Похвала сельской жизни и критика города
Похвала сельской жизни и критика города
О восхвалении сельской жизни как об одном из горацианских мотивов в творчестве Капниста уже шла речь. Подобно античным поэтам, он стилизовал мирную, уединенную и непритязательную, но свою собственную резиденцию в сельской местности как прибежище размеренного и потому истинного счастья. В его поэзии можно обнаружить также и моральную стилизацию — контраст между похвалой сельской жизни и критикой, обращенной к городу. В переложении эпода Beatus ilk (II) — Похвала сельской жизни — Капнист, сравнительно с Горацием, даже заострил это противопоставление, передав «negotia» (отрицание «otium», досуга) — понятие, включающее торговлю и разные дела, — как «градский круг»: «Блажен, градским не сжатый кругом, / Кто так, как древни предки мзды, / Заботы чужд и чужд вражды, / Своим в полях наследных плугом / Взвергает тучные бразды»{1081}. «Ничтожество богатств» (III, 1), достижимое, согласно Горацию, только ценой преодоления страха за его сохранность, выливается в горацианскую похвалу собственному, хотя и скромному, клочку земли: «Почто желать, столбы воздвигнув приворотны, / Чтоб новый вкус мой дом на зависть все одел / И на сокровища променивать заботны / Сабинский малый мой удел?»{1082} Так же по-горациански восхваляет Капнист жизнь в тиши своего имения среди природы в переложении Оды на счастие Ж.-Б. Руссо{1083}.
Капнист остался в памяти современников и потомков поэтом, восхвалявшим дворянскую сельскую жизнь, лишь в небольшой степени благодаря своим переложениям Горация. Значительно большее внимание читателей заслужили те его стихотворения, где Капнист открыто и с большой любовью описывает свое собственное поместье в малороссийской Обуховке на реке Псёл вблизи Миргорода и красоту окружающей природы. В большинстве из этих стихотворений он не обращается к утопии. Скорее он — «друг Муз, друг родины» — всегда стилизовал место, где он жил и которое предельно точно описывал как свой Сабинум, а «уединенность» Обуховки среди истинной природы — как подходящее место для своей горацианской сельской жизни, как свой locus amoenus, где любовь, дружба и счастье находят себе приют. Еще в конце 1770-х годов, задолго до начала систематических переложений Горация, он, находясь в Петербурге, вспоминает в посвященной брату Петру оде их общую родину — место зарождения их дружбы: «О сколь тот край уединенный / Мне мил, где в юности, мой друг! / Взаимным чувством привлеченный, / Пленился дружеством наш дух!»{1084} В травестийном подражании горацианской оде II, 6 Капнист последовательно заместил италийскую топографию украинской топикой, переместив и место жительства античного классика с Тибура на тенистый берег Псёла{1085}. Однако поэтической кульминацией этой горацианской интерпретации собственной сельской жизни несомненно является ода Обуховка, в которой дополняют друг друга упомянутые идеи философии жизни и высказывания, содержащие точные топографические указания и идиллические описания как нетронутой, так и возделанной природы. За цитированной выше строфой о его «приютном доме», который — весьма корректно с моральной точки зрения — описывается как скромный дом, наполненный дружбой, следует описание природы в его окрестностях:
Горой от севера закрытый,
На злачном холме он стоит
И в рощи в дальний луг глядит;
А Псёл пред ним змеей извитый,
Стремясь на мельницы, шумит.
Вблизи, любимый сын природы,
Обширный многосенный лес
Различных купами древес,
Приятной не тесня свободы,
Со всех сторон его обнес…{1086}
Он всегда восхваляет уединение как целебное для каждого, а для поэта — еще и созидательное. В то же время его усадьба — гостеприимное место для членов давнего дружеского союза, возникшего в Петербурге, для трех поколений членов его семьи, для его корреспондентов-интеллектуалов, даже для служебного начальства и высоких сановников. В насыщенном цитатами из Горация стихотворении Зависть пиита при взгляде на изображение окрестностей и развалин дома Горациева поэт, как представляется, действительно не без зависти противопоставил свой «скудный дар» непреходящей славе Горация, Вергилия и их друга Мецената. Однако он, описывая место, где протекала его жизнь, где звучала его «томная лира», ни в коем случае не спорил с собственной судьбой:
Вотще звучу на томной лире,
Когда окончу жизни путь,
Из всех, оставленных мной в мире,
Никто не прийдет и взглянуть
На ветхий тот шалаш, убогий,
Где, скрыт от шумныя тревоги,
На безызвестных Пела брегах,
Протек мой век уединенный,
Как скромной рощей осененный
Ручей, извившийся в лугах{1087}.
