворянство еще в период «конституционного кризиса» 1730 года, который изучала исследовательница, умело использовало принципы и преимущества обеих моделей для обеспечения собственных интересов и возникавших нужд{555}. Провинциальное дворянство второй половины века делало это с еще большим успехом, при необходимости прибегая к патерналистским практикам в условиях ежедневного общения с представителями администрации и в то же время требуя соблюдения законности со стороны властей. Введение в результате административно-территориальных реформ Екатерины II выборного начала в местном управлении отвечало чаяниям провинциального дворянства, выраженным им в наказах в Уложенную комиссию 1767 года. Однако совпадение модернизаторских намерений реформатора с желаниями дворянского общества в провинции следует объяснять скорее не проявлением успешной «европеизации» последнего, а стремлением дворян сохранить некоторые традиционные стороны отношений с властью, усовершенствовав их путем выбора носителей этой власти из своих рядов. Тем не менее, при всех возможных побочных явлениях данной ситуации, «свои люди» в местном управлении, безусловно, лучше понимали потребности региона и местного дворянского общества, что не могло не способствовать положительным сдвигам в жизни губернии. Само участие провинциальных дворян в выборах и службе по выборам в местных канцеляриях создавало новые предпосылки для формирования гражданского общества в русской провинции. Как они «сработали» и «сработали» ли вообще — предстоит еще выяснять.