Однако похвалы эти не лишены противоречий. В противовес своей жене Капнист особенно превозносил Обуховку, когда сам находился вдали от родины. Он, конечно, тосковал по дому, но в то же время, видимо, стремился по-горациански преобразить скучную сельскую повседневность для своей выросшей в Петербурге, образованной и иногда довольно нетерпеливой жены. А когда он сам с годами стал меньше ездить, участились его собственные жалобы на отсутствие газет, необходимость подолгу дожидаться книг, оторванность от новых литературных и научных течений и невозможность поговорить с кем-либо о Горации после отъезда ученого соседа.
Капнист, «любимец муз посреди Обуховки», в буквальном смысле зарыл свой талант в землю, иронически противопоставив недостаток у себя компетенции поэтической своей экономической компетенции помещика: «Я знаю, что кладется в копну по шестьдесят снопов, и вовсе позабыл, в какую сколько строфу поведено вмещать стихов»{1088}. Подобным же образом он кокетничал с Николаем Михайловичем Карамзиным, попросившим его написать статью о современной русской литературе для гамбургского журнала Spectateur du Nord, назвав себя простым скотоводом, который гниет на земле, а его муза вовсе не скупа, в чем его уличил Карамзин, но бедна{1089}.
Для того чтобы описать поместье Василия Капниста как центр семейного землевладения и провинциальный культурный центр, потребуются новые архивные изыскания, однако и в переписке поэта можно найти высказывания о садоводстве, земледелии, скотоводстве, о снабжении «всего дома» собственной продукцией, сбыте, управлении имением и долгах. Многие письма сами по себе являются свидетельствами культурных контактов, которые поддерживала Обуховка с внешним миром, — как с украинским, так и со столицами. Природу своей родины Капнист описывает зачастую и как неподдельную, данную Богом райскую идиллию, и — с другой стороны — как плодоносную и простую в хозяйственном отношении, а потому полезную людям.
Что касается критики городской жизни, то она никогда не затрагивает Киев или Москву, но всегда — столицу, Санкт-Петербург. Со времени, проведенного Капнистом в полку, этот город так и остался для него связанным со службой, став впоследствии местом неотложных судьбоносных решений о карьере государственного чиновника — как его собственной, так и его сыновей, — об исходе судебных тяжб по спорному землевладению, о петициях украинского дворянства. Здесь он должен был проводить время в передних власть имущих и судебных инстанциях, здесь находились его патроны, меценаты и влиятельные друзья, с которыми он поддерживал отношения, здесь же он неоднократно встречался лично с императрицей Екатериной II. Однако несмотря на преобладание критики в адрес города, у Капниста можно найти и свидетельства обратного свойства. Некоторые признаки указывают на то, что в юные годы он очень любил столичное общество, да и позднее с удовольствием посещал театры и концерты, наслаждаясь временем в кругу своих старых друзей и членов их семей.
Содержащиеся в письмах Капниста сведения о службе неоднозначны. С одной стороны, он многократно описывает службу как гнетущую, обременительную или скучную из-за отсутствия занятий и пытается добиться милости — отставки. Возможно, Капнист с большим удовольствием задерживался в Обуховке именно как в месте, полностью противоположном изменчивой служебной стезе. Взволнованно выражал он свое соучастие, лишь издалека сочувствуя перипетиям служебной карьеры Державина. Тем не менее собственное общественное положение он определял своей службой, будь то назначения на различные должности в гражданской администрации, избрания предводителем дворянства Миргородского уезда или дворянским маршалом Киевской и Полтавской губерний. От должности зависела также интеграция в сеть патронажа и клиентелы. Только внутри этой сети государственный чиновник второго разряда мог получать содействие сам и помогать другим. Если Капнист вынужден был задерживаться в дорогом для жизни Петербурге ради урегулирования своих дел, наличие у него должности означало все же, что государство компенсировало расходы на жизнь в столице. С другой стороны, постоянно соглашаясь на занятие выборных должностей в дворянском самоуправлении на своей родине, он придавал политический смысл единству с товарищами по сословию и участию в движении за автономию и благополучие своего украинского отечества.